2016 год – в тайной генетической лаборатории на одном из южных островов были получены ревертантный препарат и его антипод – антиверт.
2017 год – шестерым матросам и капитану, удалось, употребив препарат, превратиться в крыс, протиснуться в узкие лазы и уплыть с острова на старой яхте «Чёрный скороход». С собой беглецы захватили ампулу антиверта.
2017 год – потерпел аварию и затонул совершавший круиз пассажирский лайнер. Семерых пассажиров найти не удалось.
Потерпевших аварию подобрал «Чёрный скороход». Вода, как живая тварь, преследовала тех, кого спасали. Тянула за ними свои изменчивые щупальца, которые истончались до серебряных нитей и рассыпались радужным ожерельем.
Артём открыл тяжёлые веки и сквозь красную, рвущуюся пелену увидел далёкую-далёкую синь. В ушах капелью звенела простенькая песнь синицы. Язык не повиновался, мысли замерзали и сосульками кололи виски и затылок. Только горячие слёзы горечи и бессилия текли и текли по щекам.
Случилось ужасное происшествие, страшнее не бывает: погибли жена и дети. Все неминуемо утонули.
Маленькие, просто карлики, матросы неизвестной национальности с дикой лихорадочностью выхватывали полумёртвых, вялых и холодных прямо из бездонной пучины.
Артём потряс головой, мало ли что привидится.
- Они попали в холодное течение, - радостно проговорила женщина.
- Здорово окоченели, - с беспечностью, словно речь шла о пятке креветок, отозвалась другая. – Но все оживут.
Упруго натягивалась и гудела просмолённая пенька штаги. Снасти поскрипывали и постанывали. Эти звуки разбивались, как капли о воду. Артём понял, что сходит с ума. Он облизал солёные губы, с хрустом пошевелил пальцами непослушных рук.
- Прочь, прочь, чума! Чур, меня!
Рванулся решительно и, преодолевая головокружение, встал. Было такое ощущение, что он наполовину стал мягкой соломенной куклой. Его как пьяного качало из стороны в сторону от слабости. Глаза застилала пелена слёз, но в ней, как в кучке серой ваты, он увидел деревянную палубу, напоминающий коричневую змею канат и… лежащих рядком детей, жену.
Словно обруч лопнул на голове и начал раскручиваться всё быстрее и быстрее. Яркая, перемятая одежда напоминала цыганские разноцветные узлы, соразмерные стиснутым холодом телам. Артём закусил губу, кулаками прикрыл глаза, не желая этого видеть, и услышал тихие стоны, всхлипывания. Сердце затрепетало, как будто ему любимые Никитины запели «Под музыку Вивальди», ведь услышанное было музыкой и песней жизни, а не смерти. А это многого стоит! Не веря своим глазам, отец, часто-часто дыша, до боли зарываясь пальцами в жёсткие кольца чёрных казацких кудрей, всхлипнул, как малое дитя.
Возился и стонал самый старший Коля, обычно ершистый и колючий, он в этот миг хотел быть маленьким, хотел, чтобы его пожалели. Девочки тоже были живы: белокурая, с торчащими в разные стороны косицами, похожая чертами лица на маму, такая же хрупкая и изящная, Настенька икала, срыгивая водой, курчавая черноволосая Верушка шмыгала капризно вздёрнутым носом. Толстяк Миша молча лежал на животе, как всегда насупленный, подперев кулачками пухлые щёки, тихонечко хныкал крохотуля Павлик. Трясла головой бледная до синевы Ольга. Встав на четвереньки, она смешно поползла к нему, глядя снизу вверх чёрными собачьими глазами.
- Тё-му-шеч-ка! Тёма! Де-то-чки… вы мои… жи-вы!
Артем возвёл руки к небесам, но не нашёлся, что сказать. Жёлтая, будто окованная золотом, верхушка мачты на миг показалась ему колокольней родной Боевской церкви, в которой они крестили детей.
Артём и Ольга, обнялись, разрыдались, то ли с горя, то ли от счастья, горячо поблагодарили Господа за спасение. Потом они тискали детей, шептали в их холодные ушки тёплые, ласковые слова и поспешно раздевали, чтобы просушить одежду. Кризис миновал. И впрямь, все остались живы. Обе девочки расчихались. От купания в морской воде и у детей, и у взрослых появился зверский аппетит.
Иностранцы, невысокого роста матросы в странных лохматых костюмах и шапочках: длинноносые, черноглазые, с пышно торчащими усами всё фыркали, всё смеялись и словно чего-то ждали, поглядывая на навигационную каюту. Конечно, они спасли жизнь всей семье, но всё равно какими пугающе страшными они казались, особенно ужасающими смотрелись их жёлтые, выпирающие вперёд зубы. Не зубы, а зубищи! А девочки заметили у матросов длиннющие, состоящие из розовых колечек хвосты. Сходство матросов с крысами вызывало чувство отвращения к ним, а потому сёстры вопросительно переглядывались, стараясь скрыть свой страх.
Из сооружения, напоминающее грубо сколоченную собачью будку, вкусно запахло отрубями. Неделькины засопели, принюхиваясь. Выплыл и начал дразнить аппетитный аромат жареной рыбы. Глаза ребят жадно заблестели – нетерпение, как прилив, нахлынув, потопило все остальные желания.
Миша шагнул было к двери, но старший брат, обхватив за шею, потянул назад. Павлик тоже начал вырываться из рук матери, желая съесть кусочек рыбки.
- Не забывайте, мы в гостях, - напомнил Артём. – Надо ждать, когда пригласят. Надо сполоснуть руки, сесть за стол, честь по чести…
Голодные дети не понимали, чего ждать.
Наконец вышел очень толстый капитан с биноклем на шее и трубкой в кремовых, прокуренных зубах.
- Их столько же, сколько и нас, - пронзительно, с восторгом пискнул долговязый матрос с чёрной повязкой на лице.
