Недоброй памяти арзамасской колонии для несовершенннолетнних посвящается….
В связи с тем, что управление федеральной службы исполнения наказаний приняло решение о роспуске арзамасской колонии для несовершеннолетних мы нашли саровчанина, который на условиях анонимности согласился поделиться с нами воспоминаниями о времени, проведенном в этом замечательном учреждении.
Но для начала краткая историческая справка.
В 1948 году было принято решение открыть на месте Высокогорского монастыря детскую трудовую колонию. Первые воспитанники колонии появились 13 сентября 1948 года. Эта дата и является днем основания колонии. От построек бывшего монастыря остались лишь стены некоторых зданий. За эти годы несколько раз менялись названия колонии (Арзамасская детская трудовая колония, Арзамасская трудовая колония для несовершеннолетних, Арзамасская воспитательно-трудовая колония, Арзамасская воспитательная колония), виды режима (усиленный, общий).
Артем попал в колонию за грабеж. Детство у него было лихое, загульное, однажды подломили замок в магазине, вынесли оттуда всякого, а еще больше поломали, не от голода, не от безнадеги, а от молодежного куража и бьющей во все стороны энергией вперемешку со злобой, а поскольку Артем и до того не ходил в лучших друзьях милиции, определили в колонию.
Артем: «Я тогда отчаянный был. Мне хотелось каждого «на слабо» взять, кто хоть чуть-чуть слабым покажется. Мог случайного пацана прям на улице остановить, спросить, есть ли мелочь, сигареты, телефон. Всегда чувствовал по глазам, по походке, с кем стоит разговаривать, а с кем нет, кто драться будет, а кто все отдаст, кого можно запугать, а кто родителям или *** (полицейским - авт) все расскажет. От встречи с такими как я родители детей остерегали, но мне тогда по кайфу было брать то, что мое. Азарт какой-то ощущался».
Колония для несовершеннолетних – это совсем не колония для взрослых. Режим в них гораздо проще и мягче. Если не нарываться, то можно получать много свиданий, много посылок, тратить много денег с личного счета и даже уходить на прогулки за пределы колонии или жить в общежитии без колючей проволоки, но под надзором администрации.
Артем: «Я не знаю, что у меня было в голове, но я нарывался постоянно. Можно было выйти по УДО (условно-досрочное освобождение), но мне было важнее самоутвердиться. Учеба мне не давалась и не хотелось. Я не знаю, как колония должна была меня перевоспитать. Я другое отлично там понял, что если ты хорошо организовал маленькую команду, 5-7 человек и вы ничего не боитесь, то остальных 60-70 человек можно «держать» как угодно.
Мы откровенно глумились над блатными понятиями, *** (трактовали – авт) их как хотели, лишь бы повесить «косяк» на того, кто позволял так с собой поступать. А кто позволит – того всегда видно. Я поражаюсь, как они нам давали над собой издеваться, их же больше было в 10 раз, ведь любому видно было, что к своим мы эти понятия не применяли.
Или был у нас очень здоровый и крепкий парень, по которому было видно, что он терпеть не станет, но и к нам он прибиваться тоже не хотел, так он жил своей жизнью и никакие наши понятия на него не распространялись. Все остальные тоже это видели, но терпели. Что у них в голове было – не представляю.
И на консультациях психологов, они тоже говорили, что все хорошо, терпели. Хотя если бы несколько из них встали и сообщили «если вы сейчас не перестанете, то мы пойдем и сдадим вас администрации колонии и вас сильно накажут, а то и новый срок навесят» и что бы я тогда делал? Но они были твердо уверены, что из-за этого им станет еще хуже, что их *** (замучают – авт), как *** (доносчиков – авт).
Если в процессе отбывания наказания осужденный переходит рубеж совершеннолетия и нет основания для его освобождения или перевода на условное отбытие наказания, то он переходит во взрослую колонию. Это все и изменило.
Артем: «Так как я рассказывал раньше, было не всегда. Ситуация изменилась прямо на моих глазах, пока я был в колонии. Когда я пришел, колония была дикой грядкой, где устаревшие традиции смешивались с неправильными представлениями о тюремных понятиях, которые у детей сформировались за их недолгий собственный опыт.
Но потом стали стремительно распространяться телефоны, которых конечно юридически ни у кого нет, но по факту у всех они есть. Если ты «беспредел» на малолетке творил, то это становится известным во взрослой колонии и с тебя там за это спросят. Никто не любит *** (напряжения – авт), все хотят жить спокойно. Когда до меня стали доходить истории неприятные из взрослой колонии, что там делали с теме, кто слишком много себе позволял на малолетке, не могу сказать, что я совсем остановился, но задумался. Хотя знаю таких, на кого это вообще никак не повлияло, были у нас такие, без стоп-крана. Насколько я знаю сейчас на малолетках не так, как было раньше. Больше на пионерский лагерь похоже. На экскурсии осужденных возят, фильмы, концерты, показывают, духовные беседы проводят. К нам тоже священник приходил, кто-то даже крещение принял, но просто так, не от глубокого чувства, а чтобы бытовуху разнообразить и от учебы откосить.
После колонии Артем без особенных проблем сменил несколько работ. Либо писал в анкетах, что судимостей нет, а никто и не проверял, либо, если спрашивали устно, то отвечал уклончиво. Но очень многие, с кем он пересекся в колонии для несовершеннолетних отправились дальше по криминальной дорожке и не добились в дальнейшей жизни не добились ничего хорошего. А Артем вступил на путь исправления, хоть и не был согласен, что колония его исправила.