Sensus communis. Изучение источника в статье Лиотара.
( Логос №3 М, 2021.)
Статья по-своему прекрасна и коль скоро о ней уже шла речь в одном из предшествующих фрагментов, то сразу к телу кода.
1.Лиотар, впрочем, так же мимоходом, как и это упоминание, акцентированно не замечает различия между самомнением и самолюбием, не видит, кроме прочего моменты гротеска, что выжили в горниле ригоризма кантовской этики и эстетики. Конечно может быть многое за то, что последний, это просто бесполезное или даже вредное, что может быть прекрасным на вид в пище, и потому его стоит избегать. Но таким взгляд на гротеск был ни всегда. В известном смысле, это вообще всякое удовольствие независимо от того, очищено оно или нет, сублимировано или да, исходно, так и очевидное бесстрашие перед тем, простым и не простым обстоятельством, что смерть- это часть жизни. Для философии Нового времени, этот тезис вообще говоря, может звучать скандально. Последняя, это "что-то" экстериорное по преимуществу и таким образом рассудок и теперь противиться такому тезису, просто и не просто из-за различия, что неким образом, де, не усматривается или слишком нивелируется до соотношения целого и части. Но в известном отношении, теперь, гротеск тотален, ибо это теперь цинизм капитала, что последовательно выстроенный инстинкт смерти, что может являться, мягко сказать, довольно большой частью жизни. Не то, могло быть отчасти Новое время, и именно потому, что большая его часть, как раз не подчинялась капиталу в такой мере, как теперь. Восходящий способ производства, каким был финансово- промышленный капитал в Новое время в Европе, редко думает о смерти, в том числе, и гротескно, беременный скелет явно ни его всегдашний герой, Скрудж, что на сносях рождественской индейкой, вообще говоря, довольно поздний персонаж, но Средние века думали о ней, едва ли не тысячу лет, в карнавальной культуре, после скрадывая эти мысли в пестовании нового способа производства, что окажется их могильщиком. Возможной ностальгии по гротеску, столь явно проявившейся у Бахтина, что конечно, быть может, посмеялся бы над такой оценкой, предшествовал, как известно длительный период его подавления и вытеснения, в культуре чистоты и упорядоченности, в том, кроме прочего, что можно назвать санитарно-эпидемическими нормами. В стратегиях, что могли вытеснять- болезнь, ненормальность, смерть, детство, отчасти женское и инородно расовое, дивиантное, как и вообще преступное, и т.д., в том числе и в период абсолютистских монархий, в части классицизма на периферию культуры. Как же совместить тезисы? Каким образом вытесняемый гротеск и его тело могли бы быть состоянием зарождения модерна, что его вытесняет? И ответ пусть и тавтологичен ясен, гротескно. По мере установления господства и выхода на свои собственные границы, новый способ производства все более обрастает складками будущего, это и может быть в известном смысле гротеском постмодернизма, провозвестником его упразднения, новейшей жизни. Уже приходилось писать о том, rаким образом vita nova, что ведь стремиться всегда быть новой, как и Новое время может находиться в отношении к постмодернизму или даже быть им самим. Что ж, в известном смысл постмодернизм, это статус кво новизны, нового, что хорошо забытое старое, кроме прочего. Тем не менее, именно мотивы гротеска, если не известного рода цинизма, что просматривается в кинокомедиях той поры, был условием возможности победы в большой войне, как и высвобождения от войны. И именно к современной форме гротеска можно отнести наличие оружия, которым нельзя пользоваться и которое нельзя продать, в ситуации всего на продажу, в статусе приостановленного знака смерти, что можно делать видимо только средством производства новостей, для изменения котировок на финансовых биржах. Гротеск Обамы - это "Игра престолов", Трампа - письма Ким Чен Иру.
Общее чувство, как его вычитывает Лиотар из КСС, это видимо и чувство мира, и после такого ответа на вопрос о смысле жизни в идее общего чувства, Европе вообще ничего большего не удалось придумать, видимо, кроме коммунизма. Все остальное может быть просто не сравнимо с этим, просто и не просто потому, хотя бы, что большие религии пришли с Востока. То, что теперь, это коммунизм капитала дело не меняет. Исключительно идеологическими соображениями можно пояснить тот факт, что АЭ просто не упоминает это слово, коммунизм, хотя идеологий вообще нет? Это, как если бы можно было сравнить этот текст с Органоном Аристотеля, в котором не ни одного слова материя, что тот изобрел, как философский термин.
2.Хайдеггер, быть может так и не понял, а уж он то знал в этом толк, в герменевтике- сапожник без сапог,- что в КССС речь кроме прочего не много ни мало, идет об определении бытия, коль скоро, то возможно только как метафора ближайшим образом. Он вообще кажется презирал эту критику. За понижение статуса воображения. Первая критика, в первом издании, так и не отпустила метра бытия от себя. Но Лиотар косвенно наводит на эту мысль о такой странной идиосинкразии Мартина Хайдеггера.
Сам, тем не менее, описывая фактически свободу непринужденного общения не узнает ее, и не цитирует сразу Хабермаса, хотя косвенно конечно, и конечно благодаря общему источнику, солидаризируется ним и позже ссылается, но только в отношении к априорной позиции разума. Тем не менее, коммуникативная рациональность, это ни рациональность цели и средства и эти всеобщности явно могут быть различны. Но что это может значить для эстетики Канта после такого прочтения Лиотаром? Ни произведение искусства, ни художники, вообще говоря, могут быть не нужны. И едва ли не все, в виду цветов и орнаментов, Тадж-Махал уже построен. Ницше не зря в одном из персонажей кликал, если ни "клял" Канта азиатом. Но, человек для человека, вот триггер игры познавательных способностей, не заинтересованной свободы, не принужденного общения, влюбленности. Конечно профессионалы от философии сразу скажут, что в этой мысли может не быть ничего философского, во всяком случае в кантовском смысле, коль скоро речь зашла о свободе, влюбленность не относиться к ней, просто и не просто потому, что и Дора могла всем спеть, что это состояние вовлеченности, которое не является свободным, как раз, коррумпировано, если не чувственностью, то гормонами.
Разве это свобода, когда можно написать в стиле быть может и фантастической, балаганной фантасмагории Пелевина, что полковник милиции, в очередной раз втолковывал путешественнице во времени, в очередной компьютерной игре, и вразумлял ее, коль скоро был влюблен, давать показания следующим образом,- что мол дело было так,- словно, де она стреляла из ревности в водителя, и случайно попала в Вождя мирового пролетариата, как и водитель, который от нее отстреливался. И вообще говоря, относительно загадочным во всей той истории, могло бы остаться только практически мгновенное всеведение Свердлова. Но кто не знает, что долгая память, хуже, чем сифилис, особенно в узком кругу, и видимо еще и потому, что быстро распространяется. Можно быть в курсе той истории, что всегда впереди своего соратника, и как раз в отличие от него самого, в известном смысле знать ее лучше его самого, и предупреждать о ней, коль скоро это вообще возможно из- за соображения подозрительности, но неизбежно в сильно редуцированном виде. И, все же, он приехал на этот завод, хотя и с большим опозданием, не помогло, момент подвел. Разве дело не может обстоять так, что в общем не слишком красивая женщина, подслеповатая, небольшого роста, вовсе не похожая на боевика, которыми так славились левые эсеры, из которых она как уверяют вышла, в темноте- так и не смогла влюбиться в вождя, или так и не смогла пережить с ним большие перемены, не смогла справиться с пропагандой эсеров, которые вдруг увидели в Вожде: предателя, подлеца и вора? И теперь коммунисты так и не знают, что со всем этим трагическим "курьезом", случаем делать, кроме того, чтобы замалчивать не скрывая. Еще и потому, что известного рода возможное "подражание"- повтор, было не менее "прекрасно", поджег Рейхстага.
