Пост

Макар Семёнович ещё в обед сделал мне знак отойти в сторону, я повиновался, ещё бы, восемь лет он учил меня грамоте и другим знаниям.
- Часы есть? - спросил он.
Я показал трофейные.
- В шесть вечера у двойной сосны. Он даже не подошёл ко мне, а всё успел сказать, что за человек?! В назначенное время я был на месте, даже чуть раньше, боялся, что часы подведут.
- Задание тебе будет ответственное…!
- Я всегда готов.
- Сколько раз повторять – не перебивай, - тут он чуть не добавил – учителя, но сдержался!
- Я слушаю.
- Ночью в деревню пойдёшь. Заикину хату знаешь?
- Конечно, кто в деревне её не знает?
- Там пост твой будет, пять дней. Продукты возьмёшь перед уходом здесь же, я провожать буду, тогда же всё расскажу подробней. Я, было, открыл рот, чтобы возмутиться, меня пугала хата деревенской бабки, которую все звали Заикой, хоть она и не заикалась никогда, но сдержался.

Три часа утра, я возле раздвоенной сосны, Макар Семёнович уже здесь, у его ног небольшой мешок.
- Садись, Егор. Вот какое дело, занимаешь пост в хате и смотришь за поляной, что возле большака. Немцы там что-то вроде склада организовали, привозят, собирают, а потом на станцию увозят. Твоя задача считать, сколько и какого груза ушло на станцию, до самой маленькой канистры с бензином, понятно?
- Конечно, а для чего это?
- Не для чего, а для кого! Сведения эти большой важности, в Москву будем их отправлять.
- Ух, ты, понятно! А не очерствеют мои сведения за пять дней?
- Слово то, какое подобрал! Конечно, очерствеют, а чтобы не испортились с тобой пойдёт она, - Макар Семёнович указал на сосну, из-за неё вышла радистка нашего партизанского отряда – Маша. Знал бы заранее про неё, отказался бы, пусть хоть расстреляют! Не человек это, чёрт в юбке, так её в отряде окрестили. С виду добрая, милая, а только приблизиться к ней, как можешь схлопотать коленом в самое мужское место, двое или трое уже пробовали, да и язык у неё, что нож у разведчика – остёр! Наверное, всё было написано у меня на лице, так как мой школьный учитель чуть улыбнулся, но тут, же сделал серьёзное лицо и поднялся с земли:
- Пора вам. Дай своё оружие. Я подал немецкий автомат, потом, глядя на протянутую руку Макара Семёновича, отдал запасной магазин.
- Мой возьми, - он протянул ППШ и второй диск. Знал чем порадовать молодого партизана, такое оружие носить – честь! Затем он нам двоим, рассказал о подземном ходе из хаты, это было на всякий случай. С его слов, когда муж Заики сбежал в гражданскую из армии, он его и вырыл, боялся что накажут за дезертирство.

Ещё не начало светать, а мы были на месте. Хата Заики давно была пустая, ещё до войны умерла, мало, кто из деревенских тогда пришёл проводить, дурная молва про неё ходила. Зайдя с огорода, не стали зажигать огрызки свечей, что передал нам Макар Семёнович, осмотрелись в потёмках.
- Окна надо тряпками завесить, желательно тёмными, мне ночью свет нужен будет, - Маша принялась командовать, а я с облегчением водрузил на единственный стол рацию. Надо так надо, тем более что сам понимал такую необходимость. Сняв с кроватей сырые и пропахшие плесенью одеяла, стал завешивать окна, лишь одно не совсем прикрыл, из него был хороший вид на большую поляну. В памяти всплыли воспоминания, как мальчишками гоняли там мяч, это был подарок от колхозного председателя, за нашу помощь в уборке урожая, мяч хранился по очереди у каждого из ребят, я лично ставил его на самый верх этажерки, убирая учебники.
- Пойду, двери запру, сторожки надо поставить. Маша промолчала, проверяла рацию. Выйдя во двор, заваленный всяческим хламом, увидел моток верёвки, что ж, можно сигналы сделать, тогда к нам незамеченным никто не войдёт. Старая керосинка, банка из-под сапожного клея – сгодиться, всё снёс в хату, а потом принялся за двери. Их надёжность, что уличной, что с огорода не внушала доверия, хлипкие, на гнилых столбах, но суть моей затеи была не в этом. Укрепив двери всем, чем только можно было, протянул бечёвку от каждой из них в хату, щель под дверями позволяла двигаться верёвке свободно. Небольшой чан разместил в углу комнаты, керосинку и банку подвязал, опустил в железную ёмкость, всё, теперь кто будет ломать дверь, обозначит себя сигналами моих железок. Чем не сторожок, я был доволен?!
- Хитро придумал, а в туалет как ходить? Я уже знал как. Стараясь не зацепить свои верёвочки, спустился с крыльца, то ведро я приглядел сразу, вот оно. Направив дно на начинавшийся пробиваться сквозь щели крытого дранкой двора свет, понял, что не дырявое, подобрал к нему деревянную крышку, то, что нужно. Внёс торжественного его в хату и поставил в маленькую комнатушку за занавеской.
- Я при тебе не пойду! - Маша упёрла руки в бока.
- А мне всё равно, из дома выходить нельзя, терпи до отряда! Тут я отомстил ей за тех партизан кому от неё досталось.