Чёрные пуговичные глаза толстого капитана уставились на Неделькиных, взъерошились сивые усы.
- Это хорошо, - он потёр то ли руки, то ли лапы, - приступайте, - важно огласил голосом учительницы, пристукнув по полу розовым хвостом.
Мигом принесли еду. Каждому по деревянной миске рисовой каши, политой душистым пальмовым маслом, по деревянной кружке молока. Прямо на доски палубы насыпали круглых, похожих на яичные желтки, печений. Поставили общее блюдо-долблёнку нашпигованной травами рыбы.
- Подождите, - распоряжалась Ольга, - скатёрки нет, так хоть отцову футболку подстелим. Сядьте кругом и не мешайтесь друг другу…
Однако её не слышали. Сбившись кучей, толкаясь, дети жадно расхватали деревянные дощечки взамен ложек и набросились на еду. Аппетитно зачавкали, словно поросятки. Малыши не отставали от сестёр, они подхватывали сгустками падающую с похожих на маленькие вёсла дощечек кашу и щепотью засовывали в рот.
Страхи улеглись. Неделькины, все семеро, дружно обедали: ели и смеялись, ели и играли.
Мать благодушно пододвинула дочкам свою недопитую кружку.
- Пятница ещё сочку не желает?
- Нет, - отозвалась Вера, - и пусть Среда к нам не лезет!
Артём подхватил игру.
- Не Суббота, а пушка, обложился печеньями, как ядрами, - пошутил он над жадноватым Мишей.
Посмотрел на Павлика и ахнул.
- Ха-ха, мать, глянь на Воскресеньице золотое. Тебя, брат, просто не узнать: весь в соке, в каше, рыбе. Как бы сказал великий Гоголь: «Кухня отличная, да рот с напёрсток - многое мимо летело».
Вдруг матросы, будто ряженые, стали отстёгивать свои хвосты и снимать шерстистые уборы.
- Наконец-то… наконец, - петушиными голосами подростков загалдели они, меняясь на глазах и всё сильнее очеловечиваясь.
Неделькины шокированно наблюдали дивные метаморфозы. Коля победно глянул на сестёр, ну, кто прав, ведь говорил он, что это племя такое, обожествляющее мышей, носит одежду, которая делает их похожими на грызунов.
Матросы, содрав с себя последние шерстинки, превратились в краснокожих пигмеев.
- Смотри, смотри! – схватила мужа за рукав Ольга. – Что это они вытворяют? - Она стыдливо закрыла лицо руками и отвернулась. Взвизгнули испуганно девчонки, а малыши громко заплакали.
Коля вскочил и сжал кулаки.
- Только подойдите, убью! – взвизгнул он, багровея.
- Перестаньте, здесь же дети! – крикнул Артём грозным басом, но голос сорвался, вышло журавлиное курлыканье.
Ольга трогала пальцами и ощущала, как её маленький, вздернутый носик, её гордость и симпатия мужа, начал удлиняться, тянуть за собой верхнюю губу.
С хохотом, гулко шлёпая босыми ногами, артисты, сыгравшие стриптиз, убежали в кубрик и скоро появились вновь, одетые в синие, слегка измятые костюмы.
Выстроились по ранжиру у поручней, ближе к бурой луковице форштевня и замерли. Трижды пропели скрипучие порожки, и выплыл грузный капитан в белом кителе, блистая золотыми ромбами и пуговицами. Сивых усов не было, исчез и вислый, тёмный нос. Глаза из округлых превратились в заплывшие щёлки.
Выпятив мокрую губу, капитан оглядел команду. Матросы походили на мальчишек-семиклассников.
Артём чувствовал, Артём видел, как матросы и капитан увеличиваются, словно их надувают. Увеличивался в размерах и «Чёрный скороход».
Рука в золотых ромбах, словно горихвостка хвостом, махнула красным платочком.
- Вольно! Передать!
Матросы, раздувая щёки и хохоча, брезгливо пальцами подхватили хвосты, шерстистые одеяния и сверху вниз швырнули Неделькиным.
- Зачем? – отшатнулась Ольга, парализованная ужасом.
Капитан хмыкнул и повертел у виска толстым пальцем-сарделькой.
- Фью, зюйд-вестом по голове, не могут же мыши обходиться без шерсти и хвостов.
Неделькины в отчаянии, путаясь в собственной одежде, сбились в кучу.
- Шуточки у вас слишком солёные, - укорил Артём старшого, - много потеете, да?
Расширялся скороход, росли матросы экипажа, их капитан. Они уже казались гигантами.
«Точно дрожжей объелись»,- не переставал удивляться Артём, не желая верить своим глазам.
- А теперь, - капитан навис над Неделькиными белой глыбой, - марш с судна! Во-н на тот остров. Вода тут тёплая – доберётесь. За версту, да сажёнками, – можете считать – там. Повезёт на людей – передадите хвосты. Всё, шабаш!
Долговязый с перевязанным глазом синий великан бесцеремонно подхватил щит, на котором умещалась семья.
- Брысь, сволочи, - рявкнул оглушительно, - пока я вас не передушил каблуком!
Он шагнул к борту и безжалостно смахнул всех обратно в ужасную воду – бултых, бултых, бултых…
Опомниться не успели Неделькины, как заработали быстрыми лапками вслед за отцом – туда, к далекому зелёно-голубому холму. С мешавшей, мгновенно намокшей одеждой пришлось расстаться.
Выплюнутый, словно шарик воздуха из воды, Артём оказался поначалу развёрнутым в сторону уплывающего бота. Кривая ватерлиния прощально усмехнулась ему ярко-красной полоской рта. Да, такого он не ожидал.
Он оглядел барахтающуюся среди ленивых волн семью, точнее то, что от неё осталось. Оля стала размером с ондатру. Коля походил на выхухоль, а девочки, о, ужас, напоминали сейчас жирных крыс. Малыши, особенно Павлик, были, однако, крупнее своих сестёр.