И что, жить не течет здесь и теперь? Свобода вообще не мыслима в этом смысле, как на это указал Сартр, просто и не просто потому, что никто еще не жил в обществе, в котором не было бы принужденных зависимостей. И даже если он сам в не участвует в таких непосредственно и в большей мере, он может страшится тех, кто вовлечен в такие зависимости, и этот страх неизбежен, коль скоро, смелость, это не глупость, но возможность справиться со страхом, теперь. Но вот состояние ни с чем не сравнимой легкости общения, что радует обманчивой непринужденностью, может быть и действительно, ни с чем не сравнимо и как раз в направлении к высвобождению свободы общения. Не случайно поэтому в массовой культуре, свобода, если и ассоциируется с чем-либо, так это, или с возможностью н-полов, возможностью избежать повинности в отношениях, или с состоянием влюбленности, в каких бы полах она не актуализировалась. И таким образом брак, который частично оставляет это состояние позади - это скорее труд, каждодневный, что все более стремится к равности объемов с игрой, и если не спорт или реклама, то театр и кино, как и быт. Короче, Кант- идеалист.
"Таким образом, это мгновенная и, следовательно, непосредственная целесообразность, не опосредованная даже диахронической формой внутреннего чувства, нашим способом помнить и предвосхищать. Конечно, мы (рассудок и репродуктивное воображение, то есть память) припомним это мгновение и попытаемся его повторить. Мы попытаемся интегрировать его,разместить в наших историях, рассказах, объяснениях, разного рода представлениях. Но оно будет независимым от них. По поводу некой формы, которая сама по себе повод для чувства, легкая радость, не искомая, не преднамеренная, мимолетная, оживляет разум. Это какое-то воодушевление или душа, которая остается на месте, никуда не стремясь. Как если бы дух обнаружил, что он может не только желать и понимать; быть счастливым, не требуя этого, о том не помышляя. Мгновение, которое покажется чрезмерно долгим во времени повествования, но не будет сводиться к его хронологии (chronisme), запоздалая вспышка (мы замедляем шаг перед красотой), некая форма или малый синтез содержаний в пространстве-времени имеет смысл/чувство (fait sens), sensus. Это чувство нужно мыслить абсолютно единичным. Таким бывает выдавшийся случай. И именно этот абсолютно единичный sensus и будет communis". Стр. 196.
"А значит, будет целесообразностью без цели, без понятия цели. Вот почему чувство прекрасного
не имеет ничего общего с совершенством, с той вершиной, кото-рую подразумевает термин Vollkommenheit
Но если sensus communis действительно существует, то это удовольствие, которое не было и не будет получено посредством желания или воли, — удовольствие, которое даже на миг не завершит одиссею и не замкнет ее на себе. Оно не будет ни возвращением, ни узлом. И общее этого sensus не будет проектом (projeté).
Это чувство (sentiment) не создает хронологии или даже простой диахронии. А значит, речь не идет об исторической или социальной общности, которую формируют или хотят сформировать люди со вкусом, художники, ученые мужи или же энтузиасты. Речь идет не о «культуре», не об удовольствии, которым делятся
посредством и ради культуры. И нет никакого поступательного развития, гарантированного этому удовольствию от прекрасного".
Стр. 197.
То, что Кант абсолютизировал это чувство возможного начала длительных отношений, то что перенес его на произведения искусства, это дань его образу жизни, исповедь творца философской эстетики. Далее, Лиотар будет говорить о "помолвке" познавательных способностей в свободной игре в виду прекрасного. Унисон многоголосье, помолвка, эвфория. Это видимо неизбежно, в каком-то смысле для французской мысли Лиотара, такое прочтение КСС. Тем не менее, Кант в известном смысле не знал инстинктов бессознательного, даже одного, не то что двух и тем более миллиона, как не знал и эволюции видов живого. Бессознательное не существовало известным образом, хотя и интендировалось. Но невозможно выключить его заводы. Большие города не спят. Если так, и мы знаем это, чем могло бы быть не заинтересованное предсознательным, и не мотивированное планом, проектом колебание удовольствия и да, известного рода боли, страдания, в игре познавательных способностей, как не восприятием ребенка, что и объединяет семьи. Третья критика- это желание внука, для которого нет родителей?
Можно ли еще и еще раз утверждать, что Кант доказывал, что здравый, общий смысл прав, только на языке ученых и средствами ученых? Но разве не помним мы, что сдаться на поруки здравому смыслу было бы для Канта философа поражением, и еще каким. Альтюссер, едва спас Фуко от интернирования, и могут попробовать еще раз, и вполне успешно, ставить на ноги философа, что видимо ходит не голове.
«Способность суждения в тех случаях, когда заметна не столько ее рефлексия, сколько ее результат, часто называют чувством…»4 Чувство и результат. Sensus — это рефлексия, рефлексивная способность суждения, но это рефлексия, рассматриваемая постфактум, словно как инстанция чувственности, а не по ходу ее действия. Проци-
тируем теперь конец того же параграфа:
… я утверждаю, что… способность эстетического суждения скорее, чем интеллектуальная, [может быть названа] общим чув-
ством (eines gemeinschaftichen Sinnes), если определять словом «чувство» воздействие рефлексии на душу; ибо тогда под чувством понимают чувство удовольствия".5
И далее, пишет Лиотар:
"Мы знаем, что Кант затруднялся выделить отдельное место для go-between, той посреднической способности, которая отвечает за переход между мышлением и желанием, спекулятивным рассудком и практическим разумом. Внутри души эта посредническая способность называется способностью к удовольствию и боли, в то время как в познавательном срезе она называется просто — суждением".
Стр. 198.
Прекрасно, Деррида говорил о трассировке. Они большей частью все были очарованы приостановкой, и понятно почему. 15 минут, максимум 30 и в Европе все могло быть кончено. И по тому же основанию, ждать от Лиотара фрактальной логики кортежей смыла, с соответствующей дробной геометрией, геометрией дробности и/или подробности, было бы затруднительно, как и от Хайдеггера, только по другим возможным ближайшим мотивам, было бы нелепо ждать логики, логистики ситуативной или релевантной. И как раз потому, что разделение труда, эта вотчина разрастания различных свободных занятий, что не отменяют свободы других - культуры, о которой почему-то Лиотар говорит исключительно, как о дисциплине и культуре дисциплины, видимо, оставляло это дело математикам, Гильберту и Аккерману, если не Карнапу, как и доказательства бытия Бога - теологам, а не философам, кроме прочего, теперь, науки. Есть многое за то, что против армии советских философов, каждый из которых в отдельности, кажется, и не представлял собой ничего, но все они вместе были всем, трансисторического дискурса, отдельные мухи Европы, могли противопоставить только метонимии, конечно же власти и свободы, афоризмы о модерне.
