Звуки мира проникли в сознание сквозь равномерный гул в ушах. Он ощутил, что лежит на земле. Неуверенно открыл глаза. Солнце на безоблачном небе висит над самыми горами, своим краем задевая их. Вечер. Ощупал себя. Руки, ноги, тело. Кажется, всё цело. Сел. Осмотрелся. Справа на холме, буквально в нескольких сотнях ярдов, стоит деревня. К ней вдоль леса ведёт узкая тропинка, утопающая в высокой траве. Запах трав уже не сводит с ума, можно рассуждать здраво. Лес позади. Нужно решать, куда идти дальше: в деревню или обойти её стороной и направляться сразу в город.
«Человек страшнее любого самого лютого зверя, — откуда-то из глубин всплыло утверждение. — Особенно он опасен, когда находится в стае».
«Как бы опасно это не было, — ответил он сам себе, — человек не может жить в одиночестве, он всегда ищет себе компанию. Деревня близко. Люди в деревне добрее, чем в городе… Откуда я это знаю? Не важно… Пойду в деревню. Нужно только решить, что брать с собой. Вооружённый человек вызовет больше подозрений, но и беззащитным идти не хочется».
Внутренний голос промолчал. Человек выложил из мешка всё, что там оставалось. Разглядел свои пожитки. Меч, арбалет, ножи. Вернул их в мешок.
«Спрячу здесь. При первой же возможности заберу».
Человек выкопал в земле яму и положил в неё мешок. Подумал немного, вздохнул, и отправил вслед кожаную куртку. Куртка выглядит слишком богато, а он решил предстать перед жителями деревни пилигримом, бредущим по миру.
«Бреду по миру в поисках своей памяти, — грустно подумал человек. — Не такая уж это и ложь».
Один нож он оставил, спрятал его за голенищем сапога. После этого засыпал яму землёй, накрыл срезанным дëрном и осмотрел тайник. Остался доволен. Теперь можно идти. Подобрал длинную толстую палку и побрёл, опираясь на неё, прихрамывая, приглядываясь к деревне.
Деревня небольшая, по всей видимости, небогатая. Вокруг небольшой площади раскидан десяток убогих, скособоченных хижин, никогда не знавших ремонта. На их фоне, отдельно стоящий, срубленный недавно дом, кажется дворцом. Резное крыльцо, светлые бревенчатые стены, красная черепица на крыше. Вероятно, он принадлежит местному старосте. Ближе к реке стоят три длинных здания, невысоких, обнесённых оградой. Рядом пасутся лошади, коровы, овцы. Нет никакого сомнения в том, чем занимаются жители. Но почему фермеры поселились так далеко от города?
Подойдя к деревне, человек понял почему, едва не задохнувшись от невыносимого смрада, повисшего в воздухе. Запах крови, испражнений, падали выворачивает наизнанку.
«Не фермеры, кожевники».
Догадка подтверждалась выставленными на берегу огромными колодами, котлами, дубовыми кадками. На многочисленных козлах, установленных там же, сушатся расправленные кожи. Некоторые из них уже окрашены.
«Кожевников выселяют из города из-за запаха и антисанитарии, — усмехнулся человек. — Не любят горожане кожевников, но жить без них не могут. Это никогда не изменится».
Человек плотнее закутался в плащ, оставляя открытыми только глаза, но вонь проникает и сквозь ткань. От неё не укрыться. На деревенской площади, совершенно не обращая внимания на едкий запах, резвятся дети. Всю свою жизнь они провели рядом с этим смрадом и уже просто не замечают его. Он неотъемлемая часть их существования.
— Стой, где стоишь! — крик, неожиданно раздавшийся сзади, заставил вздрогнуть. — Подымь, как говорится, руки кверхь.
Человек замер, медленно поднял руки, так же медленно повернулся в направлении голоса. Увидел двоих. Один, невысокий, полный, с исчерченным оспинами лицом, стоит в паре ярдов. В руках он держит топор на длинном топорище, угрожающе поигрывая им в ожидании реакции чужака. Второй, тоже низкий, но, в отличие от первого худой, как щепка, со злым лицом, стоит чуть подальше. Натянутый лук, направленный в грудь, закрытый левый глаз и высунутый язык, говорят о серьёзности намерений его владельца.
— Не люблю, когда мне угрожают оружием, — не спеша сказал человек, оценивая ситуацию.
Ситуация паршивая. При малейшем сопротивлении стрела сорвётся с тетивы. Не увернуться. Промахнуться с такого расстояния сложно. Толстяк, конечно, обращаться с топором не умеет, но это не важно. Воевать, в любом случае, не стоит. Он пришёл сюда за помощью, а не драться.
— Без разговоров мне тут, — взвизгнул первый. Топор в его руках дрожит. — Палку брось!
Человек послушно откинул посох в сторону.
— А теперь иди, — первый ткнул топором в сторону деревни.
Второй, всё так же молча, натягивает тетиву лука, целясь в грудь.
— Так стоять или идти? — криво усмехнулся человек, не удержался, глядя на нервного толстяка.
— Поскалься мне ещё тут, — от волнения, первый стал беспорядочно размахивать оружием. — Иди, говорю! Туды! — снова ткнул топором в сторону деревни.
— Хорошо, хорошо, — примирительно сказал человек, опасаясь того, что топор может, совершенно случайно, задеть его. — Иду.
