Солнце припекает, слабый ветер приносит запах дыма — соседи взялись сжигать мусор. Что-то постукивает и скрежещет — должно быть, ветка раскачивается и задевает крышу. Нет, звуки слишком частые и с перебоями — синица? Юра приоткрыл глаза. Точно, вон она, прыгает по краю жёлоба, что-то выискивает. Надо будет почистить жёлоб от мусора. Только не сейчас — жара, лень.
У рыжей Жеки, растянувшейся в тени, одно ухо смешно распласталось по земле, второе лежит на виске аккуратным, почти изысканным треугольником. Если бы не это самое ухо, и не подумаешь, что перед тобой дохлой тушкой валяется сука голубых кровей, настоящее имя которой с полпинка и не выговорить. Под лохматой, вовремя неоттримингованной1 шерстью стати собаки рассмотреть может только такой подвинутый на этом деле, как жена.
Кстати, Вера: хорошо, что уснула. На даче-то жили не просто так, выпасали трёхмесячную Дашу. Жена по ночам вставала к дочке, да и днём дел хватало. И всё время боялась потерять молоко, пила какие-то хитрые отвары для «повышения удойности» — это было словечко из семейного жаргона. Но травы травами, а с недосыпу какая уж там удойность.
— Юра!!!
Истошный вопль резанул воздух.
Подброшенный с кресла, не чувствуя пальцев рук, парень метнулся к сараюшке — точно, бельё же кипит! Жека тоже подхватилась с места — по счастью, под ноги не лезла.
Вера сидела рядом с плитой. Юра, ещё не успев испытать облегчение, ощутил сладковатый запах газа, сдёрнул жену с табуретки и буквально вышвырнул-вынес наружу.
— Сбрендила?!
— Да ничего! Я же выключила.
— О, Господи. Что ж ты орёшь-то так?!
С перепугу Юра говорил грубее, чем обычно. Он-то уже думал… нет, подумать и не успел, представил только… что Вера решила сама снять тридцатилитровый бак с конфорки и обварилась. А жену трясло, и он даже не сразу понял, что она хохочет. Истерика, что ли? На Веру не похоже, но чёрт их знает, этих кормящих матерей.
— Я всё понимаю, Юр, но… почему она синяя?
— Кто?
Нет, не истерика, кажется.
— Вода же!
Только теперь Юра, оглянувшись на распахнутую дверь сараюшки, рассмотрел детали. М-да. Незадачка. Он же что сказал? Ты, мол, спи, а стиркой я сам займусь. Ну, залил простыни и пелёнки водой, настрогал ценного «детского» мыла и поставил на огонь. И забыл. Вода убежала, конфорка потухла, а по всему полу хлипкой кухни перекатывались волны. И правда, синие. Или фиолетовые, не разберёшь. Почти как чернила.
— Ну подумаешь! Зато пол будет чистый, — проворчал молодой муж. Его отпускало. Ведь правда же, навоображал чёрт знает чего.
— Ага! — жена обняла, поцеловала, одновременно и сердясь, и смеясь, и чувствуя нежность — ведь сам вызвался, хотел помочь, берёг её… ну почему же у мужиков всё вечно вот так вот, сикось-накось?
Жека прыгала вокруг — она любила, когда хозяева были такие, то ли играли, то ли боролись, и старалась принять посильное участие. Это же хорошо, когда все вместе. Юра от избытка чувств сгрёб собаку свободной рукой: обниматься так обниматься!
Позже Юра с женой в четыре руки в двух тазах отполаскивали бельё. Муж, геолог, длинноногий, как Паганель, но с широкими плечами и крепкими запястьями Добрыни Никитича, никак не мог приладиться отжимать вещи; Вера пыталась показать, как. Сама она, несмотря на невысокий рост и маленькие круглые ладошки, затруднений не испытывала: в этом деле брать надо не силой, а приёмом. Захватываешь жгут перекрученной ткани, держа обе руки пальцами вверх, а затем поворачиваешь, перекрещивая руки, наверх тыльной стороной. И все дела.
Виновником странного цвета воды оказался чёрный мужской носок, затесавшийся среди пелёнок.