Если желание и действительность реальности одно, то почему они желание и действительность, вообще могут быть различны? Что, все еще может стоить мысли в теории желания, что снабжено нехваткой, так это неудовлетворенность наличным состоянием. То, что в другом тексте Лиотар прямо припишет возвышенной эстетике, этой стене перед революцией или войной. Вернее, провокацией, и того, и другого. Теория философии Канта, если о ней вообще можно говорить так, в целом, не дробя на умы разумы, для Маркса- теория французской революции , для Эрна- Первой мировой войны, что таким образом, как последнее, скорее можно приписать Гуссерлю в КМ, и как раз из-за чрезмерной инструментальной насыщенности всего сочинения об априорном доказательстве бытия разумного другого.
Почему может быть различие желаемого и действительного?
Просто потому, что может быть нравственно доброе, должное? Никакая идея не может быть удостоверена в опыте, это кладет предел стремлению к совершенству. То же и с идеей свободы или нравственного долга. И все же, Кант не был в тюрьме или интернирован. И если субъект не свободен, то видимо в согласии и с Августином вряд ли возможна какая-либо мораль. Но свобода- возможность перейти всякую данную границу, так в первой. Что в третьей? Космологические идеи? Дойдя до сингулярности эстетического чувства Лиотар не мог не вернуться к всеобщности и необходимости суждения, иначе это уже не был бы Кант, буржуа, что длил протестантизм и вырабатывал преимущественно светскую профессорскую дорожку философии. Не много не мало, участвовал из первоисточника, если не в создании новой формы общественного сознания, то в создании ее нового института, традируя Новое время, творя некое новое сочетание мотива и института, последнего. Со времен Канта трансцендентальный мотив, это коррелят и имеет свои коррелятом философское профессорство, что более не служит теологии непосредственно. Всеобщность и необходимость меновой стоимости мирового рынка, вот что глядит с этих страниц кроме прочего, из открытия Кантом всеобщности и необходимости суждения вкуса, априорности. Использованное теперь слово дизайн. Известен и ответ Лиотара на этот возможные приговор. Нет, ни рынок был алтарем , таким же образом и не политическая партия или государство. Дело вообще без алтарное. Нет цели у целепологания эстетического суждения, как такового. Если свобода, это незадача, то и это определение проглядывается, и в интерпретации Лиотара, и со страниц КСС. Единство формы и содержания, сплошь афористической речи, что символ нравственно доброго и в то же время возможный мост к истине, как коррелята свободы, в свободной игре не заинтересованных познавательных способностей, это видимо ответ Канта на вопрос, а каким образом вообще возможно, чтобы такая речь, сотканная из переносных смыслов и инспирированная сплошь субъективными по форме способностями, общего смысла, что склонен держаться поверхности и стереотипов, быть вообще говоря речью das Man, усредненной повседневности могла бы быть красивой, или истинной, или доброй. Политическая реализация, как единства: истины добра и красоты, так и их различия, одинаково могут быть ужасны, и в теоретическом смысле, кажущегося простым различия идей, так и в смысле человеческого, если не животного ужаса перед реалиями соответствующей политики. Но видимо вопрос философа не только об этом, каким образом вообще возможны: истина, добро и красота?
"Если говорить об «общем» этого «чувства» (sens), то свойственные ему «сообщество» или сообщаемость наверняка не наблюдаемы в опыте. Это определенно не то, что мы называем «публикой» — то общество любителей, которые посещают музеи, галереи, концерты, театры или, что актуальнее сегодня, смотрят
у себя дома репродукции картин (и, добавлю, пейзажей). Необходимо защищать sensus от антропологизации. Это способность духа. Да и то… только если сам дух не запрещен, не прерван чистым эстетическим удовольствием; если душа или одушевление, привнесенное прекрасным, не «подвесит» дух, [не заключит егов скобки]. Если, одним словом, мы не ограничим дух исключительно выполнением сложных задач.
Итак, такое общее, которое секретно, то есть отстранено, отделено, выделено, как говорится на латыни,
но за пределы cura, заботы — беззаботное общее. Sorgenfrei, как бы не написал Хайдеггер в 1927 году. Кант называет душой этот дух, избавленный от заботы". Стр. 201-202.
Итак, борения Гегеля в Йенской Логике с сумасшествием и самоубийством, коль скоро, место военного триумфатора и губителя армий под своим началом в чужой стране, оказалось заказано, вот что теперь может взглянуть из этих строк. Что-то "женское"? Ответ таким же образом известен- труд. Ни дисциплина культуры, ни принуждение природы, инстинкта не спасут в ситуации мыслимости, но недостижимости не удостоверяемости идеи свободы в опыте. Впрочем, Сартр и вполне последовательно, просто констатировал, что если так, то свобода и не мыслима. Всеобщность и необходимость труда, что чреват творчеством, если не сверхчувственное стоимости, пришла на смену сверхчувственному основанию вкуса в виде божественного, во всяком случае уже готова к тому, что сказаться так у самого последовательного по мысли Хайдеггера гегельнца и видимо именно поэтому, с тем, чтобы проглядывать упразднением труда, если не его уничтожением, в творении по законам красоты. Что в АЭ вместо лишенности желания- его контр-производство! Что мешает всеобщности и необходимости, -что путь к свободе в виде ее познания, - производства желания, что и есть реальность, действительность его удовлетворения? Его желания котр- производство. Но это было бы гностицизмом, хотя отчасти и является таковым, если бы ни вопрос о равности объемов производства желания и природы. И это пункт. Вещь в себе Канта, которой и есть мир кроме прочего, может быть, как субстанцией природы, так и Богом, и именно по тому же основанию геометрией Этики, этого еврея стекольщика линз, Спинозы. Что такое линза, как не способ привести в соответствие с желанием увидеть размерность объекта, предмета, природы, геометрия на службе у этики. Фрейд не упоминает вещь в себе мира, что всегда впереди, подобно Хайдеггеру в статье "Вещь", он только показывает на небо, мысленно прорывая его до безмолвия гигантских ( "шишанских") пространств, в инвективе против планов утопистов.
"Мы знаем, как Кант сумел обнаружить это общее в анализе вкуса. Если удовольствие является эстетическим, то оно не заинтересовано и не имеет понятия, однако также нужно, чтобы оно
было количественно всеобщим, в отличие от частного предпочтения, и необходимым в плане модальности, в отличие от удовольствия, которое доставляет приятный объект (такое удовольствие
бывает только возможным, а модальность его синтеза с объектом — только проблематической), а также необходимым в силу противопоставления удовольствию, доставляемому приятным
объектом (в этом случае модальность выносимого суждения будет ассерторической: де-факто мне это нравится)". Стр. 202.
