"А между нами снег" 156 / 155 / 1
Начало светать, толпа расходилась. Мустафа так и лежал на земле. Женщина, которая обвиняла Мустафу в том, что он хотел увести её дочь, привела свою Полину.
— Он? — спросила она строго.
Пятнадцатилетняя девица покачала головой.
— Тот был маленького роста, светлый, не он…
— Да как же не он? — пробормотала женщина. — Я и сама видела, он самый. Что ты тут дурочкой меня выставляешь?
— Ой, маменька, бросьте вы. Ванька то был из Прохоровки, а вы шум подняли!
Ярина смотрела на ругающихся мать и дочь.
Когда женщина сняла с себя фартук, свернула его и стеганула дочь по лицу, мамынька отвернулась. Ещё долго было слышно, как мать отчитывала Полину, ведя её по улице и позоря перед всеми.
Иван Григорьевич спал таким беспробудным сном, что всё ночное происшествие прошло мимо него. Он сонный вышел на крыльцо, заметил Мустафу и подошёл к нему. Потрогал за плечо. Араб не шевелился.
Откуда-то издалека было слышно, как Ярина кричит:
— Матвей, Матвей, ты где, сынок?
Матвей сидел в сарае. Когда он услышал в ночи рёв Мустафы, испугался, думал, что это медведь и побежал в сарай. Да так испугался сильно, что не мог даже сдвинуться с места. Он слышал, что мать зовёт его, но не выходил. Боялся и на глаза показаться, и с медведем встретиться.
Мустафу занесли в дом только вечером Ярина вместе с Иваном Григорьевичем. Араб иногда приходил в себя, что-то бормотал невнятное своим теперь беззубым ртом. Ярине даже жалко его стало.
Ещё днём Ярина сама выглядывала сына в яме, а потом, шерудя там крюком, зацепилась за что-то. Подняла. Это был знакомый мешок. С трудом Ярина развязала его, воротя нос от неприятного запаха. Всё внутри было мокрым. Вокруг стоял такой зловонный дух, какой Ярине ещё не приходилось ощущать никогда. Он потом долго не покидал её. Казалось, что он впитался в кожу рук, в волосы. Начищала руки песком, мыла щёлоком, ничего не помогало.
Жалость к Мустафе появилась позже, когда домой вернулся Матвей. Он три дня просидел в сарае, спрятавшись за стогом сена. Туда Ярина не догадалась заглянуть.
Мальчик пришёл в дом во время обеда. Открыл дверь и как ни в чём не бывало хотел пройти мимо. Но Ярина выскочила из-за стола, увидев его. Сначала плакала и обнимала, а потом схватила палку.
— Не надо, маменька, прошу, не надо. Я это виноват, это я мешок в туалет выбросил.
Услышали это все: и Мустафа, лежащий на печи, и Иван Григорьевич, с аппетитом уплетавший Яринину стряпню.
— Не тронь мальца, — еле слышно произнёс Мустафа. — Грязным деньгам — грязная смерть.
Ярина палку опустила.
Псковские мужики избили Мустафу очень сильно. Он первое время даже есть не мог, только харкался красноватой жижей. Были сломаны рёбра, вывихнута рука.
Бабка-костоправка, которую Ярина попросила помочь, устраняла вывих, ставила рёбра на место и туго бинтовала. За это Мустафа щедро платил бабке оставшимися деньгами. А та и рада была стараться. Заприметив во дворе Ярины обоз, ночью заглянула в него, и на следующий день как бы невзначай сказала:
— Сон мне приснился божественный. Спускался Боженька по лестнице и в аккурат на яркий красочный ковёр красоты невиданной. От такой красоты я чуть было не ослепла. Да Боженька мне и говорит: «Матрёна, так чего ты удивляешься так и любуешься? Это же твой ковёр! Сама мне постелила и пригласила».
А я ему отвечаю: «Боженька, так он от твоей поступи так сияет, так светится».
«Не от меня такой свет, — ответил мне Боженька. — Это душа твоя светится. Ты человеку хорошему помощь оказываешь, вот и светишься вся. А я пришёл поблагодарить тебя за раба божьего, за сына моего Мыстаху!»
Костоправка Матрёна не могла запомнить имя араба и каждый раз называла его то Мыстаха, то Мышаха, то по-другому переиначивала.
Никто не знал, делала она это специально или впрямь имя было таким сложным для запоминания.
— И вот проснулась я, — продолжала Матрёна, — а перед кроватью половик, связанный ещё моей бабкой. И нет в нём ни красок, и сияния. И я вот думаю, неужели я недостойна ковра дорогого, арабского. Ведь сам Боженька мне такой ковёр предсказал. Вот придёт он ко мне в дом, Боженька-то, а я ему что под ноги постелю?
На следующий день по просьбе Мустафы Иван Григорьевич вытащил из обоза один из ковров и постелил его перед печкой.
Матрёна, зайдя в обед взглянуть на пациента, ахнула. И даже не подошла к Мустафе. Свернула ковёр и убежала.
— Стой, — кричал вслед Иван Григорьевич, — стой, куда побежала?
Но Матрёна неслась по улице, не оглядываясь.
Впервые за долгие дни отчаяния и молчаливости, недосказанности и ненависти дом Ярины наполнился весёлым смехом. Начал Мустафа, а его потом поддержали все. Мутсафе было сложно смеяться. Его смех был похож на индюшиный говор. И от этих звуков долго-долго заливались смехом младшие дети Ярины.
Продолжение тут
Все мои рассказы тут
Заказать книгу "Бобриха" с моим автографом можно тут
На моём втором канале опубликован рассказ "Божья коровка" тут