— Нет, ну как это вообще могло получиться? — возмущалась Вера, расправляя на верёвке простыни, покрытые лиловыми разводами. Но Юра слышал в её голосе всё те же и смех, и нежность, и улыбался до ушей, хотя вроде бы его ругали.
— Ну а что такого? — удивлялся он. — Они же от этого хуже не стали? Спать-то на них можно!
Жека неподвижным сфинксом лежала под яблоней рядом с коляской. Раз старшие заняты, то за детёнышем присматривать ей. Тут всё было понятно и просто — когда в Стае щенки, заботятся о них все взрослые, а не только родители. Щенки — это очень, очень важно. И никого чужого она не подпустит — зубки у ирландских терьеров иной более крупной собаке впору, недаром стандарт породы предусматривает длинную голову: чтоб, значит, и зубки эти самые поместились, и для мозгов место осталось.
Вера глянула на собаку и фыркнула. Вспомнила, как вчера соседка зашла за солью, наклонилась над девочкой: «Ой, какая же она у вас славная!» И мгновенно, не помня себя, очутилась за калиткой — уж больно страшна оказалась молча оттеснившая её плечом от коляски мелкая рыжая бестия. Терьеры — они такие. Неуёмные. Бесстрашные. Надёжные. А эта и вовсе чистое золото.
***
На следующее утро Даша захныкала в раннюю рань, и Вера, слабая спросонок, подхватилась — сменила пелёнку, а потом уложила дочь рядом, кормить. Это был способ урвать ещё немного сна. Собака зацокала когтями по полу, потянулась, звонко зевая, и Юра, которому тоже хотелось подремать, повернул было голову, чтобы шикнуть на животное — но небо за окном было таким нежным, розовато-солнечным, в лёгких перьях облаков, что стало жалко закрывать глаза. Тихонько, чтобы не мешать, Юра скатился с древнего «полутораспального» дивана, подхватил шорты и фотоаппарат и вышел на веранду.
Трава блестела от росы, Жека с треском галопировала сквозь кусты, время от времени проверяя — где там хозяин, не потерялся ли. Чтобы сфотографировать небо, лучше всего было идти к полю, сначала по дороге, затем по просеке. Юра порадовался, что пошёл босиком. Только представишь себе мокрые хлюпающие сандалии, и сразу колкие камешки и веточки под ногами как-то уже вроде и не мешают.
Рыскающая по зарослям собака вдруг залаяла, азартно, по-особому — сразу стало понятно, что нашла зверя, и Юра крикнул, отзывая, а сам поспешил на звуки: хорошо если это белка на дереве, а вдруг ёжик? Все прививки у Жеки сделаны, но бережёного бог бережёт, а ежи — переносчики бешенства, так же как лисы или летучие мыши.
Видно, кто-то сидел в кустах: Жека металась — то бросалась к Вожаку, зовёт же, то срывалась обратно, и парень рявкнул строже. Взял напряжённую собаку за ошейник и подошёл ближе.
***
— Вера! Вера, дело есть.
— Что?
— Пойдём, сама увидишь.
Вера поморгала сонно, но что-то в голосе мужа было особенное. Так что спустила ноги с дивана, стараясь не задеть дочь, нашарила тапочки, накинула халат.
Муж потянул за калитку. Собака вертелась рядом, и он прикрикнул: «сидеть!» Что такое?
В канаве, проложенной вдоль забора, кто-то возился. Чёрный блестящий клюв, чёрные с отливом перья — грач. Вера даже не сразу поняла, что не так, а когда поняла — болезненно сморщилась: крыло было сломано, вывернуто, и птица металась по дну узкой траншеи, топчась прямо по этому болтающемуся вееру перьев, грязному и растрёпанному.
— Он что, с ночи тут?
— Нет, я его от поля принёс. Что делать будем?
— А какие варианты?
Юра смотрел на жену. Вот теперь она была другая — собранная, сосредоточенная почти до бесстрастности.
— Одно из двух, — хмуро и так же сосредоточенно ответил он. — Либо лечить, либо забить. Посмотри, тут можно вообще что-то сделать?
Он надеялся на жену — та всё же микробиолог, хоть и недоучившийся; это ближе к медицине, чем геология.
А Вере её образование если что и дало в смысле медицины, так это навык стерилизации инструментов и сред, и ещё — посевов культур бактерий над газовой горелкой. Правда, она прошла курсы по оказанию первой помощи и без конца читала учебники по ветеринарии, но этого было мало. И сейчас она ощущала это с особенной остротой.