Нет, конечно, единое неоплатоников было современником капитала, что только не было его современником, с момента появления первых закладных, долговых расписок, Кевин Спейси мог бы рассказать всем, коль скоро, в известном смысле, это уже сделал, что это могло быть и временем самых ранних Шумер. Как бы там ни было, но явно, что единое неоплатоников, это безмерное, если не беспредельное качество подобное Благу Платона, что абстрактно не определенное. Количество входит в свои права только в Новое время. Это с этого времени все было бы полно ослов и слонов, если бы не сопротивление среды, распространение вида в свободно среде, начинает мыслится по модели экспоненты, которая до Нового времени толком и не существовала, разве что в то время, что иногда называли Каролингским Возрождением, в которое открыли числа Фибоначчи. Всюду, теперь, можно встретить неограниченное и всеобщее возрастание и прежде всего, конечно, количественное. Но конечно не сразу, и сразу не везде. И почему бы это? АЭ солидарен с нами, если бы не новая особенность капитала, в чем бы ее не находить, ничего бы этого могло бы и не быть. И все же и они, Делез и Гваттари, кое-что удержали из "канонического" текста, каким бы он ни был, надо сказать, и, вообще говоря, многое. Кант же, скорее согласился бы с тем, что у капитала участь каскадера, в самом начале фильма Тарантино "Однажды в "Голливуде",- он покрывает риски, конечно же в таком трогательном единстве с трудом, коль скоро, сам себя может нанимать на работу. Тогда как теперь, кто только не мог бы сказать ,что не существует ни одной традиции, что не была бы перекуплена и перепродана капиталом, не говоря уже о профессиях и призваниях.
"За невозможностью выполнить эти условия необходимости и всеобщности (первое относится к акту высказывания, а второе — к содержанию высказывания, к суждению вкуса) невозможно было бы выделить эстетическое чувство как таковое. И не было бы искусства, поскольку не было бы чистого удовольствия, независимого от эмпирических или трансцендентальных интересов".
Там же, стр. 202.
Этот пассаж мог бы составить противоположность эстетике возвышенного, что так полюбилась Лиотару, и видимо, в противоположность поздней реалистической живописи одалисок, провозвестницы в известном смысле Хэфнера с его домом соответствующих моделей. "Зеленый квадрат", пустые стены вставочного зала, относительно бесполезная дорожка из кирпичей, что еще, могло бы поддержать наследие авангардов, и в то же время похоронить его. Коль скоро, могло и торговалось за большие деньги? Дело идет так, как если бы Лиотар искал бы идеал существования и читал бы при этом КСС. Но почему бы ему ни читать КПР, уместным образом? Видимо статус салонного философа, просветителя не отпускает Лиотара, в известного рода, ностальгии. Не чуждаясь материализма, что стал философией, получать утонченное интеллектуальное удовольствие, сдобренное не удовольствием, кроме прочих, в избранном салонном обществе, теперь в сети Интернет, живя в русской усадьбе, так это может выглядеть и теперь из "дикой" России. Почему бы ему не почитать Пруста, "Пленница", Де Шарлю, и на другой конец: "…что у нас есть, - что-то твердое", и надо сказать возвышенное,- которого равным образом так любили читать, его старшие товарищи из идеалистов и материалистов, вида Мерло- Понти или Сартра? Тривиальный смысл этой эстетики возвышенного, к которой так прикипел Лиотар , конечно же и с гротескной точки зрения в известную меру, это "… you ought to prepare", необходимо прерывать желание, машины которого существуют, когда ломаются, не наоборот, в отличие от механических, авангард одно из средств для этого, нужно "прокипиться" после очередного "облома".
Предмет обсуждения общее чувство. Оно подается в латинских терминах. Что ж можно вновь вспомнить, что общее чувство граждан Рима создавалось кроме прочего, водопроводом, канализацией и раздачами хлеба и все ради того, чтобы игра познавательных способностей этих свободных граждан, что жили в окружении, в том числе, и форума , множества храмов различных религий и т.д. могло бы благоговеть перед величием Рима. Ни болезни, ни зловония, ни войны ни должны были тревожить это чувство причастности к величию, и все бы хорошо, розово, подобно сайту блогерши в "Инстаграмм", " Это все он", но и все же, был Колизей. Воистину, рабство было жалом в плоть и плотью в жале. Не было никакого общего чувства, и в известном смысле не может быть. Что кроме антиномии вкуса может об этом свидетельствовать. Кант не разрешает ее, как и антиномии в ВЧР, в этом смысле он агностик в отличие от Ленина, для которого известная двусмысленность тезиса о достижимости объективного познания было одним из поводов называть себя ортодоксом, в известном смысле, и в виду отсутствия целибата для части священно служителей. Книга "Материализм и эмпириокритицизм" прошла цензуру Царской России, в которой Православие было государственной идеологией, и таким образом главным цензором. Одно из направлений такого решения, это возможность неограниченной пролиферации вкусов, единство которых достигается тем, что это вообще вкус, возможностью возврата к исходному пункту сообщаемости, из сингулярного путешествия или по тропинкам памяти или воображения, желания, в котором и которое и есть реальность его удовлетворения, в производстве, на весьма развернутом теле системы машин. Из нашего времени близко к этому лайф-хаки и рецептура в сети Интернет, если не множество рисовалок, которые производят жанры цифровой живописи пактами. Но главным образом это ситемы CAD. Тексты подобные написанному Лиотаром легко читать, если "Капитал" теперь забыт, как когда-то "Саваж", быть может, став приторно изолганным, или вообще никогда не читался. Пудинг и мясной салат , требуют разных ингредиентов и способов приготовления, пропорций смесей, в том числе и различных в чем-то, пусть и незначительно, но по-своему, смесей в игре познавательных способностей в экспериментировании с рецептурой, как и производство любого товара, для того чтобы он стал если не продаваемым, то всеобще сообщаемым. Капиталы вообще различны и именно поэтому. И отчасти потому имеют различное, самое разное по существу у них строение, органическое, техническое, и т.д. Самые ранние тексты Ленина, составлявшие оригинальное чтение Маркса, о чем ни раз уже довелось говорить, о различие между наиболее объемными не отраслями даже, но "отделами" общественного производства, которым он никогда не изменял, дали ему в последствие, в известном смысле, все. Но это именно вопрос Канта в КСС, вопрос о равности объемов целого общественного производства и субъективности субъекта.
За красивым оркестром способностей, ансамблем архитектуры структур субъективности субъекта, что так благозвучно звучит в статье Лиотара многоголосьем спевшегося с самим собой субъекта, среди различных гилеморфизмов, участников его различных умов разумов, в том числе и познания, совершенно выпадают из поля зрения явные указания Канта в КСС, что социальные классы не могут поддерживать между собой никакого общего чувства, иначе зачем о них вообще можно было бы вспоминать. Как минимум две культуры и два вкуса могут царить эксплуатируемых и эксплуататоров. И все же, Кант дал попытку ответа на вопрос, что такое бытие не в предметном смысле, но в смысле его возможного понимания. Это возможный коррелят игры познавательных способностей, и потому не может не иметь отношение к познанию, в котором частью может быть такая доля понимания. В этом залог известного рода объективной значимости любой метафоры, залог возможности всеобщей сообщаемости речи о том, что, ни смотря ни на какие различия, день один на всех, один и тот же, видимо и теперь "В Моменте", и видимо, и теперь, "вдруг". Современная цивилизация обладает несравненно большим количеством инструментов для установления общего смысла, от самых "грубых", как их мог назвать еще Маркс, что может звучать странно как раз в виду их, теперь, всеобщей нежности, коммунизмов, до самых возвышенных. Современный человек действительно может иметь дело со всем списком. Но как не странно, это может быть, как мотивом для всеобщей сообщаемости вкуса и прекрасного, так и самого мягкого о них суждения: "о вкусах не спорят", что видимо и призвано было ответить на вопрос: "а почему они не едят пирожные?"- адресованного к тем, кто требовал хлеба.
