История разведчика Рихарда Зорге полна мифов и загадок. Доподлинно известно, что он родился в Сабунчах, предместье Баку, в семье Нины Кобелевой и немецкого инженера Адольфа Зорге, который приехал сюда во времена первого нефтяного бума.
Одиссея Зорге была слишком похожа на шпионскую байку, макулатуру, беллетристику, чтоб не стать мифом. Бронзоволицый арий, вхожий в лучшие дома Токио. Двойной агент, работавший на два воюющих меж собой генштаба – немецкий и русский. Авантюрист и сын авантюриста – наемного инженера с бакинских нефтепромыслов. Трижды раненный герой Западного фронта – того, что «без перемен». Светский лев, завсегдатай дипломатических пати, ас фотосессий в сверхсекретных кабинетах посольств. Японист: иероглифы, гейши, утренняя гимнастика в кимоно. Командир мини-интербригады: чета немецких радистов, японский советник, агент-югослав, связники из местной золотой молодежи. Автор четырех за год радиограмм с предположительной, а затем и точной датой: 22 июня (Алешковский потом напишет: «Зорге каждый день морзянку отстукивает: п-ц… п-ц… п-ц…»). В течение трех лет – заключенный №1 токийских застенков, которого Япония рассчитывала вернуть Сталину в качестве жеста доброй воли – чтобы не нападал. Когда надежды испарились – повешен 7 ноября (назло, что ли?).
Все правда. И все слишком красиво, чтобы состояться до конца.
До 1963 года Зорге в массовом сознании был никто и звать его было никак. Начало легенде положил народный премьер, народный купец и народный артист Никита Хрущев. На закрытом просмотре ему крутили весьма средний французский детектив «Кто вы, доктор Зорге?». «Нам бы такого разведчика», – будто бы буркнул общительный Хрущев. «Это наш», – сказали ему. Тут Хрущев, как водится, раскипятился, велел подать сюда, поднять вопрос, заострить и прославить на всю страну. Зорге через 19 лет после смерти дали Героя, назвали улицу, впадающую в Хорошевское шоссе в двух шагах от «Аквариума» – головной конторы ГРУ, на той улице поставили памятник в плаще – выходящим из стены, и еще марку выпустили и книжку в «Воениздате».
Меж тем в профессиональной среде Зорге особым респектом не пользовался – возможно, именно в силу открыточности образа. Его параллельная работа на немецкую разведку, конечно, была известна Москве и даже была частью легенды – но двойным агентам всегда веры мало: кто знает, какая родина в его душе перевесит и какой номер он выкинет. Утверждают, что помимо 22 июня Зорге называл другие даты начала войны, оттого на донесениях и стоял гриф «не заслуживает доверия». Адвокаты светлого образа клянутся, что резолюция принадлежит Берии, – ну так на Берию уже полвека вешают всех собак в полном смысле как на мертвого. Политическая и военная спецслужбы у нас искони враждовали меж собой, и с какой стати Сталин позволил бы руководителю ГБ оценивать сообщения конкурентов – малопонятно.
К тому же Зорге совершил тяжелейший по меркам разведсообщества грех: под следствием признал работу на советскую разведку. На Хорошевке такое не прощается никому.
Хотя могли бы и простить. Было за что. Осенью 1941-го Зорге с другими источниками сохранил нам Москву.
Разгром немца под Москвой сегодня мыслится чудом, Божьим промыслом и просверком полководческого гения маршала Жукова – в этом качестве и поддерживается популярной исторической наукой. Кто-то что-то слышал о сибирских дивизиях, да не мог взять в толк, откуда они взялись в надрывающей пупок стране и где скрывались до этого. Оттуда они взялись, с нашего никем не афишируемого ост-фронта. После Антикоминтерновского пакта Гитлера с Японией 1936 года, а пуще после пробных щупаний советского подбрюшья на Хасане и Халхин-Голе РККА держала на Дальнем Востоке мощнейшую ударную группировку. Когда стало окончательно ясно, что Москве хана, Сталин внял сигналам дальневосточного направления разведки, что Япония в ближайшие годы воевать с нами не будет (тут информация Зорге дублировала считающиеся более надежными источники в штабе Квантунской армии и японском посольстве в Москве), и принял решение о глобальной переброске войск – тысяч штыков на тысячи километров.