— А если забить, то как? — сухо уточнила она. Она знала, конечно, как это делается, но самой ещё не приходилось. Она знала, что сможет — если нет выхода. Это лучше, чем просто оставить как есть.
Грач снова метнулся в сторону, волоча крыло, и приоткрыл клюв, так, что стала видна желтоватая оторочка по его краю. Слёток2, только поздний: может, второй выводок за лето, а может, первому выводку не повезло, и родители отложили кладку ещё раз.
— Камень привязать и утопить, — Юре тоже ещё ничего подобного делать не доводилось. Однако если Вера скажет, что ничего не выйдет… то… лучше он, чем она.
— Я должна подумать.
Вера присела на корточки. Птица затихла, только смотрела снизу вверх, одним глазом, повернув голову.
Юра ждал молча. Вера была ему благодарна за это — за спокойную собранность тогда, когда действительно что-то случается.
Перелом был открытый, и это как раз удачно — видны концы кости, которые надо совместить. Но рана находилась в верхней части плеча, а это, наоборот, плохо — не получится надёжно зафиксировать. В рану набились грязь, перья, песчинки… в общем, шансов мало, прямо скажем. Вера загнала чувство сопротивления подальше, вглубь, чтобы не мешало принимать решение: что-то внутри неё взвешивало шансы.
— Будем лечить, — решила наконец она.
И будто отпустила пружину, свернувшуюся внутри.
На самом деле, оба знали, что если взять в дом слётка, то это уже не на время, а насовсем. Многие думают, что птенца можно «подлечить и выпустить, а на воле ему лучше». Но возраст этот у птиц особенный: на вид ребёнок вроде уже и большой, а на самом деле — родители и подкармливают, и защищают, а главное — учат своих детей находить корм, прятаться от опасности, короче — всему, что нужно во взрослой жизни. «Подлеченный и выпущенный» птенец, не получивший этих знаний, скорее всего, погибнет.
— Эх, ну ладно. Как его поймать-то? Слушай, да как же ты его от поля донёс?
— Молча. Давай какую-нибудь тряпку, что ли.
Птицу удалось подхватить так, чтобы она не могла клеваться — шнобель у грачей внушительный, а вблизи и вовсе впечатляет. И всё равно намучились, пока срезали перья и очистили, как могли, рану.
Тут Вера вспомнила, как однажды порезалась, и гостивший у них дядя, двоюродный брат отца, растолок между двумя чайными ложками таблетку антибиотика, чтобы присыпать рану. И объяснил, что так можно, если ничего другого в доме нет. Дядя был врачом, так что знал, о чём говорил.
— Ну ты заранее не могла приготовить? — возмутился Юра, когда жена начала рыться в ящике шкафа в поисках олететрина3. Птица норовила вывернуться — сидеть спокойно ей было невмоготу. И страшно, и больно.
— Да сейчас же! Я и так тороплюсь!
Наконец наложили шину. Крыло торчало теперь под углом к телу. В доме нашлась просторная коробка, в неё-то и посадили грача. Поместить решили на чердаке, подальше от собаки. Жека-то умная, домашнего питомца не тронет, но птице этого не объяснишь.
Посовещались, вспоминая, что едят грачи. В червяках были уверены оба. Летом это не проблема, а зимой можно будет давать мясо. Ну и вообще, вот приедут домой, найдут с кем посоветоваться насчёт рациона.
Особенно много червяков нашлось рядом с парником, там, где плёнку прижимали к земле обрезки досок. При виде еды грачонок возбудился, нетерпеливо раскрыл клюв, оттопырил мелко трепещущее второе крыло. А склёвывать из миски не захотел, ждал, когда положат в рот. Действительно, молодой совсем, дурачок.
Днём семья выбралась на прогулку. Дашу Вера поместила в специальный рюкзачок на груди с перекрещенными лямками — «кенгуру». «Кенгуру» сшила подруга, с ним получалось гулять в лесу, не то что с коляской. Да и вообще приятнее, когда ребёнок так близко.
Потом вернулись домой, дел было по горло.
