Ты смотришь на меня.
Как кажется мне – с завистью, как кажется мне – с ненавистью.
Да и как тебе еще смотреть. Кто ты и кто я? Ты – единица в многомиллионной толпе, люди не знают тебя в лицо, люди даже не помнят твоего имени. И я – герой дня, да какого дня, я уже знаю, что мой подвиг будет жить в вечности.
Я поднимаюсь по трапу. Щелкают камеры, журналисты жадно смотрят на меня, так бы и сожрали со всеми потрохами. После, после поговорим, когда я вернусь…
Ты смотришь на меня – отсюда вижу твои глаза, серые, стальные, мертвые, такие глаза не видят небо. Ты никогда не видел небо. Еще когда я первый раз смастерил тростниковые крылья, неуклюже взмахивал ими, пытался летать. Помнишь, как ты донес на меня вождю? Да что донес, все ужи ему прожужжал, вот, полетит, доберется до небесного купола, испортит там что-нибудь, еще луну с неба уронит, как ее потом вешать? И так этим летом звезды падали, а так совсем не останется…
Помнишь?
Меня ловили, предупреждали, я уходил ото всех, махал тростниковыми крыльями. Меня искали – чтобы высечь розгами на площади. Я скрывался, отсиживался в мокрых лесах, где толком не уснешь, где просыпаешься утром, стряхиваешь с себя каких-нибудь тварей, присосавшихся за ночь… За мою голову назначили неслыханную цену – шкуру тигра.
Помнишь ту ночь? Ты подкараулил меня, ты вел воинов по моему следу. Я видел ваши огни, как вы взбирались на гору, подкрадывались ко мне – и мне было все равно. И когда вы вышли из зарослей, я расправил крылья, взлетел с обрыва…
…земля понеслась навстречу…
Потом был мир, залитый болью и кровью, заунывные причитания шамана, какие-то снадобья, как он только выжил, ума не приложу, а ему же сто плетей обещали, да какое там, ему и все тысяча плетей достались, когда упал…
Помнишь?
А я не забыл. И когда я мастерил воздушные шары, разводил под ними огонь – я тоже не забыл. Помнишь, как ты предавал меня анафеме? Помнишь? Ты проклинал меня в высоких храмах, в золоте и шелках, когда я глодал свою корку в дешевых ночлежках… ваше преосвященство… как ты боялся, что я поднимусь в небо, как ты боялся, что я встану вровень с богами и ангелами, а то еще, чего доброго, разобью небесный купол…
Помнишь, как ты отдал лучникам приказ – стрелять в меня?
Ну не в меня, в шар… хотя, это одно и то же, мой воздушный шар тогда стал как бы плоть от плоти моей. Как вы стреляли, как я пытался лететь, разжигал сильнее огонь – никогда этого не забуду, никогда, никогда… Ты торжествовал. Помню, как ты зачитывал приговор, как я все еще не верил в твою подлость, все еще надеялся на твое великодушие, когда ты говорил, растягивая слова - …к сожжению… на…
Как ты смотрел на меня, извивавшегося в пламени… И этого я никогда не забуду. Я проклинал тебя тогда… Я проклинаю тебя и сейчас, мне и сейчас хочется жечь тебя каленым железом…
Нет…
Я буду великодушен…
Все-таки победитель в этой гонке – я.
Поднимаюсь по трапу, последний раз смотрю на восторженную толпу у моих ног, кажется – тут весь земной шар. Вижу твои глаза – стальные, серые, эти глаза не видят бесконечное небо, только небесную твердь.
А помнишь наш самолет? Я говорю – наш, потому что ты тоже приложил к нему руку, другой вопрос – как приложил. Кажется, это было совсем недавно, как будто вчера, и не верится, что прошли века и века.
Самолет… нет, много что было до самолета, были бессонные ночи в обсерватории, были звезды – не маленькие, гвоздиками прибитые к небу, а огромные, раскаленные, пойманные моим взором. Были планеты… какие-то книги – из поколения в поколение, из инкарнации в инкарнацию. А все-таки она вертится… было… было…
А потом самолет… уже потом – когда никто не верил в твои бредни про небесную твердь и ангелов. Помнишь, как ты еще пытался доказать что-то, как твои бредни встречали свистом и улюлюканьем?
Крылатое детище гениального конструктора…
И это тоже было…
А ведь я видел тебя в тот вечер возле самолета… видел – не заметил, замотанный, истерзанный до такой степени, что за ужином полил бифштекс молоком, потом пытался резать чашку с чаем ножом и вилкой. Мой мозг как будто высосали дочиста, от меня осталась одна оболочка, обескровленная долгими бдениями над крылатой машиной…
Помнишь мои последние фото – как я отрываюсь от земли, как взлетаю – навстречу солнцу? Гениальный конструктор успешно взлетел… курс на Париж… над океаном… Там-то над океаном ты и дал о себе знать – когда заглох мотор, когда земля помчалась навстречу, как часто она, неласковая, распахивала мне свои объятия…
Помнишь?
И ведь черта с два что докажешь… Вот попробуй, пойди я сейчас в суд, так и так, в предыдущей инкарнации такой-то, имярек, испортил мой самолет, что повлекло… Мужчина, вы пили сегодня? Какая инкарнация? Вы что, сектантов начитались?
Они не видят. Не помнят.
Мы-то помним…
Смотрю в твои безжизненные глаза. А ведь ты до последнего бегал по инстанциям, доказывал что-то. где-то и ляпнул, что все эти Хабблы с бесконечными вселенными – чушь полная, это все только кажется, а над нами твердый купол неба, и если каждый будет по небу летать, так и разобьем его к чертям… Было, было, говорил ты такое… потом валялся в психушке, потом надолго пропадал куда-то, потом появлялся на моем пути в самых разных инстанциях, до последнего боролся – не допустить, денег не дать, и так бюджет по швам трещит, что вы мне про космос, что вы мне про престиж страны, если в магазинах масла нет…
Было… я и сейчас жду какого-то подвоха, даром, что проверил все на тридцать три раза… Поговорить бы с тобой. Знать бы, чего ради ты мешал мне – всю мою жизнь, все мои жизни… Успеется, вернусь, поговорим…
Закрываю люк.
К старту готов…
10… 9… 8….
Твои серые, стальные глаза…
5… 4… 3…
Ты смотришь на меня – с ненавистью… и завистью…
Старт…
Прохожий чуть в стороне от большой толпы смотрит, как блестящая ракета с ревом взмывает в небо.
Прохожий ждет. Еще сам не знает, чего, может, все образуется, может…
Ракета поднимается выше.
Щелкают камеры.
Может… все обойдется…
Ракета почти теряется в небе, превращаясь в серебристую иглу…
…с грохотом разлетается вдребезги.
Крик – из миллиона глоток. Толпа рассыпается на отдельных людей, стремительно тает, уворачиваясь от летящих обломков.
Прохожий стоит, не шелохнувшись, даже когда кусок металла с грохотом падает у его ног, сотрясая землю.
Так и есть. Разбился о небесный купол. Прохожий чувствует, как что-то будто обрывается в душе. Торопливо крестится. Вспомнить бы еще молитву за упокой… помнил же, черт возьми, когда был кардиналом…
Смотрит в небо – может, еще ничего, может, все обошлось… тут же вздрагивает, глядя, как по небу ползет глубокая трещина, еще одна, еще… Одна за другой – падают звезды. Звезды можно будет на гвоздики снова прибить… а вот чем небо склеить, пока на землю не посыпалось…