Вода выталкивала их как пробки. Они плыли, будто рыжие уточки, с ужасом глядели друг на друга и подавленно молчали.
Пастух-ветер гнал по гребням волн стадо белых барашков. Лёгкая пена пробегала мимо и манила за собой.
Артём старался не паниковать.
Главное, мы по-прежнему – люди. А раз так, то найдём возможность избавиться от непонятной напасти. Времена не те, необитаемых островов нет, нас обязательно найдут и помогут оторвать хвосты, возьмут ножницы и обстригут шерсть. Ещё запоём: «Мне не жаль овечку, жалко только хвост». Говорят, волку хорошо жилось в овечьей шкуре, надо людям побыть в мышиной.
Он, наперекор судьбе, запел:
Мы в шубках, смазанных жирком,
И мы, как уточки, плывём –
По жизни, как по океану,
Прямо к острову Буяну.
Взволнованные чайки резко закричали над головами. Артём оглянулся, кроме его семьи – никого. Всё так же голубела даль. Мерцала пронзённая светом зеленоватая толща воды.
Артачливое – «А-а-а-а!» нападающей птицы напомнило Артёму злую драку с алёновскими, когда, так же крикнув, рослый местный парень опоясал его цепью.
«На нас же нападают, - сообразил он и закричал отчаянно.
- Ольга, оберегай детей от чаек! Уй-юй!
Острый клюв крепко долбанул по голове, жгуче дёрнул за кудряшки, пытаясь выхватить добычу из воды.
Тогда, в драке, оглушённый, залитый кровью подросток вдруг остекленел глазами, перестал слышать своё робкое сердце и, уже не чуя боли, достал, схватил врага за длинные волосы, другой рукой за воротник. Вцепился и начал рвать.
Невольно почувствуешь себя зверем. Артём издал свистящий писк, вскинулся, но цапнул лапой лишь дунувший от махнувшего крыла воздух.
- На спину поворачивайтесь, на спину! Ольга, следи – девочек уволокут!
Ольга завертелась волчком.
- В воду окунайтесь, ныряйте, кому говорю!
Трусливые девчонки растерялись, а глупые малыши завизжали и начали азартно брызгаться. Брызганье и спасло всем жизнь. Артём, Оля, Коля верещали, скалили зубы и вздымали фонтаны брызг.
Чайки отстали. Артём спел «Гром победы».
Руки – хлопушки, как зенитные пушки,
Врага расстреляли водой!
Усталое солнце присело круглой багровой брошью на тёмную, косматую гриву округлого холма. Медная вода, словно кошачьи языки, бесконечно лизала плывущих.
К берегу добрались только к ночи. Едва вылезли на сереющий тёплый песок, как ветер внезапно утих.
Артём оглядывал страшной высоты диковинные пальмы, переплетения каких-то лиан, и сердце его сжималось от страха за детей.
«Одолей такую крепость с моим войском, - горевал он, решая, что же делать. – Да мне сейчас похлеще, чем Суворову под Измаилом. Надо продумать каждый шаг».
Ольга тихонько плакала, дети хныкали, вызывая раздражение. Коля попробовал бегать на четвереньках и зароптал.
- Пап, а что, мы теперь стали мышами?
Артём пожал плечами, мол, сам видишь.
- Дьявол сделал нас мышами с человечьими хвостами.
Он обнял Ольгу, та попыталась спрятать нос за плечом мужа.
- Ты меня ещё любишь?
- Люблю, люблю, но не об этом сейчас голову ломать надо.
Ольга отшатнулась от него, отступила назад, словно защищая детей, растопырила руки.
- О чём я ещё могу думать? Только о человечности. Чтобы ни случилось, я и мои дети останемся людьми. Ты понял?
Раздражение от постоянной женской бестолковости охватило Артёма. Он отвернулся.
- Людьми – не лошадьми, а то бы копыта поломали!
Девочки, хищно шипя, погнались за Колей. Тот, забыв про гордость, прытко скакал на четвереньках, мелькая хвостом и брызгаясь сухим зерном песка.
Девчонки зажали его с двух сторон и устроили грызню. Пушистым, визжащим кубарем катнулись к Ольгиным ногам. Та бросилась разнимать, тащить то того, то другого за хвост.
- Прекратите! Вы что, совсем озверели? – кричала она с ужасом.
Артём схватил собственный хвост, гибкий, как бич, и вцепился в него зубами.
«Нет, ты, Ольга, не права, - решительно перечеркнул он её «главное» и поглядел на почернелый, упиравшийся в небо лес. Тот сейчас подозрительно молчал, лишь перемигивался какими-то огоньками. Вдруг далекий рык разорвал покой, как мешковину.
- Были людьми – стали зверьми, а ну!
Артём хвостом, как кнутом, стеганул драчунов – раз, другой, без разбору.
«Главное, сейчас – инстинкт, - мелькнула в его голове разом определившаяся мысль, - спастись, выжить и поесть».
- Бежим! – приказал он жёстко и твёрдой рукой хлестанул Ольгу.
От обиды бедняжка задохнулась, вцепилась в ствол какого-то растения.
- Идиот! Скотина! Лучше сдохну, но отсюда не сдвинусь! – зашипела она, словно масло на раскалённой сковородке.
Он безжалостно хлестнул её ещё раз, больнее, краем глаза заметив, как от стены леса отделились шары и с хрюканьем покатились вниз – спешили не то купаться, не то спасаться.
- Я же сказал, бежим! – Артём хлестнул жену в третий раз. – А то искусаю!
Ольга отпустила стебенюшку и пустилась наутёк.
- Ненавижу! – визжала она, заливаясь слезами и сослепу натыкаясь на камни. – Ненавижу, сволочь!
Вибрирующее хрюканье приближалось. От топота загудела земля, шурухнули кусты, дрокнули копыта о камни. Звериное стадо спешило к воде.
