Мамина мама, то есть моя бабушка, прожила жизнь долгую, так и хочется сказать – тяжёлую, но сама она так не считала. «Что выпало, то и прожила…» - отвечала она на расспросы про свою жизнь.
Бабушка родилась до ВОВ в семье врагов народа и детство её прошло под клеймом ЧСИР, что сокращённо от «Член семьи изменника родины.
Очень неохотно вспоминала она о том времени.
В лагере, куда бабушка попала в детстве как ЧСИР-ка, она иногда думала, что поскольку некрещёная, то у неё нет ангела хранителя и не может быть по определению, поскольку папа-мама атеисты, революционеры, её не крестили, вот потому-то и попала в эту жизнь без ангела-хранителя! И не спастись ей! Но она знала молитву про спасение и втихаря творила её каждый день. Иногда ей казалось, что всё напрасно! Может бог и слышит её, да сделать ничего не может... Надо быть крещёной, тогда бог и позаботится о ней, но как это сделать в лагере?
Конечно, в лагерях были и крещёные, которые не скрывали своего крещения и веры. Католики, православные, протестанты, они старались вместе держаться – всё же при всех различиях бог у них один, да их в лагере и не различали, всех христиан монашками звали. Отдельно кучковались мусульмане, евреи, конечно, отдельно были урки, но были и коммунисты. Крепче всех держались «монашки», после них коммунисты. Они так верили в то, что «... мы наш, мы новый̆ мир построим...», а это просто чудовищная ошибка и правда, высшая справедливость, восторжествует.
В разное верили, но погибали и спасались все одинаково.
Когда бабушку из малолетки этапировали в лагерь, по дороге она превратилась в доходягу, хотя до этапа была здорова, если бы не Фаня... Фаня была старше, но попала в лагеря с того же возраста, что и бабушка тогда, то есть, когда они встретились, Фаня была уже опытной зэчкой. Как раз на этапе, эти женские проблемы, в этих условиях... В туалет два раза в сутки, иногда один. Бабушка не могла при всех... вагон, не скрыться, запах... тряпки... она прижалась в углу, не ела, не пила, в туалет не ходила, засыпала-просыпалась, глаз не открывала... умирала. Фаня спасла. Разорвала свою рубашку, как-то, где-то нашла место постирать-высушить, тёплой воды раздобыла помыться...
На приёмке в лагере среди этапных ходил какой-то здоровый мужик и негромко спрашивал: «Евреи есть? Есть кто еврей?» – и остановился возле Фани и моей бабушки. Стоит, молчит, смотрит на Фаню. Потом ласково говорит: «Ты не бойся, здесь нас не трогают». «Я православная», – тихо ответила Фаня. «Как!? – громко прошептал здоровяк, – Ты, с восхитительным лицом Рахили! Выкрест?!»
Он отвернулся, сделал несколько шагов прочь, но вернулся и совсем тихо сказал: «Хоть ты и выкрест, но Иисус наш человек, а ты – еврейка! Всегда помни это».
Монашки поддерживали друг друга... вместе легче переносить невзгоды, тут и говорить, вроде не о чем. У них светлая вера в царствие божие, которое есть, которое даже здесь, в лагере даже и ближе его чувствуешь, просто мы не видим его, но оно есть в душе каждого... Бабушка как-то раз была у них на празднике рождества, потом очень долго сохраняла то радостно-светлое состояние.
Попав в лагерь, она сразу же стала разыскивать свою маму, когда-то мама была известной большевичкой, коммунисты приглашали бабушку к себе попить чаю, просили рассказать о маме, о её славном революционном прошлом, угощали чаем и вкусностями, но что она знала? На прощание все вместе негромко спели свой гимн.
«... Никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и не герой. Добьёмся мы освобожденья своею собственной рукой...»
Припев с особым воодушевлением:
«Это есть наш последний и решительный бой, с Интернационалом воспрянет род людской!»
Лагерь, барак, нары, полумрак... интернационал…
Мы уже никогда не поймём людей тех лет…
«... В какую бы страну ни попал сознательный рабочий, куда бы ни забросила его судьба, каким бы чужаком ни чувствовал он себя, без языка, без знакомых, вдали от родины, он может найти себе товарищей и друзей по знакомому напеву...»
Владимир Ильич (Ульянов) Ленин