Пора на пост, солнце ещё не взошло полностью, но поляну было видно, и там начиналось движение. Чуть отогнув полог на окне, я просунул окуляры бинокля, суетятся немецкие солдаты, за колючей проволокой, которой огородили наше футбольное поле оно же пастбище для деревенской скотины, ходит охрана. Подъехало три грузовика, на них грузили большие бочки, судя по тому, что солдаты тужились при их погрузке, они были полные. Всё что видел, я шептал Маше, а она записывала, лишь иногда уточняя количество. Потом стали приезжать машины, сгружали свой груз и уезжали, мои глаза к обеду стали болеть, всего на полчаса меня сменили, я поел, но легче не стало, теперь глаза закрывались, сказывалась бессонная ночь. Примерно в три часа дня, Маша запретила пользоваться биноклем, солнце было в не нашу пользу, стёкла могли давать блики. Пришлось, меняя друг друга, смотреть без бинокля. Лишь когда на поляне остановились работы, мы смогли отдохнуть и поесть. Маша была не плохой хозяйкой, ровный пласт солёного сала на кусочке чёрного хлеба, нарезанный полукольцами лук, сахар она размешивала в кружке без ложки, просто накрыв её маленькой тарелочкой и вращая ею. Сверившись с моими часами, и настроив рацию, она передала всё, что мы видели и подсчитали за день, я помог ей убрать тонкий провод, служивший антенной. Всю ночь мы проспали как мёртвые, лишь рано утром, Маша, предварительно проверив, сплю ли я, я, конечно же, притворился спящим, сходила в отхожее место.

Второй и третий день прошёл в таких же хлопотах, разговаривать особо не разговаривали, передавали друг другу цифры, записывали, поздно ночью я зажигал свечу, она стучала своими пальчиками по устройству рации. Правда, в ночь после второго дня вдалеке послышался грохот, но это было далеко, поэтому нас не встревожило. Когда закончился третий день, неожиданно для себя я спросил:
- Почему ты злая такая?
- А какая я должна быть?
- В отряде к тебе хорошо относятся, командир тот же.
- И ты туда же?! Зря я это сказал, желающие посплетничать, говорили, что не зря она так редко выходит из землянки командира отряда.
- Я ничего, народ говорит.
- А ты больше слушай! Маша обиделась, это было видно, желая как-то смягчить свой поступок, пододвинул к ней немецкие галеты, это была моя порция. Не глядя, она схватила их со стола и быстро съела, я был испуган её поведением.
- Это с Ленинграда осталось, ничего не могу с собой поделать, когда еду вижу.
- Ты из Ленинграда?! Расскажи!
- Чего рассказывать? Голодно очень было, - голос Маши был чуть слышен, но я прислушивался даже к её дыханию, - бомбили каждый день. Утром видел человека, а в обед его нет, либо бомба, либо голод. Ты знаешь, что там нельзя было говорить слово «обед», или «ужин»?!
- Как же ты выбралась?
- Зимой, когда лёд встал. Нас детдомовских на машины посадили и через озеро, немцы бомбили, а я руки сжимала, как будто у меня винтовка в руках и, целилась в самолёты. Я ведь до сих пор ни одного врага не убила!
- Я за тебя убью. А потом куда?
- Потом спецшкола, два месяца откармливали, спали и ели, ещё девчонки были, всех кто постарше туда свезли. Предложили на радистов учиться, я согласилась, при школе столовая была, там хорошо кормили. Не за еду я, просто только о ней и думала. Потом к вам, в лес. Я вспомнил, как мне рассказывали, что Маша упала с неба, я не верил, разбилась бы, её ведь привезли на санях из соседнего партизанского отряда, думал, врут мне.