Артём, уже не разбирая, кусал и хлестал всех подряд, и они прыгали по косе вдоль берега всё дальше к расширяющемуся осветлённому повороту.
Опомнились под выемчатым валуном, в излом забились так, что чуть не передушились. Живьём фукал, проминался под ногами песок, взрывалась, принимая сразу десятки туш, вода.
И вдруг, словно гром присел на камень петухом да кукарекнул, так кто-то рявкнул над ними. Дети с Ольгой взвыли, Артём хватился о выступ лбом, так, что чёртики брызнули из глаз.
Визг пронзил шилом уши, словно десяток свиней разом закричали под ножом. Топтались, как лошади на поле боя, утробно двоша. Алчно урчали и фыркали. Долгий с всхлипом визг постепенно угас.
Ольга и дети от страха на отца залезли. Все, как и отец, кусали собственные хвосты, чтобы не закричать.
- Никуда не пойдём, - пролепетала Ольга, - песок сухой, авось здесь поспим.
- Тесно же, - придавленно пискнул Артём.
- А подроем ямку, - подал идею Коля, - вход завалим камнями.
Дети зашевелились, с хрустом разминая затёкшие ноги. Они боязливо поглядывали на поблёскивающую воду.
Море искрилось светляками, а остров чернел дьявольской горой. В чёрной горе ухали птицы, вскрикивали звери.
- Кто это визжал по-поросячьи? – спрашивали друг друга испуганно дети. Прохладный песок пах рыбьей чешуёй и какой-то псиной.
- Коль, таскай камни.
Неделькины окопались по-солдатски. Землянка-песчанка получилась просторной. Постелить было нечего, потому спали тесной кучей.
На берегу опять рычали и дрались из-за туши, пугая проснувшихся ребятишек.
- Тс-с, мы тут, - успокаивал Артём, - надо спать… спать. Даю установку – спа-а-ать…
Шелестит, как шёлк, волна-а,
Спит родимая страна-а.
Спит под взглядом Чумака-а
Волга-матушка река-а.
Когда уснули сами, ни Артём, ни Ольга не помнили. Только вдруг проглотил их сладкий, как мёд, тягучий сон. Ольге привиделась их четырёхкомнатная квартира в Медвежьем углу, расхристанный, то есть неубранный диван, на котором обычно играли Миша и Павлик. Муж вышел на балкон повесить бельё. В раскрытом окне развевалось, щекоча ноги и лицо, тюлевая занавеска. Холодный дождь надвинулся внезапно с затянутого молочным туманом пруда-охладителя и посёк, посёк по правому боку – мгновенно измочил, изветрил.
«Артём, закрой же балкон! – закричала Ольга и проснулась. Не сразу сообразила, где она. О камни их крепости плескались волны. Вода просочилась через насыпь и подтекала в ямку.
Она толкнула в пушистую спину мужа. Тот забормотал, оправдываясь, мол, устал и опять, равномерно, как метроном, засопел. Потрясла за плечо, пощекотала – бесполезно.
Она стиснула зубы и яростно зазвенела, подражая будильнику.
- Что, на завод проспал? – вскочил Артём. Руки не нашли привычного стула, висящих на его спинке брюк. Он разозлился.
- И зачем убрала? Мне же ещё доклад читать, а голос как у петуха. Ольга, свет включи, Ольга!
Ольга растормошила детей.
Чёрное небо усеялось яркими ядрёными звёздами. Свет от огромной луны пеленал широкой полосой серебра извилистое побережье.
Артём, нюхая тёплый, приторный воздух, осторожно вылез из убежища и окунулся чуть не по пояс в прохладную воду. Вода холодила ноги, искрилась и переливалась, как ртуть. Тут же шарили по дну тёмные пауки. Гуськом, оставляя лакированную дорожку, выбрались на берег и наткнулись на растерзанное животное. Остро запахло кровью.
- Глянем, что нам оставили? – пискнул Артём и ловко забрался вверх по ребру.
Ольга оставалась брезгливой женщиной.
- Фу, отец, идём отсюда скорее.
Артём хлестнул хвостом по липкой кости.
- Куда? В ресторан Дон или к тёще на блины? Неужели ты ещё не поняла...
Ольга поняла, но согласиться не могла.
- Хватит паясничать, вот встретим людей и всё.
- Встретим, разумеется. Пока же придётся следовать Конституции джунглей – хватать любую пищу, потом прятаться и кушать… тихо… сюда уже идут. Удираем!
Утром ласковый и свежий ветерок летел с моря и исчезал в густо-зелёном, совсем не мрачном лесу. Вокруг темнели, словно покрытые замшей, валуны. Они казались живыми и будто хотели вылезти на берег.
Охристый край небес, разливаясь по горизонту, переходил в нежно-салатную полоску, которая постепенно растворялась в пронзительной сини. В выси, в самой её бесконечности, чёрным крестиком парил коршун.
- Не к добру это, - вырвалось у Ольги.
- А я слыхал – к свиданию, - отвечал Артём.
Прячась в сизом терновнике, внимательно осмотрели детей. Особенно дико выглядели милые дочки. Их уродовал противный в тёмных усиках нос. Он тянул губу, от этого хищно обнажались резцы.
Но светлели косицы и пушилась чёлка Насти. Курчавились волосы на голове Веры. Потемнелые округлые глаза являли птичье удивление и испуг. Розовые лапки походили на ручки и ножки. Это по-прежнему были их дети, со своими желаниями и капризами.
- Просто красавцы и красавицы, - резюмировал отец.
Ольга, размягчённая душой, суеверно крестила детей и, шмыгая носом, с тоской вспоминала про платьица, бантики, гольфы. Увы, ничего этого не было, а потому прикрылись длинными листьями, сделав из них юбочки.
Артём напомнил, мол, наступило их время. Его надо использовать с умом:
- Море вновь ушло, оставив в полосе отлива сочные водоросли и вкусные ракушки. За день нам надо вырыть или сыскать приличный дворец и хоть худенькую скатерть-самобранку.
