Вдумчивая, внешне спокойная лирика Татьяны Некрасовой раскрывается не сразу. Эти стихи нужно прочувствовать, вглядеться в них, и тогда перед нашими глазами возникает целая вселенная, полная ярких образов.
зимарт
пчеленная медведьмы велика
подснежные подсолнечные соты
несметные гудящие полки
и вьётся знамя каждого полка
соцветиями света с позолотой
надежд и намерений всеблагих
ещё во сне лежит везде веснег
а наяву гудящие деревья
и ветер обрывает лепестки
навстречу жизнерадостной возне
проснулась муравьиная деревня
и сонмы насекомой мелюзги
всё новое земля и иже с ней
безоблачно открыто безмятежно
не лучше но честнее как ни кинь
а сердцу отчего-то всё тесней
высматривает вдруг вернутся те же
хоть раз но ветеранские полки
предстоящее
когда прелестная капустница
на грудь капустную опустится
и можно будет выдыхать
большое что-то с места сдвинется
царапнет свет щекой щетинистой
лети табачная труха
и это что-то небо выгнуло
и на плече скололо фибулой
и запахнуло будто плащ
и стало душно и торжественно
во тьме чужого путешествия
сквозь гром и молнии и плач
прошло
в груди капустной дырочка
и некого позвать на выручку
и что теперь а что теперь
легко жила легко и сгинула
ах бабочка ах душу вынула
но что даётся без потерь
среди плохого и хорошего
за полчаса две жизни прожиты
как третья подведёт меня
посмотрим
а пока роскошная
стоит перед глазами прошлая
июль гроза средь бела дня
лётное
люди летают низко, руками машут
ни гуденья, ни писка — просто «ух ты», «вот же» и «маму вашу»
налетаются — сядут перекурить, глядя в сырую землю
думают: жить бы ещё да жить, да где мне
люди летают недалеко: места под солнцем мало,
явно или тайком плюс-минус два-три квартала —
вот и граница, дальше — всё то же наверняка и те же
совсем далеко — нечисть уже и нежить
люди летают поодиночке — не парами и не стаей
и над собой каждый раз пролетая
думают: надо бы дальше, выше — и вот бы рядом
те, с кем пустыня райским казалась садом
начало мая
на даче самая сирень
и трын-трава и ветер с юга
сарайчик с крышей набекрень
накрыло лепестковой вьюгой
походную топила печь
драла осот и загорала
и время продолжало течь
и с убываньем примиряло
пока не вытекло пока
не разлилось вдали закатом
а на земле прошли века
под облаком сиреневатым
и столько высыпало звёзд
так обострился слух что слышно
далёкий кто-то произнёс
налить стакан поправить крышу
один за всех
пастушья сумка прорастает сквозь
бараний череп, оживает кость:
принюхивается и вспоминает
земля вода съедобная трава
а здесь недалеко была тропа
споткнулся обернулся жизнь иная
вокруг всего довольно жук оса
кузнечик ветер солнце небеса
и с этим делать что
начать и кончить
вдали поют
и точатся ножи
идёшь бредёшь бежишь бежишь бежишь
и дребезжит безумный колокольчик
не убежать лежать в густой траве
с пастушьей сумкой в скорбной голове
не чувствовать не помнить удивляться
кузнечику жуку пчеле осе
никто из них — и в то же время все
коротенькие дни их да продлятся
неубывающее
я — семя родины, она
там, глубоко, как уголь, тлеет,
подсказывая имена —
и ночь светлее, день теплее
и родина — она не мать,
не мачеха, а речь и берег,
к которому могу пристать,
пока в него хоть кто-то верит
а и не верят — есть как есть
и жажда быть неутолима
там и тогда
сейчас и здесь
гори, гори
огонь без дыма