Иначе говоря, понятна теперь мысль Канта в принципе. Единство людей не может состоять в объекте, просто и не просто потому, что в нем нельзя жить. И потому оно возможно, прежде всего, как субъективное. При чем о таком единстве может быть только субъективные свидетельствования. Это в конце концов отличает людей и от машин, и от животных. Но вопрос остается, каким образом оно может быть всеобще сообщаемым и необходимым, то есть для Канта и объективным? Каким образом здравый смысл, по мимо того, что он еще и общий, может быть еще и правым?
И вот тут вся песня приоткрывается в своей особенности, Кант, едва ли ни исповедуется светским образом. И это может быть так очевидно теперь, насколько это вообще возможно. Учение о привходящей красоте, что так вдохновляет Лиотара, чистым не заинтересованным эстетическим удовольствием, что для иных читателей может быть просто тождественно с формализмом и без объектностью, состоянием без образности, не фигуративности, если не состоянием безобразности,- последнее почему нет, а ведь нет,- может быть просто провалом, и именно потому, что все как раз не могут быть профессорами в Кенигсберге, творя дорожку светской философии в Германии 18 века. Во всяком случае, всю жизнь, понять судьбу Канта можно, принять всякому, как долю вряд ли. Что как раз для Канта видимо было не очевидно, этот образ жизни он видел возможным идеалом существования для всех, просто и не просто потому, что он был для него разумен. Чудак.
И вот тут конечно можно оказаться в западне профессии: но Вы ведь глядите в профессоры светской философии?!
Отчасти об этом и речь если эстетика Канта не сообщаема, то она в известном смысле и не прекрасна. Но то, чем можно легко пренебречь в виду истины или добра, тем трудно пренебрегать в эстетике. Подобно Аристотелю, и Кан рассказывает анекдоты и как раз в виду некоего возможного единства, общности "… как Вам удалось загнать пену туда?"
И потому еще раз стоит повторить, быть может тысячелетний спор между приверженностью идее или ситуационной рассудительности, разумом Платона и фронезис Аристотеля, что теперь в мысли Канта получает известного рода разрешение, в том простом и не простом обстоятельстве, что игра, если не диалектика познавательных способностей, имеет коррелятом прекрасное в природе и искусстве, игра, что можно назвать и производством желания, коль скоро, именно это теперь, а не сверх чувственное основание вкуса будет признано таким. Каким образом диалектика может быть объективной, а не только субъективным искусством вводить соперника в споре в заблуждение? Почему игра субъективных притязаний на непроизведенную еще прибыль на финансовых биржах может иметь какой-то объективный характер?
Можно увидеть и так, что тысячелетний предрассудок сказался в текстах рукописей Маркса, что позже, у его последователей, составили третий том "Капитала", но предрассудок выявил свою истину, если не только, бывают истинные предрассудки, но в известном смысле, в любом и них, может быть своя истина. "Рыцари кредита", что почему-то ведут себя как волки, на которых, ведь идет охота, это те, кто делит шкуру не убитого медведя и выживают при этом, в горниле очередного финансово промышленного кризиса. Одна из самых известных , если не самая известная вокально- инструментальная группа СССР, с характерным названием "Машина времени", написала в свое время две песни, что могли бы и именно виде в известном смысле прекрасных произведений искусства дать понять, о чем шла идет и видимо еще будет не одно поколение идти речь, широкой публике. "Костер" и "Вагонные споры". То, что со стороны философии они могут быть только введением, если не затравкой, не отменяет той простой и не простой истины, что эти произведения разыгрывают Здравый смысл, в игре познавательных способностей, провоцируя одновременно возможное единство и блуждание, коль скоро, "музыка, - кроме прочего, - должна нас вести, но не уводить". Или посмотрите диалог Хомского и Фуко. Разве дело не обстояло так, что они должны были, или поженится в результате такого диалога, где ни будь в штатах, или пойти каждый свое дорогой. Но можно был и книгу вместе написать, подобно Делезу и Гваттари, вступить в одну и ту же партию, или работать в одном и том же университете. Но можно было и наслаждаться произведениями искусства философской речи, кроме прочего, что они генерировали временами в такой беседе, как и состоянием спора, агона самой сути дела. Философия, это участь пограничных ситуаций, Ясперс был не далек от истины, хоть и в известной мере гиперболизировал подходы к ней. Если бы Маркс не был бы не границе классов, он никогда не написал бы "Капитал". Хорошо, но каким же образом тогда избегать блуждания? И вот тут будет трудно не описывать сознательно или бессознательно, теперь, нейронные сети, то ли цифровые, то ли белковые перед лицом проблемной ситуации в поисках, новых истинных синапсов. Можно так никогда не выбраться из болота, то ли исходного многообразия данных, то ли не упорядоченных все еще абстракций, что получены от этих данных, к конкретности истины. И сложность в том, что можно жить в этих трясинах. Девушка из кинофильма "Это все он", на вопрос, сможет ли она сбежать из Шоушенка, видимо в какое-то время всей своей жизнью отвечала, что нет, просто и не просто потому, что живет в нем, только в розовом свете и во всем розовом. И фильм, вообще говоря кинокомедия, как "Главный герой", оставляет вопрос о том: хочет ли она на волю,- все еще открытым. Тогда как в "Главном герое", мы видим вновь, кроме прочего, как можно и модно, пробивать стены, и философии, и мысли Канта, оставляя их не тронутыми. И вот можно сказать, что финансовые учреждения, это подобно большой нейросети не только эпифеномен нахождения и производства верных синапсов, но и само такое установление. Что же изменилось? Машины не только работают, но и грядет все быстрее- может быть и думают.
К этому еще не раз придется вернуться в статье об общем вкусе Лиотар, вновь и вновь пытается верифицировать свой тезис о постмодерне, как модерне в состоянии зарождения. Что бы это могло значить в горизонте затронутых тем? Удовольствие от прекрасного. Но автор не идет далее структурного бессознательного, систем родства и игр обмена, "помолвки". Тем не менее, если еще раз вспомнить Л.Н. Толстого, то окажется, что Шекспир и вправду постмодернист, если не домодернист. Ибо его высокая оценка по мысли классика, как раз, опирается на кантовскую эстетику. Которая есть ни что иное, как описание состояния зарождения возможного единства познавательных способностей, но и таким образом иначе ходульности что так не нравилась ему в пьессах Шекспира. Толстой не узнает в этих произведениях авангард, постмодернизм, просто потому, что "не догнал" еще и "исходный", будучи на вершине буржуазного реализма во дворянстве или скорее будучи во дворянстве и на вершине буржуазного реализма.