Артём взбежал на взгорье и оторопел. Совсем неподалеку, в голубых чернилах моря стоял корабль, а к берегу скорлупкой грецкого ореха плыла шлюпка. В ней сидел человек.
Артём забыл, что он получеловек-полумышь. Он засвистал всех к себе и начал плясать, размахивая в сторону корабля руками.
Ольга и дети повисли на отце.
- Ура, мы спасены! Ура, спасены! Спасены!
- Я знала, что найдут, - как дитя ликовала Ольга, - я говорила… потому, что знала. Найдут и вылечат, ведь за рубежом есть всякие врачи.
Свежий, ласковый ветерок обнадёживал их дух. Коля тоже выплясывал, как дикарь, – вертушку. Девочки держали друг дружку за лапки и смеялись. Толстенький молчун Миша хватал камушки и швырял вниз.
Внезапная тень зашумела на миг крыльями и обдала пыльным воздухом. Истерически взвизгнул и забился Павлик. Артём резко отбросил Ольгу, обернулся и онемел. Ноги стали ватными и непослушными.
Хищная светло-пёстрая птица, похожая оперением и размерами на могучего алкониста, всадила в рыжую спину упавшего Павлика ятаганы заскорузлых когтей. Из разодранной кожи струями брызнула алая, пенистая кипень.
Артём не хотел, не мог, не желал верить, что Павлушу, их белокурого последыша и баловня, их Павличку постигла такая страшная участь.
Горло сжал судорожный ком, крик вырвался булькающим стоном. Он схватил и швырнул камень в птицу, а та взлетела на высохшее одинокое дерево, зажала свою добычу в развилке и спокойно стала клевать обмякшее тело.
У Артёма потемнело в глазах. Небо вспыхнуло разноцветным фонариком и погасло. Молчаливый упырь замаячил на фоне зелёного солнца. Артём оттолкнул его, и детское личико – эхо сумасшествия – личико его дитятки превратилось в растекающееся красное пятно. Всё багровее эта ужасная краснота, всё душнее замерший белым телом воздух.
Мёртвое тело корячилось и будто махало остальным, мол, вы-то хоть бегите, вы-то хоть спасайтесь.
Артём и обезумевшая от горя Ольга ничего не желали понимать.
Вдруг страшная птица гортанно заклекотала и, оставив Павлика в развилке, взмыла вверх, проплыла над остальными.
- К дереву, к дереву жмитесь, - разом очнулся Артём и опять начал хлестать всех подряд хвостом, как лошадок, гнать вперёд.
Он пихал девочек, волок обеспамятевшую Ольгу, а сам всё следил за зловещей птицей. Опять над ними пронеслась серая тень.
- А-а-а! – взвыли дети, шныряя, кто куда.
Орлан выбрал добычу покрупнее и упал на Артёма.
- Сука проклятая! – Артём, вне себя от злости, нырнул между кинжалами когтей.
Он подпрыгнул, вцепился в грудные перья «злыдни». Перья были мягкими, густыми. Цепляясь за них руками и ногами, ёрзая хвостом, Артём юркнул под мышку птице и вцепился в оголённое место. И начал грызть, грызть, прокусывая подвижную, горячую кожу. Пресный запах сырого птичьего мяса, противный дух и привкус крови оглушал его человеческие чувства, но в этот миг в нём преобладало желание спасти своих детей, желание избавиться от преследователя раз и навсегда. Это желание рождало ярость.
Огромные крылья распахнулись и вынесли птицу в равнодушно голубеющие небеса. Семья была спасена.
Артём мигом перегрыз какую-то толстую жилу, и птица заскользила вниз по спирали. От резкого толчка, а орлан спикировал на дерево, труп Павлика упал вниз. Артём едва не вылетел вон. Спасли тесно переплетённые бородки могучего опахала хвостового пера. Они амортизировали удар.
Длинные острые зубы рвали вздрагивающие ткани, кровь крупными рубинами падала вниз.
Артём мельком увидел, как бессильно обвисло длинным серо-белым флагом крыло, и вновь припал к горячей ране.
Птицу грыз с взаимной беспощадностью. Напрасно орлан пытался извлечь его клювом, мешал сук и щит омертвелого крыла.
Орлан с треском сорвался с дерева, упал пепельно-серой горой на камни и забился, вздымая белесую пыль. Заваливаясь на бок, на сломанное крыло, он закружил на месте. Застонал булькающим клёкотом, задрожал, задрожал, встряхнулся, засучил когтистой лапой и затих.
Небольшая, похожая на пирожок, шлюпка достигла берега. Приплывший подхватил серо-зелёную лодку за носовое кольцо и легко, словно та была всего лишь опрокинутой солдатской пилоткой, повёл за собой. Лодка прошипела днищем по песку и утробно заскребла, пугая чаек, по гальке. С разгона, яростно спеша, огромный бородач дотянул её до камня и примотал верёвкой, как живую.
Вещей было немного. Надев рюкзак и подхватив мешок, детина взошёл на бугор.
Издалека долетел гудок – прощальная мелодия. Бородач оскалился, дико застонал и погрозил пароходу кулаком. Молча глядел, как на дымчато-фиолетовой линии горизонта долго маячили, словно погружаясь в воду, тёмные иглы мачт.
Потом резко встал, пошатываясь, подошёл к мёртвому дереву. Увидел растерзанное тело Павлика и брезгливо отбросил его подальше огромным кирзовым сапожищем. Под клетчатой рубахой, утянутой жёлтой жилеткой, на волосатой груди висел крупный оловянный крест.
Ольга и дети, не шелохнувшись, глядели на бородатого человека. Наверняка какой-нибудь учёный сумасброд, который добровольно подвергает себя испытанию, или охотник-подрядчик, прибывший за дичью.
Они ждали, и Человек пришёл. Он – их надежда, их спаситель, их кормчий.
Кормчий тем временем увидел птицу.