А теперь к ним добавилось ещё одно. Вот уж точно — не было у бабы забот, купила порося. Червяки у парника скоро кончились, так что теперь в огороде, воткнутая в край грядки, гордо торчала лопата. К тому же, забежав в очередной раз проведать птицу, Юра обнаружил, что та разлила миску с водой. Так что срочно пришлось искать новую, сухую коробку. Миску теперь, уходя с чердака, приходилось убирать, а забегать, соответственно, чаще. Вот же птица-глупица.
Крыло Вера не осматривала, боялась трогать лишний раз.
Следующий день прошёл так же. Готовка, кормление, прогулка, стирка. На этот раз небольшая — несколько подгузников.
Грач по-прежнему выглядел бодрым, возбуждённо выпрашивал еду. Похоже, он и бояться совсем перестал. Корм выхватывал так, что только пальцы береги.
На следующий день в поселковом магазине был завоз продуктов, и Юра, позавтракав пораньше, начал собираться. Пока он складывал в сумку контейнер для яиц, пакеты для творога, молочную канистру, Вера спешно домывала банку под сметану.
— Глянь, как там птиц? — спросил Юра, присаживаясь на крыльцо и начиная шнуровать кеды. И Вера, подхватив приготовленную баночку с червями, взбежала по узкой деревянной лестнице на чердак, заглянула в коробку.
Птица сидела нахохлившись, время от времени моргая. На корм посмотрела равнодушно. Белёсое третье веко прикрывало глаз, потом отодвигалось, будто шторка фотоаппарата. Вера слегка размотала бинт, потрогала кончик крыла — тот был холодным и словно бы влажным. Беда. Она прикрыла коробку и спустилась вниз. Села рядом с мужем.
Юра оглянулся, придерживая натянутый шнурок.
— Что?
— Там некроз пошёл.
— И что теперь?
— Ампутировать надо.
Оба замолчали. Вера соображала: надо всё бросать, собираться. Ребёнок, коляска, куча вещей — пелёнки, распашонки, бутылочки. Собака. Коробка с птицей. Документы бы не забыть.
Она озабоченно перебирала в уме, что ещё надо взять, и одновременно представляла, что дальше: полчаса пешком на станцию, потом — в электричке, потом — в набитом метро, потом…
До того, что муж и один справится, а она может же остаться на даче с ребёнком и собакой, Вера попросту не успела додуматься. Потому что поняла, что «потом».
День-то какой сегодня? Правильно, суббота. Районные ветлечебницы не работают, круглосуточно и без выходных принимает единственная на всю Москву — Центральная, та, что на улице Юннатов. Её адрес и телефон записаны на листочке, вложенном в Жекин ветпаспорт: надо же знать, куда ехать, если что-то случилось, а день нерабочий.
Ведь там же столпотворение, наверно. И можно не сомневаться: добрая половина пациентов, если не больше — срочные, тяжёлые.
То есть, через три, а то и четыре часа только ещё окажешься в лечебнице, а потом — сколько часов? Четыре, шесть? — будешь ждать приёма.
И ещё. Вообще не факт, что в лечебнице согласятся принимать птицу. Может оказаться, что весь этот путь проделан зря, а время уйдёт.
Видно, муж думал о том же, потому что спросил:
— А сколько у нас времени?
— Не знаю, — ответила Вера. Про собаку — и то не сказала бы с уверенностью, а тут птица.
— У них же всё быстро происходит, — пояснила она. — Намного быстрее, чем у нас.
И снова замолчала. Вспомнила позавчерашнее «забить, если что пойдёт не так» — и поняла то, чего не знала раньше: животное, пусть даже случайное, прожив в доме два дня, перестаёт быть чужим. Всё, своя птица. Со всеми вытекающими.
Вздохнула и закончила:
— Надо самим.
— Ну тогда давай список — что в аптеке нужно.
— Нет, лучше вместе посмотрим.
Дашу посадили в «кенгуру», собаку заперли в доме. Сумку для продуктов Юра на всякий случай взял, хотя было не до них.
