Всё чаще и чаще на побережья промороженных глубже легендарной Кольской сверхглубокой равнин, омываемые ещё более низкотемпературным морем, налетают «осенние» штормовые бури. Мало отношения имеющие и к нормальной земной, даже и очень северной осени, и к земным же штормам. С кораблей, идущих по недалёкому — по карте, СМП, по крайней мере, ничего такого не заметят. И созвездие летящих в вакуумной высоте.
Высокотехнологичны глаз Аргуса тоже их не зафиксирует. Но они, однако, как тот суслик, есть — шторма с теплотой, если не на уровне абсолютного нуля, то близко к жидкому азоту уж точно. Когда они приходят, у берега, пока что временно, намерзает толстенный слой льда, и промерзшими насквозь градинами падают невезучие птицы. Да и существа покрупнее, неудачно выбрав время для прогулок, рискуют, встретив порыв криоветерка, перестать навсегда.
Только самозваный и резкий, как последствия встречи в желудке селедки с молоком, царь природы, и то в монтажном скафандре из чистой вредности под накачкой синтетическим адреналином, способен превозмочь аномальную стихию и, противостоя имеющим скорость гоночного болида жидкоазотным порывам ветра, добраться до берега. Расстегнуть клапан, достать свой гроссшланг и безнадежно, но непреклонно и твёрдо попытаться растопить. Ненормальный лёд «по-пионерски».
В принципе, отливать в море — это ужасающая пошлятина и дурновкусие.
Но в текущем контексте, пожалуй, простительно. И, разумеется, бравада и гусарство такого размаха были бы невозможны без участия, вызывающего спутанность мысли и внушающего навязчивые сверхценные идеи, организующего прилив тестостерона и форсирование перистальтики, а также содержащего ударное количество ацетоальдегида феномена — Радио ледяных пустошей.
У микрофона порождаемый им… или наоборот… беспокойный, неприкаянный дух, основательно заржавленный железный разум, кобальтовый кулак и гранитный… фанат творчества Роберта Говарда, исследователь мусорных баков и помоек, нытик и плакса и так далее — Джон-ледяные-яйца. Действительно ледяные.
И тема этой тоскливой полночи — надежда. И те странные вещи, которым случается выступать её протезами. Например, вот заказ (на Таймыр-700, Карл!) второй пары обуви ручной работы по кастомному проекту.
Крижимелик, сверкая юным горящим взором, сказал бы по этому поводу, перед тем как в дурку кинуться звонить:
- Джон, твою дивизию! Очнись. Находясь в неимоверном далеке, которое, возможно, разумнее не в километрах, а в парсеках измерять. Не только от живых баб, а вообще от любых существ, способных твой мегастиль оценить. Да и вообще, не факт, что на родном земном диске находясь. Зачем это расточительное и непрактичное пижонство?
А вот Бурундук-1 и Вахмурка, будучи постарше, поняли бы, в чем дело, без лишних вопросов. Кто видел достаточное количество одного коричневого полупродукта, тот знает, когда исчезает надежда — гаснет свет. Существа молодые и бескомпромиссные, конечно, знают элементарно простое решение — идти в темноте! Всего и делов. В теории рецепт выглядит вполне действенно. Бесконечная тьма существует только в рассказах Лавкрафта.
Однако те, кто такие прогулки пробовал и мог бы дать советы, основанные на опыте, от разговоров воздерживаются. Ибо в процессе приобретения знаний, в которых много печали, растеряли большую часть слов и желание пользоваться оставшимися. Зато получили чрезвычайную любовь к свету. Любому. Хотя бы фонарику. Хотя бы фальшфейеру. Хотя бы свече. Любой капле света, пусть такого слабого, что только сгущает темноту за границами ладоней.
И этот источник света — он для каждого свой. Например, вот держать стиль, который никто не увидит. Roger that.