На четвёртый день, рано утром, нас разбудил далёкий грохот, поднявшись раньше обычного, мы заняли свои места – я у окна с биноклем, она за столом с карандашом. Всё было, как обычно, если бы не то, что немцы неожиданно прекратили погрузку ящиков на машины. Я наблюдал как их офицер, к которому я уже привык, разогнал солдат, на поле осталась только охрана. Об увиденном, я сообщил Маше, она встревожилась, сама осмотрела поляну, обернувшись, приказала собирать рацию в мешок, я послушался без лишних вопросов.
- Здесь! Поднимай доски! Своим ножом и кочергой я приподнял одну, удивился, что короткая она, потом вторую поднял, образовался лаз. Вдвоём мы подтащили стол, накидали под него всё тряпки, что нашли, Маша сыпала на них порох из газетного кулька, а потом облила керосином из фляжки.
- Прыгай, рацию примешь, - за моей спиной сработал сторожок, металл в баке гремел как церковный колокол, - быстрее! К темноте я уже привык, но что делать дальше? Поймал рацию, придержал Машу, стал крушить деревянную обшивку завалинки, ломая ногти, разрывая кожу – ход, точно, тут есть подземный ход!
- Ползи первой, рацию за собой тяни, я прикрою, - взведя затвор автомата, поднял ствол в лаз, был виден дым и огонь, по полу топали сапоги, нас обнаружили. Не дожидаясь гранаты, пополз за девушкой, темно, земля обваливается на спину, сыпется за воротник, холодная, сырая, наверное, в могиле такая же! Во что-то упёрся, стена из земли, неужели тупик, а где Маша?
- Егор, сюда. Голос был справа, я провёл рукой, есть проход! Через два метра оказался в помещении, метра два на два. Маша прижала рацию к себе, впервые я видел её с оружием, она достала револьвер, который всё время был у неё в кобуре.
- Держи, брось в проход подальше, - Маша протянула «лимонку», было бы сказано. С силой швырнул гранату, прижавшись к земляной стене, зажмурился. Взрывом, из лаза выбросило дым и землю, я закрыл сам себе рот, чтобы не закашляться. Три, может четыре луча света, пробивались сверху, когда то, что выбросила из лаза граната, улеглось, я увидел спокойное лицо Маши, у неё есть нервы?! Она прижала палец к губам, я молчал.

Не двигаясь, даже почти не дыша, мы просидели до той поры, когда свет перестал проникать через щели в том, что было над нами. Ранее, я разглядел лестницу ведущую вверх, теперь она наш путь к спасению, вот только больно плоха она казалась с виду. Чуть заметная фигура девушки подошла к лестнице, я попытался отстранить её рукой, давая понять, что я пойду первым, но её было не остановить, передав мне рацию, Маша стала подниматься. Одна, вторая, третья ступенька, хруст дерева, бросив мешок с рацией, вытянул руки вверх, в них упёрлось что-то мягкое, приподнял, Маша поднималась выше. Не сразу понял, то, что держал девушку за попу, подниматься по лестнице расхотелось. Вспомнил, что было с пристававшими к ней партизанами, в паху заныло. Вокруг было тихо, хата Заики догорала, тушить пожар желающих не было, оставалось надеяться, что нет желающих искать нас. Взвалил рацию на спину, показал Маше направление, в своей деревне я ориентировался даже ночью. Больше трёхсот метров ползли, взбираясь по круче, чуть не сорвался, чьи-то руки схватили за одежду:
- Как знал, что на сутки раньше выходить надо, еле командира уговорил. Это были наши партизаны, как же я был рад!

Из отряда уходили тихо, секретно, а вот возвращение было шумным, встречали как героев, хотя не знаю, что было известно рядовым партизанам. Командир отряда и Макар Семёнович обняли нас по очереди, видя, как командир прикасается к Маше, испытал неведомое чувство. Больше двух часов, мы рассказывали командиру о своём нахождении в избе и наблюдении за противником. Оказалось, что тот грохот, что мы два раза слышали, был крушением поездов, на которые грузили боеприпасы и горючее. Сообразили немцы, что неспроста те поезда под откос ушли, а хата Заики самое хорошее место для наблюдателя. Когда нас поблагодарили и отпустили отдыхать, Маша подошла ко мне совсем близко, я был готов ко всему, но только не к поцелую в правую щёку, чуть на землю не упал.