Тропинка вела наискосок от дачных участков, потом — вдоль длинного забора из некрашеных досок. Здесь можно было свернуть в любую из калиток, пройти знакомыми улочками, поглядывая на старые, украшенные резьбой разноцветные домики, машинально отмечая всегда одно и то же: удачно покрашенный в два цвета нарядный штакетник, чудовищный ярко-розовый дом с оранжевой крышей, пышные золотые шары и георгины. Однако сегодня отвлечься на разглядывание чужих домов не получалось, и муж с женой сами не заметили, как оказались уже у одноэтажной бревенчатой школы. Отсюда начинался центральный «проспект», застроенный двухэтажными домами на четыре квартиры, а ещё через несколько минут они вышли туда, где сосредоточена была культурная жизнь посёлка и где дома были уже пятиэтажными, сложенными из сероватого силикатного кирпича. Аптека размещалась напротив продуктового магазина, по соседству с «Хозтоварами», овощным и почтой.
Девяностые едва начинались, продукты ещё не подорожали, но завозили их не в избытке. На площадке перед продуктовым уже сидели люди, некоторые с колясками и детьми, другие — с сумками на колёсиках. Хотя машины с творогом, рыбой, яйцами должны были приехать лишь через пару часов, очередь собиралась заранее. Закупались тут не только поселковые, но и дачники. Так что через два часа после завоза в магазине будет шаром покати — теперь до вторника.
В пустой аптеке маялась под шуршащим вентилятором дородная тётка. Из-под белоснежной шапочки высовывались жгуче-рыжие, крашеные хной пряди. Вера с Юрой поздоровались и отошли к витрине.
На нижней полке ютились ртутный градусник, детская клизмочка и резиновая грелка, снабжённые этикеткой «средства ухода за больными», на полке повыше — уголь и борная кислота. Это всё было не то.
— А хирургические иглы есть? — спросила Вера наугад. В аптеках таких вещей не продавали, но выверты снабжения бывали непредсказуемыми. Игл, конечно, не оказалось, но это была наименьшая из проблем.
Она называла одно, другое, третье — и каждый раз крашеная аптекарша, погремев ящиками, сурово отвечала «нету», после чего её губы непримиримо сжимались и даже собирались в складочки.
— И стерильный бинт, три штуки, — назвала наконец Вера последний пункт списка.
Снова грохотание ящиков, на этот раз особенно долгое. Казалось, тётка и сама не верила, что в аптеке может не случиться бинтов, и искала в надежде, что они куда-то завалились и она их попросту не видит.
— Стерильного нету, — сообщила она наконец.
— А нестерильный?
— И нестерильного нету.
Вера отошла.
— Давай так, — соображая на ходу, решила она. — Чёрт с ними, с продуктами, перебьёмся. Долго ждать. Крупы дома есть, сухое молоко тоже. Пошли назад. Надо всё подготовить, придумать, что чем заменить.
— Ну, ты — мастер по заменам, — невесело пошутил Юра.
Заменять отсутствующее тем, что случалось под рукой, приходилось часто. Вот и недавно жена приготовила по французскому рецепту камбалу с шампиньонами и помидорами — из минтая, белых грибов и томат-пасты. Но одно дело – взять вместо одних продуктов другие, и совсем иное — то, что предстояло.
Юра потянул жену в раскрытые двери овощного. Очереди здесь почти не было, зато лежали горами бежевая и лиловая картошка, громоздились лук и кабачки, светились золотистыми боками дыни.
— Эх, давай хоть дыньку возьмём! Не зря ж ходили!
— Давай, выбирай. Я в них не понимаю.
Сейчас они оба словно бы отгоняли от себя мысли о том, что предстоит — но на обратном пути уже не разговаривали. Вера ушла в себя, сосредоточилась, продумывая, что и как надо сделать.
Отперли дверь, выпустили счастливо прыгающую Жеку. Вера сняла с дочери ползунки, уложила её в коляску. Порадовалась: кормить ещё рано, девочка спокойна. Лежит себе, тараща глазёнки, и тянет в рот погремушку.
Первым делом проверили, как птица. Вроде всё было по-прежнему. Грач вяло клюнул червяка, а вот воды попил охотно.
— Чем помочь? — спросил Юра, когда они спустились вниз.
— Печку растопи, — Вера уже торопилась, прошла быстрым шагом в сараюшку. Юра не спросил, зачем. Надо — значит, надо.