"Критика вкуса пытается уловить зарождение помолвки между способностями. Это рождение находит свое время и место в свете рефлексии, жестокой и нежной, подобно соперничеству. Она не подлежит обсуждению. Именно анализ, та самая Аналитика, выводит свою легитимность из принципа связывающего субстрата. Этот субстрат не выступает абстрактным или конкретным субъектом, а лишь Идеей, которая вовлечена не в согласие, а в анализ согласия. Если в описании прекрасного мы стараемся плотно придерживаться удовольствия от прекрасного, то нельзя говорить, что оно испытывается субъектом, — оно является его неопределенным и нестабильным черновым наброском. Субъективность слышится, одновременно издалека и вблизи, в этом уникальном и хрупком унисоне, она находится в процессе рождения, но она никогда не рождается как таковая. Однажды родившись, субъект является лишь Ich denke. А эстетическое удовольствие всегда будет приводить его в расстройство, вносить в него неопределенность, обезоруживать его своим согласием и своей рефлексивностью". Стр. 214.
Коль скоро, речь зашла об общем чувстве и общем смысле то, чтобы это могло быть для них, кроме возможности привести в некое равновесие и пропорциональность отделы общественного производства, что позволило бы хоть не время следовать равенству в обмене, с тем чтобы обходить его вновь и вновь, революционизируя производство. Закон стоимости соблюдается в исключительных случаях. Суть дела в том, что капитал и действительно революционизирут способы своего первоначального генезиса. Это предоставляет ему возможность, не изменяя некоей достигнутой структурной функциональности, подобно устройству субъективности субъекта в кантовском варианте, состоящей из данного набора способностей, менять способы вхождения в такую функциональность, причем, как для индивида, так и для самого института, общественного отношения. История товарно-денежного обмена длительна, как и история капитала, длительна история частной собственности, и настолько, что эти последние могли пройти аж три формации, как минимум, весьма длительные исторически события. Но тогда какова же особенность капитала Нового времени, если не Возрождения, эпохи как раз его первоначального становления? И ответы как раз в этом отношение все на поверхности тех философий, что встречаются в это самое Новое время в известном смысле, каковы бы они ни были, неограниченное возрастание и свобода, для которых труд, если не все еще капитал, в виде метонимии, все еще желания капитала, это то что покрывает риски. Искусство, которому мил случай, а случаю "в свою очередь", иначе, искусство, это то, что теперь начинает играть первую скрипку в создании той эвфонии способностей, что разрешается я мыслю. Свобода не возможна без случая, иначе она была бы, или необходимостью, или только возможностью. В высвобождении это могло быть значимо в любую эпоху, но именно к Новому времени в эпоху Ренессанса, случай стал играть совсем иную роль, чтобы превратиться в фортуну 19 века. Тем не менее, наемный труд получил название ни случайно наемного, но свободно наемного. Иначе говоря, теперь капитал меняет способы своего порождения на своей собственной основе. И конечно не сразу к 19 веку или к 20-му? А быть может к 21-му? Какой капитал без сети интернет и цифровых технологий? Именно эта чреда, это возможный мотив для констатаций пост-пост-пост модернизмов. Конечно Средние века сделали очень много для того, чтобы общественное производство могло бы едва узнавать себя в констелляции способностей или элементов субъективности субъекта. Разупорядочивая и упорядочивая в след за Аристотелем и Платоном систему таких, сильно сведенною в римскую эпоху для новейших форм отправления власти и идеологии. Разум и вера, чувство и рассудок память и воображение, ощущение и аффекты, все эти способы бытия с другим, так или иначе пересматривались и перестраивались во все новые и системы чтобы составить в конце концов довольно стройный ряд иерархически упорядоченных устройств, прежде всего, текстуального характера. Ведь никаких таких устройств видимо не существует, как в действительности субъективных, Сартр в этом отношении последователен, - мозг в известном смысле это в себе бытие, и его препарирование ничего не сообщало по большому счету, в известном отношении, хотя бы в виду возможной констатаций параллелизма, на которые так легко шел Карнап, тем авторам,- это были прежде всего, способы писать и составлять повествования, книги, что могли бы быть прочитаны и поняты с тем, чтобы могли бы быть написаны следующие, следующими поколениями ради, кроме прочего поддержания единства системы и иерархии клира, коль скоро, спасение возможно, только в церкви. И вот всему этому стройному приходит относительное окончание. Способности гетерогенны и именно это залог возможной объективности познания, различие его источников, коль скоро, возможно только познание феноменов и способности субъективны. Бытие расколото, но еще ранее расколото общество. Общество, что познает природу в своем производстве. Выбрав рассудок, а не воображение, как источник возможного единства всех познавательных способностей, во втором издании Кант, выбрал количество, расчет и равенство в противоположность качеству, интуиции и различию. В этом отчасти и состоит стена, которую он построил. Ассоциативное и памятливое воображение, что мелькнуло в его первой критике, как провозвестник революции было возвращено на прежнее место более низкой познавательной способности, что же что и с особым статусом. Но Кант и вправду рисковал рассудком. Ничего кроме здравого смысла, в стремлении к тому, чтобы уметь подчинить рассудку и расчету, страсти, что был таким для большей части классов, что частью теряли свой статус основных производительных, частью напротив приобретали его, в то время этим вообще говоря не говорилось.
Но Лиотар все же посмотрел глубже. КСС не смотря на совершенно иные акценты в отношении воображения, чем они были даны в первом издании первой критики, и действительно был призвана привести к некоему согласию раздор между теоретическим и практическим разумом. Истина и добро разные идеи. И одна не сводима к другой. Тем не менее должна существовать возможность для того чтобы единое идеи, почему бы не системы трансцендентальной философии, которая ведь вообще говоря одна в отличие от материй, могла бы быть в этом множестве. И Кант не рискует признать, что это возможное единое во многом, продукт культуры, нет, это природа, природа духа. Художественный гений, поэтому, ее баловень, что хоть и творит правила, но часто не зная каким образом он это делает. И потому кроме прочего трансцендентального эстетического я не существует, я в состоянии зарождения, это видимо эстетическое чувство. Любое искусство и прежде всего художественное, изящное искусство, это постмодернизм в этом смысле. Коль скоро, Я мыслю, это квинтэссенция модерна, говоря, как раз, в унисон такому зарождению.
То, что прикрывает и оправдывает такая эстетика явно показал в том числе и Ницше. И субъект познания( из пыточной), и субъект морали( из долгов), порождаются отнюдь не только в чувстве прекрасного, но скорее интенсивностей надзора и наказания. Тем не мене, коль скоро и Ницше констатировал, что красота дана чтобы не погибнуть перед истиной, если речь сразу ни могла бы зайти о том. что ни хлебом единым жив человек, то Лиотар продолжает:
И поскольку удовольствие (будучи помолвкой) не вписывается в детерминацию, будь то даже детерминация темпоральной схемы,
то это удовольствие не синтезируется с самим собой в ходе вре-
мени и, следовательно, забывается. Оно беспамятно. Вот почему
всякое удовольствие от прекрасного есть некоторое рождение, по-
чему общность способностей остается дискретной, скрытой, от-
деленной от самой себя, не вписывается в синтезируемое время.