- Кны-ы-ны, - промычал он на своем языке и поднял раскрылившегося орлана, точно взвешивал его. – Э-н-а!
Он развязал похожий на серую глыбу с блёстками заклёпок рюкзак и вынул замотанный в белую тряпицу топор. Обошёл, примериваясь, сухое дерево и едва не наступил на семью Неделькиных.
Ольга попыталась остановить пришельца и звонко запищала.
- Стойте, стойте, я прошу вас.
Она не знала, что перед ней глухонемой.
А тот увидел Ольгу, увидел, как та оскалилась на него, показывая лезвия зубов, и возмутился. Злость к тем, уплывшим на корабле, опять захлестнула его, выплеснулась на тёмно-рыжего, вытянувшегося на задних лапках, будто солдатика, зверька.
- Ун-ы-ы! – издал он воинственный клич и попытался прихлопнуть рыжего нахала сапогом.
Неделькины бросились врассыпную! Он начал гоняться за девочками и мальчиками, бить по земле чёрными, коваными каблуками.
Перепачканный в липкую кровь Артём вылез из-под крыла и опешил – на мгновенье благоговейно замер перед Человеком.
Огромный бородатый великан метался вправо, влево и беспорядочно топал ногами.
«Что за пляска?» - он огляделся и поискал Ольгу с детьми. Глаза пробежали по пепельному, в блестящих клепках, очень похожему на огромный булыжник, рюкзаку, по тряпичной лежащей бочке туго набитого мешка. Взгляд натолкнулся на голое, растопыренное дерево, и в сердце куснул муравей мучительной потери – как же он не доглядел за Павликом, как?
Он вдруг понял, что делает человек, разом услышал писки и визг, различил в клубах белесой пыли тёмно-рыжие тени. Нет, такого он больше не допустит.
Пронзительный свист – не услышан. Артём метнулся к мешку и начал грызть гигантскую сардельку. Аппетитно запахло хлебом, рассыпалась мука, выпал узел с салом. Рядом с рюкзаком лежала чёрная железная труба с широкой, грубой лентой ремня. Он догадался, что это ружьё, и забежал за рюкзак к прикладу. Зацепился хвостом и задними лапами за чёрный край курка, а передними, помогая зубами, за ребристый рычажок, изо всей силы сжался и взвёл курок.
Оглушительный выстрел ударил дробью по дереву. Артёму осушило лапы. С криком снялась и резко профьюкала крылами стая перепелов. Перебило провисший сук, и он, словно змея песчаного цвета, нырнул к ногам преследователя, упруго отскочил и… накрыл убегавшего Мишу.
Бородатый отшатнулся. Он заметил дымок от ружья, увидел распотрошённый угол мешка и силуэт стоявшего на рюкзаке Артёма. Он нагнулся подобрать сук и наткнулся на оглушённого тёмно-рыжего зверька.
Напрасно свистел и подпрыгивал Артём, напрасно верещал:
- Беги, сынок!
Измазанный мелом сапожище топнул. Рука с палкой замахнулась в сторону рюкзака, но Артём уже исчез.
Потный немтырь, скрежеща зубами, остановился, погрозил обоими кулачищами в море и по-бычьи замычал.
Артём глядел на ЧЕЛОВЕКА и не понимал, зачем тот зверски убил Мишу?
А немой утолил досаду, успокоился и, как ни в чём не бывало, продолжил дела. Он срубил сухое дерево и наколол дров. Походил туда-сюда по склону – отыскал глину, разрыл лопаткой ямку, принёс в котелке воды, намесил глину и обмазал птицу. Нарвал сухой травы и запалил сразу гору дров, которые жарко занялись.
Бородач натаскал колышков и, растягивая веревки, начал крепить палатку. Он тщательно собрал муку, засунул хлеб и сало в пакет. Порычал и потопал ногами вокруг, проклиная грызунов.
Артём нашёл своих в выломе, куда свалился обессиленный. Дети сидели в нависших мхах под узлом сдёрнутых корней.
Ольга лежала на мягких, прохладных мхах и молча отворачивалась от пищи.
- Ох, Артём, ох… Артём, ведь он же ЧЕЛОВЕК, почему набросился? Не заговорил, не услышал нас, почему?
Артём начал остервенело грызть горьковатого моллюска, чавкая и брызгая скорлупой.
- Он глух и нем к нам, поняла? Мы грызуны, мы человеку – враги. Это мыши спасли нам жизнь, но не мы им. Господи, Мишенька и Павлуша, уж лучше бы вы утонули.
Ночью Артём залез к страшно храпевшему и стонавшему немому в палатку, утащил хлеб и сало.
Под утро, до восхода солнца, когда все цвета сливаются в тёмно-серый, Неделькины спустились к берегу. Отец с сыном разрыли холодный песок под самым крупным, недосягаемым для воды камнем и перенесли туда тельца истерзанных детей.
На камне Артём нарисовал мягким известняком большой, видный издалека, крест.
- Будем приходить сюда и молиться, - вздохнул Артём с тихой грустью и раздал хлеб с салом.
У базальтового невысокого обрыва, под сломанным кряжем толстого баньяна, от ветвей которого вниз свисали плоские, похожие на доски, тёмно-рыжие корни – опоры, Неделькины облюбовали себе жильё. Выгрызли верёвочные корни и выстлали толстым слоем мха обширную конуру. Выход закрыли плотным, колючим снаружи плетнём, заменявшим дверь. Прорыли узкий лаз наверх. По лесенке можно было выбраться в густую траву и затеряться среди гряды скалистых обломков. То был отнорочек – путь к отступлению.
По терновнику в разные стороны бежали едва заметные тропки – к морю, к ручью, к мелколистным кустикам, усыпанным похожими на мелкие персики, румяными ягодами.
Ольга наплела корзины; в них собирали ракушки, рвали ягоды.
Как-то родители послали Колю вместе с сёстрами по ягоды, а сами отправились на берег.