***
Самое-то плохое было вот в чём: резать придётся без наркоза. Даже если бы такие препараты в принципе продавали в аптеках, это ничем бы не помогло. Птицы — не собаки, у них всё иначе. Это для собаки можно рассчитать, сколько ей надо лекарства, исходя из человеческой дозы, пересчитанной на килограмм веса. А как рассчитать нужную дозу для птицы?
Ну, всё это лирика. Главное — наркоза нет.
Поэтому важно, чтобы всё произошло как можно быстрее. И в то же время нужны были аккуратность и точность. Вот почему Вера, поставив на огонь тазик с водой, принялась ещё раз, шаг за шагом, представлять себе, что и как будет делать. Одновременно отбирала то, что могло понадобиться на каждом из этих шагов. Садовый нож, на всякий случай — ещё и канцелярский. Кусачки. Обломок чёрного ножовочного полотна, из тех, что «по металлу», с мелкими зубчиками. Надфили, пара.
Нельзя было сказать, что она волновалась. Но и «ничего не чувствовала» — тоже было бы враньём. Просто всё — все эмоции — оказались куда-то задвинуты, запинаны и утрамбованы, вновь свёрнуты тугой пружиной. Чтоб не мешали.
Тем временем печь разгоралась, Юра через щёлку следил за языками пламени — вот они лизнули бок яблоневого сучка, вот словно бы затихли, разбиваясь о сложенные аккуратным домиком дрова, и затем взяли своё, охватили полена ровно, и он прикрыл топку, прислушиваясь к гудению.
Жена входила и выходила, и наконец задержалась, потянула на себя тяжёлый бельевой ящик старого шкафа, перебрала стопку простыней и полотенец. Однако что-то ей не понравилось, задвинула ящик обратно, нажимая бедром, с натугой, остановилась, огляделась. И шагнула к окну. Наступила на край дивана и принялась один за другим отстёгивать «крокодильчики», удерживающие ситцевую старенькую занавеску.
***
Занавеска подошла лучше, чем простыни. Те, хоть и испятнанные лиловыми разводами, были совсем новые и потому жёсткие. А остальное и вовсе не подходило — нужна была ткань чисто хлопковая, без примесей.
В печке была «сушилка» — на самом деле что-то вроде духовки, вделанной между коленами дымохода. Сейчас она уже разогрелась. Вот туда Вера и положила скатанные и завёрнутые в бумагу полоски ткани.
Вместо хирургической иглы она приспособила швейную — нагрела на огне и затем согнула с помощью двух плоскогубцев.
И — последнее. Чем шить?
Вот тут, наоборот, нужен был не хлопок, а капрон.
Капроновой оказалась только бельевая верёвка. Но её ведь можно расплести на пряди, а пряди — расщепать на части требуемой толщины. И залить спиртом вместе с иглой. Бумага, в которую были завёрнуты бинты, стала слегка золотистой от жара, инструменты прокипели и успели остыть. Вот теперь всё готово.
Пора.
Как зафиксировать грача — тоже придумали: закрепили полосками ткани на доске так, что свободным оставалось только крыло. Вера размотала повязку и поразилась тому, что рана хорошего, розового цвета, без опасной красноты. Видимо, иммунитет у птиц покрепче, чем у млекопитающих. Хотя, наверное, и олететрин своё дело сделал.
А вот ниже раны было нехорошо.
Юра стоял рядом, готовый подать то, что понадобится. Вера примерилась, оттянула кожу вверх по плечу — надо было оставить лоскут, который мог бы прикрыть остаток кости. И быстро сделала надрез.
Птица дёрнулась и обмякла, глаза прикрылись светлыми перепонками. Вера поспешно потрогала грудь — сердце билось. Просто обморок. Хорошо: меньше почувствует.
Теперь стало спокойнее: можно было чуть сбавить темп, работать аккуратнее.
Подчиняясь наитию, взяла не пилку — для того, чтобы пилить, крыло надо было бы зафиксировать жёстче — а кусачки. Подровняла острый, как пика, конец обломка. Взяла надфиль, прошлась по краю, снимая заусенцы.
Крови почти не выступило. Надрез Вера присыпала проверенным олететрином — растолчённая таблетка с голубоватыми вкраплениями оболочки, приготовленная заранее, лежала рядом.
Теперь оставалось немногое: прикрыть конец кости и зашить. Получилось удачно.
