Я рос без отца. В послевоенные годы таких было много. Воспитывали меня мама и бабушка. Ни ванны, ни душа дома не было и мыться мама водила меня в баню в женское отделение.
Вначале мы ехали на трамвае, потом шли по улице, потом сворачивали в переулок, потом заходили в баню. Здесь всегда было интересно: работал буфет, продавали пирожки, булочки, конфеты и лимонад, рядом дверь, а в двери окошко, а за окошком – мочалки, мыло, трусы, полотенца, возле кассы всегда очередь, купив билет все разделялись на женщин и мужчин, женское отделение налево, мужское направо, перед дверями три ряда скамеек для ожидающих, по стенкам диванчики. Мама пошла покупать билет, а я направился к диванчикам и сел напротив здорового краснолицего мужика, который достал бутылку пива, поднёс её к лицу, открыл рот и откусил, как мне показалось, пробку, которую выплюнул в широкую ладонь. Мужчина, слегка запрокинув голову, вылил всё содержимое в рот, достал большой платок, вытер лицо, сделал глубокий выдох и как бы обмяк, уменьшившись в размерах. Заметив заинтересованный взгляд, подмигнул мне и строго сказал: «Тебе пока рано». Я ответил, что жду маму, которая покупает билет, а потом мы пойдём мыться. Мужик покачал головой: «Не гоже пацану на баб голых смотреть, рановато письки женские разглядывать» и хмыкнул, перекосив рот, отчего нос сложился в странную фигуру с двумя огромными ноздрями, из которых торчали рыже-черные волосы.
Я увидел, что мама купила билет и обернулась ко мне, Я резко встал с диванчика и решительно направился в мужское отделение, мама ринулась, было за мной, но я уже вошёл в дверь и, обернувшись, сказал: «Я быстро, помоюсь, и буду ждать тебя здесь». Мама беспомощно оглянулась как бы ища поддержки не понимая, что предпринять - и в мужское отделение неудобно заходить, и оставить меня там нельзя. Но тут какой-то мужчина совершенно спокойно сказал, что присмотрит за мной и пусть она не волнуется. Мама всё же попросила позвать банщика, объяснила ему ситуацию, на что банщик обещал присмотреть и за мальчиком, и за мужчиной.
Банщик выделил нам два места, мужчина стал раздеваться, одновременно расспрашивая меня о том, как меня звать и откуда я, хожу ли я в школу. Я обстоятельно отвечал, но не раздевался. «А ты чего не раздеваешься»? - спросил мужчина.
Как только мы вошли в раздевалку, и направились к местам, на которые нам указал банщик, мой взгляд сразу же уткнулся в половой член, свисающий между ног в обрамлении густых вьющихся волос. Этот огромный толстый член, болтался между ног черноусого мужчины, и при каждом шаге надвигался на меня! От ужаса предстоящей встречия изо всех сил зажмурился и не мог даже пошевелиться.
Добровольный воспитатель еле уговорил меня раздеться, достать мочалку и мыло, которые мама передала вместе с пакетом, где лежало чистое нижнее белье и рубашка. Но трусы я так и не снял, в них же и зашёл в помывочный зал – влажное пространство тумана, заполненное голыми мужскими телами, заставленное железными скамеечками с мраморными сиденьями. Мы заняли две скамеечки, мужчина куда-то уходит, затем возвращается, держа в руках таз, просит отойти и окатывает скамейки горячей водой. Тут он замечает, что я в трусах!
«А ты, почему трусы не снял»? – спрашивает он. Я молчу. «А он, наверное, девочка!» - говорит кто-то из тумана. «Я – мальчик», - вежливо отвечаю я, как учила бабушка. «А вот трусы сними, мы и увидим, кто ты», - не унимается всё тот же голос. «Я Микеша», - тихо ответил я, меня так в семье звали. Бабушка говорила, что это имя уменьшительно-ласкательное от моего имени Никифор, что в переводе с греческого значит победоносный. «Микеша?! – чуть не поперхнулся голос из тумана, - какая такая Микеша»? Теперь уже добровольный воспитатель как-то странно посмотрел на меня, потом наклонился ко мне и тихо сказал: «Не бойся, если ты мальчик, то сними трусики, здесь же все мужчины, а если девочка, то я тебя сейчас просто отведу к маме».
