Предыдущая глава.
- Что, сестрица моя, ты пригорюнилась? Ой, чувствую, тоска тебя изнутри крутит, съедает.
- Да грустно мне, Марычка. Чувствую себя совсем одинокой, как изба моя, хоть и тёплая она, - спасибо людям здешним, вашенским, - да тоскливо в ней одной-то. И заняться-то, вроде, есть чем, да всё не так, как Радомира не стало в ней.
- Будет тебе, будет! – шагнула девица-весна к Добродее, окутав запахом трав луговых, - обняла, ладони на плечи её положила. – Говоришь так, будто помер он. Живой он, живой! Я чую это. И он, и Зарина…. Только далеко уж….
Добродея слезинку непрошенную смахнула из глаз.
- Вроде, мальчишка бедовый, - глаз да глаз за ним, - усмехнулась Добродея, - А не стало его рядышком, дык первое время и занять себя было нечем.
Взгляд Марычки мыслью вдруг померк, далеко убежал, синевой ока в топь превратившись. Встряхнулась – совсем девчушка с веснушками на щёчках румяных, - улыбнулась.
- Будет тебе ещё счастье, сестрица. И хлопоты будут.
- Что ты видишь, Марычка, скажи! – Добродея в надежде взгляд свой на Марычку-весну вскинула.
И увидела, как заискрились лукавинкой глаза девчушки необычной. Чёртиками искорки в них забегали.
- Жди, сестрица. Идёт к тебе радость. Только… Обещай мне быть мудрой, хорошо?
Добродея в немом изумлении смотрела на девочку-весну, что хоть по виду и юной была, но мудрость в ней сила волшебная породила.
- А мне пора. – вздохнула Марычка, на шаг отступив.
- Куда ты, сестрица? Весна же – твоё время!
Марычка вздохнула грустно и вдруг улыбнулась.
- Время-то моё, да я здесь чужая. Теперь мир новый для нас, волшебных, открыт. Покидаем мы мир человеческий, в мир иной направляясь.
- Но ты ведь любишь этот край! – Добродея изумилась, воскликнула слегка обиженно, - Как же так, что покидаешь?
- Да, Добродея-сестрица, люблю настолько, что не дождит для вас излишне, солнце греет ласково, земля родит заботливо. Заречье стал краем волшебным, где и жить хочется. Но человек злой везде найдётся, сестрица. И дабы лиха не будить, ополчив против вас людей завистливых, - отпускаю. Пусть всё идёт своим чередом. Не стражи и не хозяева теперь мы мира этого. Всё и без нас пойдёт своим чередом. Не здесь место наше, и оставляем мы его вам, людям. Заботьтесь о мире этом с мудростью хозяев добрых и приветливых. Да и людей злых мудрости и уму-разуму учите. И сердца холодные теплом своим отогревайте.
Вздохнула тяжело Добродея. В землю потупилась. Сердце тоска сжала – защемила от разлуки неминуемой, но и неотвратимой. Поняла травница вдруг… и приняла. На Марычку вгзлянула, кивнула, недоверчиво улыбнувшись.
Девчушка-весна ладонью к щеке её прикоснулась, погладила. Не успела Добродея моргнуть – птичка перед ней висит в воздухе, крылышками машет.
- Когда встретишь счастье своё нежданное,- будь мудрой! – прозвенел в голове голосок щебетом птичьим.
Постояла Добродея в задумчивости, с тоской на лес глядя.
Провожая.
Принимая.
Отпуская.
Осознав, груз мудрости на неё возложенный. За людей неразумных. И, решение принимая, к избе своей одинокой направилась.
_____
- Ой невмоготу мне, Марфа, невмоготу мне. – причитала Яромила, край своего платка сжимая, - Забава-дитятко – совсем в лице поменялась. То вспыхнет в ней усмешка от ласки нашей, то погаснет наглухо, будто стена вдруг вырастает меж нами. Да всё волчка своего деревянного в руках держит, сжимает. Мы уже со Златой думали, может, волчка того по ночи у неё забрать, да спрятать. Может, помается девонька, да забудет – прежней станет? Ведь все мы знаем, о ком дитятко наше думает, о ком тоскует. Так вернётся ли малец Радомир-то наш когда – неведомо. А Лель Златкин смеётся и говорит, что надо, видать, братика Забаве того-этого, родить…
До того нахмуренная и задумчивая Добродея, слушала молча. И вдруг улыбнулась мысли, в голове её вдруг возникшей. Не Забава мается – пусть её. Может, время кручину в жерновах перемелет.
А они все маются.