Совсем не по той причине, по какой познающему «Я» не удается
усилие по собственному определению. Просто-напросто транс-
цендентального эстетического «Я» не существует. В лучшем слу-
чае речь идет о пред-«Я», пред-cogito, зыбком синтезе способно-
стей, за который отвечает не «Я», а «природа».
Стр. 214.
Конечно, всего этого могло бы и не быть если бы ни Спиноза, Природа и есть Бог, субстанция причина самой себя. И потому, только ей и суждено быть источником возможности для единства способностей. Кант не знает истории, вернее в отличие от эстетики не знает ее априори, залога для него ее осмысленности и познаваемости, и до опыта в этом отношении для него можно было бы написать только роман, видимо в виде и снов Веры Павловны,- еще одно свидетельство пренебрежительного отношения к искусству от философа Нового времени, которые кроме Шеллинга или Боадера, что так полюбился Бердяеву, видимо все скорее ни слишком величали эту форму общественного сознания, вплоть до констатации скорой смерти последней, вообще говоря. Тем более Кант не знает и бога, как скрытую историю, просто и не просто потому, что сам ее и скрывает "природой". Утопии были для него видимо вымыслами литераторов. Позиция, что надо сказать была вполне унаследована классиками МЛФ, где была утопия должна стать наука. В известном смысле, Кант полностью наследует различие, природы и человеческой природы, которым был так озабочен в том числе, все еще и 19 век, с которой даже Хомский в 20 -м, справляется с трудом. Кантовская философия - это один из ответов на вызов такого различия и его двусмысленности. Художественный гений, кроме прочего, будучи, просто и не просто, игрушкой природы, приводит к согласию желание добра и желание в производстве познания, к возможности вообще помыслить, к рождению субъекта. Или коль скоро, все может быть просто и непросто, вывернуто с обращением, созерцание в состоянии ужаса, познание границы возможного опыта, и, нравственно доброе, что вообще говоря, не может быть достигнуто никакой волей - должное, обретают быть может покой и согласие в созерцании прекрасного.
"Принцип унификации, или, скорее, принцип унисона голосов разнообразных способностей, удостоверяет в области духа возможность осуществлять познание, иначе говоря, думать. Он обеспечивает, чтобы самая вольная форма воображения оставалась сродни способности понимать. И даже более того, этот субъективный принцип унисона тем интенсивнее, чем в большей мере форма ускользает от интеллекта. Это сверхчувственное функционирует в эстетике «в качестве принципа субъективной целесообразности природы, работающего на нашу познавательную способность». Таким образом, эта Идея оказывается Идеей «внутренней» целесообразности, которая не желаема, не задумана, никаким образом не преследует никакого интереса, но по природе содержится в духе и по своей природе есть дух и в духе. Именно поэтому искусство по своей сути принадлежит природе, а субъективная природа есть по своей сути искусство". Стр. 211.
Но мало того, природа как бы дарит через гения, правила рассудку, которые иначе он был бы ни в состоянии получить. Продуктивное трансцендентальное воображение видимо его конек, возможность ответить на вопрос, откуда у рассудка его правила? Законосообразность рассудка, что и есть объективная природа для Канта, в первой критике, это ни есть результат действия исключительно воли, что подчиняет сама себе, самой себе, в самозаконности практического разума, учась управлять другими, управляя собой, но и эффект случая, художества. Просто и непросто потому, что познание - это не исключительно созерцательная позиция ужаса перед природой, сколь бы этот ужас перед сущим в целом и его ничто, ни сковывал и ни леденил, в своем обращении субъекта от такого завораживающего умозрения, к познанию объективно значимых истин , но эксперимент, действие желающих субъектов познания. Именно это обстоятельство, кроме прочего приходит на смену предустановленной гармонии Лейбница. Различие природы и общества, пусть и мыслимое, как различие традиции и модерна, именно таким образом находит свое разрешение. Человеческая природа никогда не смогла бы соответствовать природе хоть в чем-либо, желание никогда бы не смогло стать чем-то большим, чем только дорогой вымощенной в ад благими намерениями, если бы ни гениальность, коль скоро, природа все еще остается мерилом, чего бы то ни было. Участь остальных подражать такой природе, то есть опять-таки искусство. Единство природы и общества это, ни природа, ни общество, но природа духа. Художники поэтому нужны, как и деньги, таллеры. Но коль скоро, человек по природе может быть зол, то Кант непреклонен, знать истинный моральный статус поступка в мире феноменальном, это удел ноуменального мира. Это, ответ на теодицеи и демонологии. "Субстанция не становится субъектом",- коль скоро это возможное самомнение, что императив сокрушает. Единство и общность способностей иные в разных критиках, и нет в действительности возможности уравнять их в переходе. Кант просто и ни просто, еще далек от того чтобы вновь делать субстанцию общественного производства и прежде всего традиции и в традиции, субъектом, коль скоро, просто и не просто конституирует исходное различие, кроме прочего Нового времени от традиции. Превращать этот субъект в традицию, в субстанцию, в природу, для него было бы слишком поспешно мягко говоря, значило бы потерять различие, желаемого и действительного, что так претит АЭ. Все еще ни перекуплено и ни перепродано. Природа духа так же не доступна субъекту, как и вещь в себе. В какую меру это может быть теперь гротескно, если не саркастически смешно, можно понять из того простого и не простого обстоятельства, что машины не спят и не едят, но работают. Отсюда, кроме прочего, эта странная, возможная, двусмысленность в отношении художников и их гениальности, в философии Канта, - что едва ли не впервые заявила такую претензию на априорность,- как и та, что царит во всей кантовкой философии, и в отношении "этих людей". Цветы и орнаменты, избыточность, в известном смысле, художников и поэтов, что никто и ни о чем, пусть бы и словно всякий и обо всем, и возможность приоткрывать окна новейшим технологическим связностям и способам бытия друг с другом, кроме прочего, и сменой, и трансформацией семантических полей, что присуще их занятиям обоюдно, не меньшей мере, чем нет. Понятий: "жизни", "языка" и "труда", что были окнами в науки: биологию, лингвистику и политическую экономию, соответственно, в виде концептуальных мерил и горизонтов познания, не существовало, до 19 века, говаривал М. Фуко, историк эпистем и настоящего. Как труд, что не уловим, в отличие от рабочей силы, так и язык, о происхождении которого советовали забыть, и конечно жизнь, что так и не удается определить понятийно, именно поэтому все еще будоражат нашу мысль. Но сами эти выделенные термины - это эффекты прекрасного произведения, кроме прочего, афоризмов и метафор, подобно тому, как Платон выделил обыденный термин вид в идею, Аристотель пересмотрел взгляд на материю в новом термине, "дерева". При всех возможных тонкостях философской мысли Канта, что конечно никогда не смогут быть уложены в какие-либо упрощенные схемы, это мало что изменит в отношении, теперь, дизайна. То есть, чем более утонченные будут такие соображения и чем более утонченными могут быть яства, коими могут услаждать себя такие мыслители за общим столом, как и своими чувствами возвышенно прекрасного, что Лиотар называет "решением", тем более крепкой может быть стена, которую построил Кант, с тем, чтобы, встав из-за стола после наслаждения обществом друг друга, эти люди могли бы вновь приступить к делу, Ich Danke, рожденного вновь субъекта. Хиазм существует только в голове Канта, в известном смысле, вся его философия, это философия долга, морали, что оно продвинул если ни на смену религии, то в смежное пространство. И, тем не менее, было бы смешно искать в его текстах технологий производства я мыслю, как и вообще искать их в каком-либо занятии, как будто бы идеи можно было бы производить, как вещи. Тем не менее, значимость теперь дизайна, скорее может стать проясненной из фильма "Форд против Феррари", чем откуда-либо еще, в искусстве. Поспешное единство науки и искусства, что так могло беспокоить Канта в виду, как раз морали, в очередной раз таким образом находит свою истину служения новому господству.