Я встал, молча вышел в раздевалку, оделся и вышел из бани на улицу, постоял немного и пошёл в сторону трамвайной остановки мимо храма Иоанна Предтечи. Двери были открыты, из дверей слышно пение, ноги сами повернули, и я зашёл в храм. Спокойно подошёл к солее, поднялся, прошёл мимо священника в царские ворота, остановился возле престола и с интересом стал разглядывать предметы, стоящие на нём, затем взгляд переместился на распятие, меня очень удивило изображение человека на кресте с пятнами крови на теле и руками, прибитыми гвоздями к дереву. Я оглянулся на священника, который входил в алтарь, священник ласково улыбнулся и что-то сказал, меня подняли на руки, везде были красивые бородатые мужчины, в очень ярких, сверкающих одеждах, откуда-то сверху доносилось пение, мне было радостно и спокойно. Потом меня куда-то позвали вместе со всеми. Мужчины сняли красивые одежды и шапки, остались в темных длинных платьях. На все вопросы я дал чёткие ответы – как зовут, где живу, номер телефона и кто мои родители – папа погиб при исполнении служебных обязанностей, мама работает в музее, а бабушка готовит еду, стирает бельё и убирает квартиру.
А мама помывшись, вышла из женского отделения, немного подождала, забеспокоилась, попросила позвать банщика из мужского, но тот не выходил, тогда она сама вошла в мужское отделение, нашла банщика, он ничего не знал, бросилась искать добровольного помощника – обошла всю мужскую раздевалку, и уже потянула на себя ручку помывочного отделения, но какой-то мужик вместе с банщиком применив грубую физическую силу, препятствовали этому проникновению; она выбежала в холл – опрашивала кассира, продавцов, просто встала посреди зала и громко спросила: «Кто-нибудь видел мальчика шести лет, светлые волосы, в коричневой курточке…»
«А он с полчаса как ушёл», – сказала женщина, торгующая вениками. У мамы ноги подкосились, и она осела на пол. Её подняли, усадили на диванчик, дали нашатыря понюхать, стали в милицию звонить, домой… примерно через час бабушка сообщила, что мальчика привезли.
Дома я объяснять свой поступок не стал, но в баню ходить отказался.
Мама посмотрела на меня внимательно, обернулась к своей матери, та поджала губы и еле слышно прошептала: «Вот она, папашина кровь, теперь и танком не сдвинешь, – далее уже мне и громче, – придётся мыться дома в тазу, а ты между прочим уже большой мальчик и в таз не помещаешься, и вообще, таз у нас для варенья»!
«Да-а… а… из этого мальчика варенья не сваришь, - сказала мама, задумчиво разглядывая меня, – но в любом случае придётся как-то решать вопрос».
Я поднял голову, смотрю на маму, потом на бабушку, обе женщины чрезвычайно серьёзно разглядывают меня, а я не понимаю, что они шутят… но лицо моё спокойно и уже они не понимают, понимаю ли я, что они шутят.
На следующий день во время завтрака, аккуратненько отрезав специальным ножичком верхушку куриного яичка, вставленного в специальную подставочку, я отложил в сторону ножичек и, глядя прямо перед собой, громко и внятно объявил: «Ни баб, ни мужиков голых больше видеть не хочу и не буду»! Бабушка уронила свой специальный ножичек, который занесла над куриным яичком, а мама села на стул как упала. «Кто стоймя стоял, тот сидмя сел», – прокомментировала бабушка. «А кто сидмя сидел, тот лежмя лёг», - продолжила мама.
«Срам это», - добавил я звонким чистым голосом и оглянулся, как будто хотел увидеть, кто тут лежмя лёг.
Мама осторожно притронулась к моему плечу: «Откуда у тебя такие слова»? Я стиснул поплотнее губы, превратив их в тоненькую ниточку на лице.
Ничего не отвечаю, закрываю глаза, сжимаю веки… темно, слышен бабушкин голос, закрываю уши руками, тельце напрягается, но голос всё равно слышен, я сильнее давлю ладонями на уши, но от этого действия шум увеличивается, я ещё больше напрягаюсь, ещё сильнее сжимаю голову… И вдруг шум, а вместе с ним и напряжение исчезают. Вокруг меня склоняется несколько человек в тех самых красивых шапках и одеждах, они приветливо улыбаются, что-то приятное говорят и зовут куда-то за собой, потом всё скрывается в светло-золотом тумане и появляется прекрасное женское лицо… это мама, она нежно, почти не касаясь, проводит рукой по волосам, трогает лоб, я открываю глаза, смотрю на маму, улыбаюсь, опять закрываю глаза, но тут же открываю и оглядываюсь вокруг: комната, я лежу на диване, в центре комнаты стол, над столом абажур, а где же тот чудесный свет и люди в сверкающих одеждах?
«Куда все ушли»? – спрашиваю маму.
«Кто»? – испуганно переспросила она и оглянулась на бабушку. Бабушка подошла поближе, внимательно посмотрела на меня, потом улыбнулась и ласково сказала: «Надо ему валерьяночки, туда ещё пустырника и мяты, пусть уснёт и всё забудет».
Я может и забыл бы, но эта история неоднократно пересказывалась в кругу семьи, и я теперь даже не знаю – я ли всё это делал, и я ли всё это помню.