В разгар буксующего немецкого наступления бросить на весы сотню тысяч здоровущих, отлично вооруженных и обмундированных, довольно злых мужиков – с такими картами не нужно было мифического жуковского гения, чтобы навтыкать агрессору по самое не балуй. Вопрос упирался в пропускную способность Транссибирской магистрали, парк подвижного состава и шансы тающего фронта хоть как-то, хоть на день-два, хоть в Клину, хоть под Cолнечногорском задержать немца – именно в эти полтора месяца крупнейшего за всю войну переселения армий московское ополчение ложилось под танки целыми университетами, именно тогда всходила звезда будущего изменника Родины и последней надежды москвичей генерал-лейтенанта Власова, награжденного за Москву вторым Красным Знаменем и персональной частушкой «…генерал товарищ Власов немцам перцу задавал».
Японии в то время было не до нас: продолжавшаяся с лета морская блокада островов Седьмым флотом США подорвала снабжение, обескровила промышленность, и только простодушная до розового хамства Америка могла считать японскую агрессию неспровоцированной. 7 декабря, на третий день нашего триумфального контрнаступления, японская палубная авиация бомбила Перл-Харбор. Круг замкнулся, европейская война стала мировой.
Зорге тоже было не до нас: его с группой взяли в день самой черной московской паники 16 октября, когда в Москве перестало ходить метро и всем довольно отчетливо стало ясно, что город не удержать. Возможно, его и волновал в застенках результат работы, а может быть, и более прозаические вещи: о методах восточных дознавателей мир наслышан, и даже выяснять не хочется, что в дни московского чуда творили с Зорге и его людьми. Известно только, что связник группы художник Мияги выбросился из окна, когда за ним пришли, – очевидно, в красках представляя свое будущее. Так высоты не хватило. Его собрали по кусочкам, а потом обратно разбирали по кусочкам – лучше без подробностей. Просто так, в порыве откровенности матерые фронтовики о своей работе на Советы не колются.
А провалился по глупости: военная контрразведка начала дергать местное коммунистическое подполье и вдруг заинтересовалась престранными контактами с немецким посольством. Кто-то вспомнил о былых марксистских симпатиях ближайшего советника японского премьера Тодзио Ходзуми Одзаки. Одзаки был у Зорге вторым, их даже повесили в один день, в 1944-м. Всего-то ничего оставалось, наши в тот день вышли к Будапешту.
Потом была Победа, и Бомба, и наш запоздалый маньчжурский блицкриг, и город Муданцзян (название для русского уха столь волшебное, что миллионы по сей день уверены, будто его придумал Эльдар Рязанов для «Небес обетованных» – там у него полковник Броневой скандалит, что «Муданцзян брал»; ан есть такой город в Китае, и брали его с кровью). От процесса над японскими военными преступниками, Нюрнберга-2, нас в силу холодной войны как-то оттеснили – а то можно было бы задать вопросик: а вот, помнится, в 44-м… вообще-то у не воюющих друг с другом стран как-то не принято нелегалов вешать… Но в 49-м судьба немца, работавшего против японцев в пользу русских, интересовала американских судей в девятнадцатую очередь.
А нам через год после первого Бонда, в качестве иконы – так очень даже пригодился. Рожден в Баку, казнен в Токио, учен в Гамбурге, ранен в Вердене и увековечен в Москве. Гражданин мира. Военный обозреватель «Франкфуртер рундшау». Лучший фоторепортер Второго главного управления Генштаба РККА. Повеса. Офицер и джентльмен.
Но вот как французы поперед наших в это дело встряли – загадка до сих пор.
Текст: Денис Горелов
Фото: Музей Рихарда Зорге при ГОУ СОШ № 141 г. Москвы; Министерство обороны Российской Федерации
Журнал "Баку"