Забинтовала стерильными полосами — главным образом для того, чтобы помешать птице расклевать рану, ну и — чтобы не попала грязь.
Всё вместе вряд ли заняло десять минут.
Вдвоём, в четыре руки, отвязали птицу, положили в коробку. Та была жива — сердце билось по-прежнему. И уже через несколько минут пошевелилась, открыла глаза. Встала на ноги.
И только тут Вера позволила себе расслабиться.
Потом она — не вполне понимая, как это произошло — оказалась на улице. Нет, сознание не теряла, просто муж вывел на воздух. Однако не усадил на крыльцо, а повёл за калитку. Стресс лучше сбрасывать в движении.
Его и самого слегка потряхивало, и было ощущение, будто он полдня грузил кирпичи. Но он вёл жену, шаг за шагом, поддерживая, и повторял:
— Всё. Ну всё уже. Всё хорошо. Ещё немного, давай походим.
А та висла на его руке, тяжело переставляя ноги.
***
Когда пришло время снимать швы, Вера позвала подругу-хирурга. Та отнекивалась: «Да что я понимаю в птицах?» Но в конце концов приехала. И привезла подарок — набор хирургических игл, кетгут4, капрон в стерильной упаковке. Культя зажила хорошо, птица оказалась общительной, одного только боялась — скомканного куска ткани. Помнила, как что-то похожее ей накинули на голову перед операцией.
***
Полгода спустя Вера вернулась к написанию диплома. Даша уже ползала по квартире, развивая при этом невероятную скорость, и для птицы поэтому соорудили вольер. Жаль было ограничивать её свободу, и так ведь калека, но что поделаешь — родители не знали даже, за кого больше бояться: за дочь или за грача. Ведь это собака терпит, когда Даша хватает её за шерсть или уши. Тут всё в порядке, даже наоборот — хорошо. Есть лишний повод сказать ребёнку: «Осторожнее, собаке больно!» А с птицей всё может закончиться куда хуже.
Когда Даша засыпала, Вера делала тушевые рисунки к работе. На столе всегда стояла кружка с чаем — пить приходилось много, ведь она продолжала кормить дочку. Главное было — не перепутать, куда макать перо: такие казусы с Верой случались. Время от времени она вставала и шла на кухню за новой порцией.
Удивительное дело, грач в таких случаях сидел спокойно. Но стоило Вере подумать: «Надо бы долить воды в поилку» или «Надо покормить птицу», начинал метаться вдоль решётки вольера, просовывал голову сквозь прутья, нетерпеливо разевал клюв и оттопыривал оба крыла — здоровое и культю. Как-то, по каким-то микроскопическим движениям догадывался, что сейчас к нему подойдут, и тянулся навстречу. Перья на шее у него из-за этого были вытерты, и он смахивал на грифа-недоростка.
Жека, получившая пару раз здоровенным клювом по носу, делала вид, будто никакой птицы в доме нет.
История закончилась благополучно. Вера понимала теперь, что крыло с самого начала вряд ли удалось бы спасти. И ещё она знала, что надо было обязательно осматривать крыло, не опасаться. Правда, так и осталось неизвестным — изменило бы это что-то или нет: из-за вечных хлопот она так и не позвонила в Центральную клинику, не узнала, принимают ли они птиц. А со временем ей стало казаться, что иногда лучше и не знать, прав ты был или не прав.
__________________________________
1 тримминг — «принудительная линька»: у некоторых пород собак, таких, как терьеры и шнауцеры, шерсть удаляют выщипыванием.
2 Слёток — молодая птица, которая уже покидает гнездо и способна перепархивать, но ещё находится под опекой родителей.
3 Олететрин — комбинированное лекарство, в состав которого входят два антибиотика, тетрациклин и олеандомицин. Сейчас — таблетки, покрытые розовой оболочкой, а в описываемое время оболочка была светло-голубая.
4 Кетгут — саморассасывающийся хирургический шовный материал.
Рассказ опубликован на Синем сайте
#синий сайт #наши авторы #что почитать #повседневность #реализм #рассказы из жизни
Подписывайтесь на наш канал, оставляйте отзывы, ставьте палец вверх – вместе интереснее!
Свои произведения вы можете публиковать на Синем сайте , получить адекватную критику и найти читателей. Лучшие познают ДЗЕН!