Стоит привести эти возможные тонкости в одной из их завершающих частей напоследок, чтобы понять какова может быть эта крепость:
"Не существует перехода между рефлексией и определением: между субстратом родства способностей и из-
начальным синтетическим единством апперцепции. Субстанция не становится субъектом. Субъекту глубоко присуще не признавать себя в качестве субстанции. Мы не транскрибируем переживание в понятие, мы стираем его, не «снимая» (relever) его. Снятие— самомнение понятия. Познание требует, чтобы воображаемые синтезы
были подчинены рассудку, подчинялись его правилам. Оно кладет конец соперничеству. Формы подчиняются категориям, чтобы послужить для них пробным камнем. Иной пропорцией. Так что общность способностей совсем иная при познании истины, чем при чувстве прекрасного. Первая — иерархизированнаи архитектоничная, тогда как вторая — свободная и воздушная. Я не буду развивать этот пункт. Одно из следствий этого: без лиш-
него беспокойства мы можем ожидать «смерти искусства», которую пророчат философы концептов. Это не означает, что здесь не о чем думать, в особенности когда понятийные, просчитываемые синтезы захватывают и занимают все поле объектов искусства и область их форм. Я оставлю это для дискуссии.
Второе замечание. Как мы видели, тот факт, что эстетическая общность является трансцендентальной, не избавляет Канта от прохождения через антропологию, чтобы показать природу
этой общности. Я вновь обращаюсь к § 40:
Мы должны понимать под sensus communis идею некоего общего для всех чувства, что означает способность суждения, которая, в своей рефлексии, учитывает, мысля a priori, способ репрезентации всякого другого человека… 13
И, как мы видели ранее, Кант добавляет:
Именно это достигается при сравнении своего суждения с суждениями других… 14
Эта операция сравнения действительно относится, видимо, к коллективу индивидов. Проинтерпретированная таким образом, она приводит к реалистически-эмпиристскому, антропологическому определению упомянутого sensus’а, а также ко всем иллюзиям и политическим преступлениям, которые могли подпитываться этим предполагаемым непосредственным сообщением своих чувств. Но если посмотреть внимательнее, то все станет менее очевидно. Кант добавляет следующее: «…суждения других, которые являются в меньшей степени реальными суждениями, нежели суждениями возможными»15. И он вновь утверждает уже заявленное условие универсализации: «Ставя себя на место всякого другого…»16 Но по-хорошему в кантовской философии эта
«всякость» других в качестве тотальности не является категорией, о которой можно иметь в опыте какое-либо созерцание. Речь не может идти о некоем созерцаемом множестве. Эта «всякость» есть предмет Идеи.
Требуемое сравнение является эйдетическим. Речь идет о том, чтобы сформировать чистое эстетическое суждение посредством «воображаемых вариаций», как бы сказал Гуссерль. Целесообразность этой ментальной «техники» заключается в том, чтобы очистить удовольствие, получаемое от прекрасного, от всяких инди-видуальных эмпирических приманок и эмоций и обеспечить таким образом, чтобы остаток от этого «обезжиривания» подлежал сообщению. Он сможет быть передан, если будет очищен.
В конце того же параграфа Кант пишет:
Следовательно, вкус есть способность априорно судить о сообщаемости чувств, связанных с данным представлением (без опосредствования понятием)17.
Определение представляется несколько провокативным («можно было бы даже определить»18): условие универсальной сообщаемости удовольствия является достаточным, чтобы отделить эстетическое удовольствие от любого другого. Это удовольствиебудет чистым, если будет сообщаемым. В какую сторону идти?
Сообщаемость пропорциональна чистоте на трансцендентальном уровне. Эмпирически чистота оценивается по сообщаемости. Скажем так: сообщаемость есть ratio cognoscendi (логическое основание познания) чистоты, а последняя есть ratio essendi (логическое основание бытия) первого. Формула эйдетического сравнения, которая удостоверяет сообщаемость, может показаться «искусственной», пишет Кант, но это оттого, что мы выражаем ее в абстрактных формулах. Нет ничего более «естественного», чем эта абстракция. И действительно, чтобы избавиться от остатков материальных интересов и влечений, нужно только руководствоваться принципом родства способностей, которое есть сверхчувственная «природа» субъекта или же,
скорее, пред-субъекта. Sensus communis, таким образом, остается гипотезой: он является чувственным аналогом трансцендентальной эвфонии способностей, которая может стать объектом лишь некоторой Идеи,
но не созерцания. Этот sensus не является чувством (sens); чувство (sentiment), которое предположительно на него воздействует (как чувство, может быть), не является общим, но лишь в принципе сообщаемым. Не существует ни точно очерченной чувственной общности, ни фактического эмоционального консенсуса. (Крсив КВГ.)И если мы собираемся к нему апеллировать (а тем более создавать его), то мы становимся жертвой трансцендентальной иллюзии и потворствуем обману.
Остается главное: чувство прекрасного — это субъект в состоянии зарождения( Ж. шрифт, КВГ), первая попытка подобрать пару несравнимых способностей. Это чувство ускользает от господства понятия
и воли. Оно простирается по сю и по ту сторону их хитросплетений и их границ. Именно это Кант понимает под термином «естественный субстрат», который он дедуктивно размещает в его основании. Таким образом, это регион сопротивления по отношению к учреждениям и установлениям — регион, куда вписывается
и где скрывается то, что случается «до» того, как мы узнаём, чтó это такое, и хотим что-то с этим делать. Это удовольствие выступает записью, не имеющей ни носителя, ни шифра. Если угодно, оно нищее. Задача литературы и искусств, то есть того, что мы называем письмом (l’écriture), — перезаписать его сообразно его нищете, не заполняя его и не устраняя этой нищеты". Стр. 215-217.
Казалось бы, все ясно, но никогда еще доселе стремление избежать лжи и ложной иллюзии столь не потворствовало их существованию, как в этих пассажах Канта, так и в таких комментариях толкованиях. Воистину, это муж вполне мог бы участвовать в спорах тех, кто опровергал философов и опровергал эти опровержения, перед лицом всякий раз возможного события дереализации, какой угодно деятельности войнами.
Достаточно сказать только следующее: капитал, существует для того чтобы эксплуатировать чужой труд и может существовать только как богатство, основанное на нищете, сколько бы он ни переформировывал бы способы своего первоначального генезиса и производства- порождения, кроме прочего и субъекта Нового времени.
"СТЛА".
Караваев В.Г.