Еще раз здравствуйте, дорогие читатели. В первом посте этого блога я несколько сбивчиво рассказывал о фильме «Застава Ильича» Марлена Хуциева – монументально длинной и при этом совершенно акварельной зарисовке из жизни Москвы конца 50-х – начала 60-х, снятой в духе «новой волны». Нынче на очереди – его же потрясающий, невероятно лиричный «Июльский дождь». Эти две ленты принято называть своеобразной «неореалистической дилогией» Хуциева, хотя сюжетно они никак не связаны. Да и настроением разнятся.
Впрочем, дилогия так дилогия, согласен. Просто если «Застава Ильича» (законченная в 1962 году, но вышедшая в урезанном виде лишь в 1964-м) давала срез разгара Оттепели, то «Июльский Дождь» (1966) подводит ее печальные итоги. Но делает это так, что язык не повернется назвать фильм депрессивным или унылым. У меня по крайней мере – есть публика, упрекающая кино именно в унынии.
Кажется, о том, что Хуциев для «Июльского дождя» попёр немало приемов у монстра неореализма Жана-Люка Годара, не сказал только ленивый. Тут и взгляды прямо в объектив (правда, без бесед со зрителями), и рваный, перебивающий сам себя монтаж без переходов, и тряская съемка словно скрытой камерой, и внезапно обрывающаяся музыка. Но если Годар в первую очередь создавал новый киноязык, то Хуциев показал, как заставить этот язык работать на сюжет и расстановку психологических акцентов. Из-за этого кому-то кажется, что «Июльскому дождю» не хватает годаровской бодрости. А по мне он как раз избавлен от годаровского сумбура. Впрочем, это как сравнивать, кто лучше катается на коньках – фигурист или конькобежец.
Итак, Москва середины 60-х. Есть пара - Лена и Володя. Лене 27, ему чуть за 30. Она в типографии печатает репродукции известных картин, он пишет научный доклад об опреснении воды. Денег – кот наплакал, квартиру Володе все не дают, зато у него масса обеспеченных друзей-приятелей. Как заметил Андрей Кнышев, «в гостях хорошо, а дома плохо», вот и ходят Вова с Леной по гостям. Или в ресторан, или на шашлыки ездят – за компанию. Светские разговоры, профессорские сплетни, танцы под магнитофон. Балагур и любитель прекрасного пола Алик (первая роль Юрия Визбора) достает неизменную гитару. Наши герои болтают, улыбаются, только вот Лена все время просит Володю вместе смыться с вечеринки или вообще куда-нибудь уехать.
Они – самая красивая во всей компании пара. Молодой Александр Белявский в своей роли неотразим – строен, остроумен, находчив, обаятельно ленив, костюм носит небрежно, как Джеймс Бонд. Лена спрашивает, неужели он никогда не болеет.
Евгения Уралова на экране – воплощение элегантности, она будто сошла с обложки заграничного модного журнала. Прическа – эталон стиля. Легка, естественна, чуть-чуть меланхолична, ни перед кем не рисуется, мила до невозможности. Похоже, фильм должен завершиться свадьбой.
Но все эти разрозненные эпизоды вообще не про «честным пирком да за свадебку». Интеллигентные беседы – на самом деле порожняк: друзья-приятели разговаривают, лишь бы не молчать. В «Заставе Ильича» герои в свои 20 с небольшим спорили, ругались и мирились на распутье времен, когда прошлое войны уже ушло, а будущая судьба в тумане. 30-40-50-летние герои «Июльского дождя» играют в города и рассказывают неинтересные анекдоты. Будущее наступило, а судьбы никакой нет – вот и говорить им не о чем, даже Лене с Володей.
А настоящим собеседником Лены становится Женя. Какой такой Женя? Ах, да это же незнакомец, одолживший ей свою куртку, когда она пережидала ливень на остановке. А она назвала ему свой номер телефона, чтобы через день он эту куртку забрал. Сцена в самом начале фильма длится секунд 20. В кадре Женя больше не появится. Зато будет звонить. Вот здесь, кстати, Хуциев с помощью скачкообразного годаровского монтажа пятью короткими сценами показывает, как невидимый Женя постепенно, неделя за неделей, становится Лене тем самым другом, с которым только и можно поговорить по душам.
И еще один пример грамотного использования неожиданного приема. Володя включает на транзисторе какую-то танцевальную дребедень, Лена смеется. Музыка продолжается, но камера уже показывает панораму бодрой дневной Москвы – идут люди, едут троллейбусы – и тут отключается звук, как будто динамик сломался. А через несколько секунд молчаливой панорамы столицы тихий голос Лены за кадром просит Женю позвонить в другой день, потому что у нее умер папа.
Между прочим, сама Москва в фильме – отдельная песня. Тут Хуциев отбрасывает изыски монтажа и выдает такие длиннющие планы, как будто камера не может оторвать от городских улиц влюбленного взгляда. Мокрая утренняя мостовая, спящие троллейбусы, прохожие в парке, продавщица капусты, поток машин на Садовом кольце – город живет своей незатейливой, но насыщенной жизнью. Он не попытается забыть прошлое и не разочаруется в будущем. Такую лиричную Москву я, пожалуй, видел только у Казакова в «Покровских воротах».
Хуциев прощается с эпохой фильмом, снятым на ее же языке. Со всеми ее рухнувшими надеждами. Но эта унылая пора – вот, правда, очей очарованье.