Скрытно, по серебристому кустарнику, тропка вела распадком к Чёрному Сапожку, туда, где линия берега делала крутой поворот.
Горячее солнце выжгло лысину вздымающегося лбом берега. Головы округлых сиренево-серых камней высовывались из жёлтого вёселого песочка.
Прилив был благодатен, у основания некоторых камней краснел шарф из кружевных багрянок. Кукурузными листьями стелились бурые фуксии. Словно семечки подсолнуха там и сям чернели вкусные мидии. Только успевай - собирай!..
Лохматый Коля прыгал, цепляясь за упругие ветки, и показывал перед сёстрами чудеса циркачества.
- Какой ты у нас, брат, сильный, - белокурая Настя лукаво поглядела на сестру.
- Какой смелый, - подхватила та с пониманием и, как бы между прочим, обронила, - в кустах.
Колю заело.
- Отец уснёт, я этому бородатому нос отгрызу! – решительно заявил брат, упруго перепрыгивая через канаву.
- Слабо, - Настя насмешливо передернула тёмными губами, - кое-кто сам спать здоров.
Коля швырнул в сестру корзину, специально сплетённую матерью из лозы – на день его рождения.
- Ты, коза! Да я… хоть сейчас… могу.
Нетерпение загнало его высоко вверх и швырнуло вниз.
- Как в тот раз подгрызу веревки, палаткой накрою.
Кудрявая Вера подобрала плетёнку и повесила себе на шею.
- Мясца охота, опротивели ракушки, - она чуть отстала и, поведя носом по ветру, принюхалась. – Колян, стащи нам по кусочку, мы отпускаем.
- Что я тебе, вор! – взвился Коля. - Я за брата должен расплатиться. Я мститель по зову крови!
- А я мяса хочу, - упрямо повторила, сердито сверкнув чёрными глазами, Вера.
Артём видел, как поседела и сдала жена. Да и сам он был измучен внутренней борьбой с самим собой. Он не позволял себе расслабляться и завидовать человеку. Выход пока не найден, человек по-прежнему оставался врагом.
Ольга нарвала канареечных, пахнущих миндалём, мачков.
- Я отнесу… к могилке…
- Оль, ну, Оль… брось, сколько же плакать?
- Больше не буду, прости. Идём.
У их камня-могилы сидел бородатый идол и пялился на крест. Он раболепно смотрел, открывая и закрывая рот. Сунулся за пазуху, вытащил свой крест, сравнил, потом стал на колени, промычал по-телячьи и начал усердно молиться.
Ольга и Артём тоже шёпотом читали: «Отче наш иже еси на небеси…». Других молитв они не знали.
Помолившись, человек припал косматой, чёрной гривой к кресту и начал медленно биться о камень головой.
Коля гнул кусты с ягодами и таскал тяжёлую корзину.
Насте вдруг загорелось.
- Давайте, правда, в палатку к человеку залезем и мясо утащим.
- Пошли! – пожал плечами брат.
- А если отец узнает?
- Откуда, Вер? Ягод нарвали, сейчас оттащим и рванём.
- А дома предки… жуют конфетки…
- Скажи, Вер, не хочу, скажи, боюсь.
- Нет! Хочу и не боюсь. Айда к палатке сразу, ягоды потом оттащим!
Артём придумал. Написал на камне: «Увидишь больших – с кошку – мышей, не бей нас, мы люди. Ответь».
Ольга положила нежные цветы, лепестки которых напоминали ей крылья весёлых бабочек лимонниц, на камень. Вспомнила жёлтую футболку Павлика и всхлипнула.
Глаза Артёма блестели.
- Всё-таки ты, мать, права. Инстинкт инстинктом, но с человеком, главное, поговорить по-человечески. Пусть с глухонемым, лишь бы умел читать, - сказал он жене нечто важное.
Ольга сунула нос в плечо мужа, щекочась курчавыми колечками серебристых волос.
- Отец, отец, ты у нас совсем седым стал.
- Благородный металл во мне, - отшутился Артём.
Он чувствовал, как пустеет изнутри и словно взлетает в далёкое синее пространство. Упивается неземной лёгкостью, бесконечной свободой.
Ольга внезапно обеспокоилась, словно не было их камня, тоски, и заспешила к сумке с гребешками.
- Слушай, давай не будем ловить рыбу сегодня, – попросила она мужа. – Я лучше к ребятам пойду. Что-то сердце у меня не на месте. Как бы дети не натворили чего…
Вокруг палатки человека возвышался плотный частокол из свежих кольев.
Послышались шаги. Дверь забора раскрылась, жалобно, по овечьи, мекая. Бородач вышел, вскинул ружьё и долго глядел вдаль на белесую полоску перистых облачков. Обслюнявил палец и поднял руку. Покачал головой и, обмотав бечевой дверь, зашагал вниз, к воде.
Он шёл торопливо к кресту. Хотел помолиться. Мысли перемешались в его голове. Его, приговорённого к смерти, определили жить на этом острове. За что?
Глухое беспокойство, тоска и кошмары мучили немого по ночам. Рыжие, похожие на мышей грызуны не давали покоя, портили всё подряд. Сделал бойку – не помогло. Кусок мяса, нацепленный позавчера, как приманка, остался целым.
Что такое? Он суеверно закрестился. Господь лишил его мира звуков, но оставил зрение. Издалека увидел слова и побежал – родные буковки прыгали навстречу.
Бесконечное количество раз перечитал странную просьбу, потрогал увядшие цветы и, взяв осторожно, как конфету, корявый известняк, написал: «Почему мышей? Не понял. Не бойтесь, выходите».
Сомнений не было, на острове жили очень робкие, одичалые поселенцы, одной веры и одного с ним языка.
Теперь уже не Артём, а, наоборот, великан лежал за остовом скелета, маскируясь пучком травы, и нетерпеливо ждал, откуда появится дикарь.