Увидев приближающихся взрослых, ведущих перед собой незнакомца, дети отвлеклись от игр и стали с интересом разглядывать его. На площадь вышло несколько вооружённых мужчин. Рассмотрев их, человек понял, что это были совсем не воины. В руках у одних обычные топоры, ножи, вовсе не боевые, у других — просто дубины и остро заточенные длинные жерди. Одеты, кто во что горазд: неопределённого цвета рубахи изодраны, штаны явно не по размеру, болтаются, подвязаны бечёвкой. Идут медленно, неуверенно, косятся на чужака. Оружие в руках дрожит. Сброд, а не вояки. Только один из них походит на рыцаря. Поверх чистой, на удивление, целой льняной рубахи надет мятый железный нагрудник, а в руках настоящий, правда, местами проржавевший, меч. Он идёт впереди всей вольницы, пристально глядя на незнакомца. Человек подумал, что это и есть местный староста.
Староста сверкнул глазами и шикнул на глазеющих ребятишек. Те с визгом разлетелись в разные стороны.
— День добрый, незнакомец! — староста подозрительно посмотрел на чужака, остановился в нескольких шагах. Рука его крепко сжимает меч. Знает, как обращаться с оружием. Он уже не молод. Длинные седые волосы падают на плечи. Лицо, изрезанное многочисленными морщинами и шрамами кажется злым, но глаза, светлые, белёсые, глубоко сидящие, выглядывающие из-под густых бровей, не выражают злости. Скорее усталость. Тело подтянутое, крепкое, тренированное.
— И вам доброго дня, — человек улыбнулся, отмечая про себя, что его окружают.
— Откуда путь держишь, мил человек, и куда? — староста не ответил на улыбку. — Кто такой будешь?
— Странник я, господин староста, пилигрим. Иду по миру, ищу себя.
— А имя у тебя есть, странник?
— Имя есть… было… — человек замялся, решая, что стоит сейчас рассказать, а о чём лучше умолчать. — Потерял я его, господин староста. Давно уже никто не звал меня по имени, запамятовал я.
Люди вокруг сочувственно зароптали.
— За-па-мя-то-вал, — разрывая слово, словно пробуя его на вкус, повторил староста. — Ну-ну, пусть так. А откуда ты идёшь, поди, тоже запамятовал?
— Запамятовал, господин староста, — вздыхая, кивнул человек.
— Ну-ну, — староста обернулся на своих людей, хмыкнул. — Кхм, что скажете, селяне?
Селяне, к которым обратился староста, не понимая, что он от них хочет услышать, моргали в ответ. Староста хмыкнул, ухмыльнулся, повернулся к чужаку.
— Не иначе как вчера, видели мы тебя во-о-он на той горе, — хитро прищурившись, он указал в сторону, откуда пришёл человек. — Восседал ты там долго, как птах одинокий да гордый. Или, скажешь, это был не ты?
— Не скажу… я это был…
— Что ж ты тогда, тумана нам гонишь? Не знаю, кто… Не знаю, откуда… — глаза старосты хищно сверкнули. — Зато я знаю! Пришёл ты к нам из-за гор, а, значится, из земель поганых!
Староста бросил ликующий взгляд на жителей деревни. Те ахнули, отшатнулись, выпятили перед собой оружие.
— А это, значится, есть ты шпиён моркордовский! — продолжал староста. — И ждёт тебя смерть поганая! — пригвоздил он, подняв указательный палец.
Человек замотал головой.
— Какой я шпион, что Вы… я не обманываю Вас… зачем мне это? Я действительно не помню, откуда иду… кто я… Ничего не помню… — он вскинул перед собой руки, останавливая возражения старосты, моля о том, чтобы ему позволили договорить. — Я очнулся вчера вечером в горах. Ужас сковал мои члены, от осознания моего положения. Тогда пронзило меня видение: как иду я через пустыню, изнывая от палящего солнца.
Взгляды деревенских потеплели, лица их разгладились.
— Видение, говоришь? — староста не поддавался. — А у меня вот какое, значится, видение. Если бы я верил всякому проходимцу, что приходит оттуда, — он мотнул головой в сторону гор, — не быть бы мне живу уже давно. Да и всех нас тут не раз и не два уже порешили бы. Вусмерть! Правду я говорю, люди?
— Правду… оно конечно… истину говоришь, Альдест…
— Ну, а коли так, — староста, кивнул тем двоим, что привели чужака, — вяжите его. Поведём к барону, на суд.
Человек хотел ещё возразить, сказать, что он не угроза им, что нет нужды связывать его. Не успел. Свет резко потух в его глазах.
Очнулся он быстро. Острая боль в затылке заставила руку потянуться к ушибленному месту. Не получилось. Руки крепко связаны за спиной.
«Надо было довериться предчувствию и идти сразу в город, там легче было бы затеряться», — в сердцах упрекнул он себя, морщась от боли.
Пошевелил ногами. Связаны. Открыл глаза. Жители деревни стояли вокруг него, ждали, когда он очнётся.
— Очухался! — радостно улыбнулся староста. — А мы уже было подумали, что слишком сильно приложили тебя и ты того, окочурился. А ну не рыпайся, — прошипел он, заметив, что пленник пытается вырваться из пут.
Человек затих, перестал проверять верёвки на прочность.
— А может мы его того… утопим? — равнодушно предложил один из деревенских. — Чего со шпионом возиться?
На лице старосты мелькнула тень задумчивости.