Они все.
Яромила, душа добрая, в рождении новом, хоть и чужом, хлопоты приятные находит. Чужой радости радуясь, как свою воспринимает.
Застоялись на месте они все, в рутину с головой окунувшись.
- Так что скажешь-насоветуешь, Марфа? – Яромила даже дыхание затаила, на травницу глядя.
- Да прав Лель, - улыбнувшись, Добродея кивнула. – Думается мне, что дитя ещё одно и Леля со Златкой сблизит, и у Забавы братик младший появится.
И почувствовала, как воспрянула духом Яромила, краем глаза увидела, как выдохнула она украдкой. И засобиралась, задумчивая, снова бойкая, помолодевшая. В предвкушении рождения жизни новой. Мысленно уже дитя в своих руках заботливых качая.
- Яромила, - окликнула её Добродея, - Волчка у дитя не забирайте. Оно для девоньки, как память.
Яромила кивнула, широко улыбнувшись. Подскочила к Марфе и обняла тепло, по-матерински, грудью своей широкой прижавшись.
- Ой спасибо тебе, Марфа. Что бы мы все без тебя делали? Выручаешь ты нас всех! Всегда и во всём выручаешь.
- Ну, будет тебе, Яромила. Иди к Златке – успокой.
«Знать судьба моя такая, - подумала Добродея, когда дверь в избу за Яромилой закрылась. – Стражи покидают мир этот – на то их воля собственная. И укорять их - ни я права такого не имею, ни кто другой. Но ведь кто-то же должен остаться, чтобы стражем этим быть во благо человеческое.
Человек всякий – он как дитя, – ещё несмышлёное, глупости всякие, бывает, творит по неопытности. И как дитя всякое, заслуживает и ласки, снисхождения, понимания да и наставников мудрых, которые шаг за шагом, растят дитя это, во зрелость взросления его сопровождая».
Отвлекаясь о т мыслей своих, в дали дальние её унёсших, Добродея взглядом избу окинула.
Засиделась, замоталась, свои и чужие печали черпаком расхлёбывая. Видать, к старосте-Глузду всё же наведаться стоит. Весенняя ярмарка в Озёрном близится. Может, возьмёт помощницу – вдруг пригожусь?
И, набросила кожушок старенький на плечи, платком волосы прикрыла, окинула избу свою напоследок, вышла за порог.
_____
Лошадка бежит весело по дороге длинной, извилистой. Звон бубенцов по весне, в душу врываясь, радует. Всё вокруг жизнью дышит, соками наливается.
Земля, тяжёлую шапку снега сбросив, обнажилась солнцем пригретая, разморенная. Вздохнула и ростки из себя исторгла зеленью.
Птицы щебечут, приветствуя лучи солнца золотого, запахи леса выспавшегося за зиму.
И тепло – от земли идущее, солнцем встречаемое.
Волшебство везде, куда не кинешь взгляд свой!
Улыбнулась Добродея мыслям своим.
Правит Глузд лошадкой бережно, осторожно рукой хозяйской крепкой.
Мысли вдоль дороги извилистой – вдаль убегают. На дороге два путника пеших возку навстречу.
Одежда в лохмотьях – не чистая. Сапоги растоптанные, - как ещё на ногах-то держатся?
Усталые – по лицам видно.
И вдруг сжало сердце, стиснуло, защемила боль.
- Батюшка! – вскрикнула глухо да сдавленно, Добродея с возка выпрыгнула и птицею полетела вдоль дороги, ног под собой не чувствуя.
И остановилась перед путниками, не в силах и слова вымолвить.
- Дочка… - улыбнулся князь, совсем старик, серебром будто присыпанный. – Дочка….
Слова, загодя заготовленные, много ночей обдумываемые, - вдруг у него в горле комом застряли, задушили.
Сердце в тисках сжатое из груди рвалось.
Не в состоянии взгляд поднять да посмотреть ей в глаза – всё же взгляд свой вподнял.
Из последних сил взглянул, всё принять и понять готовый. Холод, презрение, ненависть – всё его.
Он это заслужил.
И все ошибки прошлого себе на счёт давно записаны.
Удивился князь, вместо холода, тепло ощутив. Вместо презрения – заботу в уголках глаз родных, любимых. Так похожих на глаза подруги милой, давно ушедшей…
И слов невысказанность меж ними стеной стояла, лучами доброты и прощения её растапливаемая.
- Прости меня, дочка… - Никодим на колени упал, не в состоянии взгляд её выдержать. И руки в бессилии землю сырую сгребли, сжали. Затерялась капельками в бороде седой сожаление невысказанное.