Вдруг он увидел знакомого рыжего зверька, задрожал от ярости – и тут проклятые грызуны! Рука потянулась к ружью.
Зверёк подбежал к святому камню и стал на задние лапки, вытянулся, расправился и уже напоминал не жирную, больше кошки, уродину, а длинноносого, смешного карлика.
Карлик ловко стёр надпись и начал выводить мелом буквы. Потом исчез.
- Фу, - опешил немой и долго лежал, не в силах понять и объяснить того, что увидел.
«Глухонемой, ты ЧЕЛОВЕК. И мы люди. Я Артём, а жена Ольга. Пойми», - гласила святыня.
«Я понял. Меня зовут Джон, или Иван, - читал в свою очередь Артём. – Не уходи».
Артём остался. Он в волнении царапал мягкую поверхность мелка и наблюдал, как за остовом начисто обглоданного скелета зашевелился черноголовый, словно обляпанный жёлтой краской ящер. Вот тот поднялся, превратился в бородатого громилу и на коленях, вздымая руки, пополз к нему.
- Хны-ы-ы, - ревел он, рыдая, и слёзы текли по его немытой физиономии, крупными каплями висли на ядрёном носу, на усах.
Наконец-то ЧЕЛОВЕК признавал Неделькиных.
Волны встававших торчком волос мурашками пробегали по спине. Артём стёр надпись и быстро написал: «Здесь похоронены мои дети: Миша и Павлик. Мишу стоптал ты». Он до тошноты боялся человека и не мог преодолеть ужаса. Инстинкт прижал его к земле.
Бородач бережно, как щенка, поднял Артёма деревянистыми в мозолях пальцами и, нежно урча, поцеловал.
Бедняга едва не потерял сознание, а немой прочитал написанное и горестно покачал головой. Затем написал: «Знать бы, разве посмел».
Коля просунул палку между дверью и кромкой забора.
- Что рот разинула? – закричал он Насте, которая была покрепче сестры. – Навались! Лезь, Вергуль!
Вера с опаской поглядела в щель.
- Держите крепче, не прищемите.
Она, юркнув в проём, замерла перед огромной, в заплатах, палаткой защитного цвета, затем метнулась между остро пахнувшим золой кострищем и закопчённой с грязными ложками сковородой.
В углу росло крупнолистное, раскидистое дерево. Похожий на красный кирпичик ломоть аппетитно пахнущего мяса лежал на длинном и ошкуренном бревне. В щепках валялось узкий обломок лезвия ножа.
Воришка вспрыгнула на бревно, отогнав мух, подхватила тяжёлый, едва не в фунт, кусок и обнаружила привязанную бечёвку. Обрезать бы её обломком лезвия, но Вера не сообразила. Бечёвка тянулась к палке, подоткнутой под нависший сук.
- Боишься, унесут, - шалунья легкомысленно потянула мясо на себя, - не бойся, само убежит.
В страшной палатке вдруг что-то щёлкнуло. От неожиданности Вера подпрыгнула и сильно рванула шнур. Палка выскочила, напружиненный сук, резко развернувшись, наотмашь ударил бедняжку по спине.
Великан подхватил Артёма, словно котёнка, под мышку и зашагал крупными шагами к себе.
Не выпуская Артёма, оборвал бечёвку на калитке и вломился внутрь, опрокидывая рогатины, вздымая клубы белесой золы от кострища. Тяжело дыша, подбежал к ловушке.
С кроткой укоризной, прижав к груди кусок мяса, на них глядела рыжая, похожая на крупную ондатру зверушка, мордочка которой была в крови. Сук переломил её пополам и припластал к забору.
- А-а-а-а! – забился, кусаясь, Артём, - А-а-а-а! – визжал он. Выпав, вскочил, сунулся в пружинистый шнур палатки, отлетел, отброшенный, в золу.
Немой отломил сук, освободил и положил ещё мяконькое тельце на засаленное вафельное полотенце. Вере шёл десятый годок. Девочка ещё не окоченела и словно спала, странно изогнувшись не к животу, а наоборот.
- Боже, где ты? Смилуйся! – шептал несчастный отец. – Зачем отвернулся, мы же лю-ди!
Немой достал фляжку со спиртом, откутал. Ливнул в кружку и сунул к губам Артёма.
Пламя плеснулось в горло и выжгло нутро. Артём, как дитя, тёр руками глаза.
- Зачем убивать, - бормотал он, - зачем?
Немой догадался, о чём речь. Он ушёл в палатку, вынес изгрызенные сапоги, тряпьё и швырнул на землю.
Веру схоронили под тем же камнем рядом с братьями. На камне написали сверху вниз: «Воскресенье, суббота, пятница». Три дня вычеркнули из недели.
Десять дней мать провалялась в горячке. Артём тоже не мог ни есть, ни пить - горе опустошило душу.
Через два месяца жары пришли дожди и лили неделю и пять дней. После этого деревья и травы вокруг пышно зазеленели и зацвели. Остров словно обновился, словно помолодел. Звери сбивались в пары, птицы вили гнёзда. Все обзаводились потомством.
Охотник стал ловить больше дичи, и с хорошей еды Неделькины быстро росли, догоняя в росте немого. Артём уже не обращал внимания на орланов, которых мог задушить лапами, не боялся за детей.
После дождей брат и сестра стали жить отдельно от родителей в другой стороне распадка. Коля и Настя сошлись и спали. Девочка у них родилась нормальной и не имела ничего мышиного. Молодые принесли крошку старикам.
- Вот оно, нормальное, человеческое, - заплакала Ольга.
Артём позвал немого, и тот налил по крышечке спирта.
- Омоем, омоем, - расшумелся дед. – Как не выпить, как не омыть? Ольга, не горюй! С рождеством тебя, бабка, с воскресением!
Автор: Иван Быков
Источник: http://litclubbs.ru/writers/1692-cheloveko-myshi.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
#мыши #люди #фантастика #выживание #остров