Склонилась она над ним, обняла. Немая… Безмолвная…. Тёплая. И родная – тем родством, давно по воле собственной неприкасаемым, недоступном в самобичевании.
- Батюшка, - прошептала Добродея, - Я давно тебя простила. Давно.
- Ты… говоришь? Говоришь?! Но ведь я…. – Никодим, ушам не веря, запнулся. И вся боль, едва сдерживаемая доселе, прорвалась слезами радости и сожаления горького.
- Я давно простила тебя, батюшка, - прошептала Добродея, взяв в ладони лицо его, морщинками изборождённое, пригладив кончикам пальцев волосы его седые да жёсткие. – Теперь и ты прости – сам себя.
И только сейчас почувствовал Никодим, что с её позволения - отпускает. И очнулся вдруг, выходя из мира, в котором они с дочкой были только вдвоём, вокруг себя ничего и никого не замечая.
Рядом плакала Вемка, не сдерживаясь. Не решаясь, что-либо сделать или сказать. Глузд-староста проницательно и понимающе смотрел на отца с дочерью.
А вокруг была весна, парящая в воздухе, обнимающая тёплым крылом своим, душу солнцем ясным согревающая….
«Спасибо тебе, сестрица милая!» - мысль Добродеи ласточкой вспорхнула, ввысь улетая.
- Кажется мне, что на сегодня Ярмарка отменяется, - медленно в усы густые вымолвил Глузд. И вдруг ободряюще улыбнулся. – Полезайте все в возок. А то, глядишь, сапоги развалятся совсем. А земля ещё холодная, чтоб ноги в ней студить. Возвращаемся назад. А ты, девица, - взял он за руку маленькую карлицу, - со мной рядом садись. Ннннуу! Пошла! Поворачивай, родимая!
***
Глузд покосился через плечо – старый отец в объятиях дочери, казалось, задремал. Улыбка счастливая и задумчивая не слетала с губ Марфы. А в глазах стояли слёзы, которые и смахивать-то не хочется.
Рядом, носом шмыгая, задком по доске поёрзала девица, Вельмой назвавшаяся.
«Карлица», - поправил себя Глузд.
И вдруг шаловливая мысль озарила, подкравшись в голову озорником-мальчишкой.
- Чем заниматься думаешь? – прокашлялся Глузд, скрывая усмешку, - Что делать умеешь?
- Я… - Вельма запнулась, и пожала виновато плечиками пухлыми, - Шутить умею.
- Шутить?! – Глузд широко улыбнулся. – У нас в Заречье и так не грустно. Временами даже слишком весело.
И вдруг не увидел – почувствовал, как поникли плечи девичьи.
Как вздохнула да вздрогнула украдкой.
Обиделась.
Баба она – хоть и маленькая, всё равно баба.
Эээхх!
- А горшки лепить умеешь? – лукаво посмотрел на Вильму староста.
- Не умею. – едва слышно выговорила Вемка.
- Ну хоть по хозяйству-то справляешься? – удивился Глузд.
- По хозяйству – да! – обрадовалась Вемка. – Я и со скотиной могу, и пироги печь учёная, и стирать-прибирать чего….
- Это хорошо! Молодец, девка! Но ремесло-то всё равно знать какое-то нужно…
Задумался, украдкой наблюдая, как напряглась девица, сжалась.
Отвлеклась…
Хорошо это.
- Знаешь что? – выпалил староста, как мальчишка озорству своему радуясь, - А давай-ка я тебя к учителю определю? Он у нас горшковых дел мастер. Вооот такой мастер! Он и ремеслу тебя научит. Э? Что скажешь?
- Конечно хочу! – обрадовалась Вельма. И глаза её светом заискрились, на щеках улыбка ямочками заиграла. – Я ведь не просто так, не думай староста. Я полезной быть хочу.
- Вот и ладно! – кивнул Глузд, продолжая лукаво улыбаться, - Вот и будешь!
«Хорошая из них пара получится!» - внутренне улыбнулся Глузд. – «А сам-то, сводня старая! Бес мне в ребро!»
И тепло в душе его разлилось, согревая. Хлестнул лошадку. И та, понукаемая, живее поскакала.
Домой - В Заречье.
_____
Продолжение следует...
_______________________________
Прошу прощение у вас, мои читатели, за очень длительную паузу. Знаю - ждали выхода новой главы. И очень мне совестно: всякие-разные заботы не позволяли мне сесть за написание продолжения цикла.
Надеюсь, что я вас не растеряла.
Ваш автор.