— Ну что ты всё дёргаешься, Дорофеева, — недовольно покрикивал седовласый и немного грузный мужчина. — Эмоции мне дай. Э-мо-ци-и!
Балерина в последний раз взмахнула руками и шлёпнулась на пол, изящно уложив под себя одну ногу. Позвоночник словно резиновый изогнулся сначала назад, потом вперёд, голова поникла, а руки, описав кривую, упали на прозрачный корсаж юбки.
«Умерла», — сделала вывод Лена. — «Но как-то неубедительно».
— Что ты грохнулась, как подкошенная, — не унимался режиссёр. — Тебя же не подстрелили. Тебе сердце разбили. Ты должна умереть одухотворённо. А, — махнул рукой мужчина, — перерыв двадцать минут.
Измученные привередливостью режиссёра артисты балета поспешно покинули сцену. Валдис Жюлькявичюс (так было написано на афише) достал бутылку минеральной воды и залпом осушил почти всё её содержимое.
Лена вынырнула из своего укромного местечка на последнем ряду и направилась к сцене. Звук шагов поглощала красная ковровая дорожка.
— Здравствуйте! — Лена произнесла это не слишком громко, но от неожиданности режиссёр дёрнулся и выронил незакрытую бутылку. Расплёскивая остатки содержимого, бутылка стремительно покатилась по паркетным доскам театра, оставляя за собой влажный след.
— Это ещё что такое? — тем же грозным тоном, что и минуту назад прогрохотал мужчина. — Вы кто такая и что здесь делаете? — и, не получив ответа, заорал натренированным голосом: — Кто пустил?
— Если вы перестанете кричать, я отвечу на все ваши вопросы, — спокойно произнесла Рязанцева.
Привыкший к повиновению режиссёр опешил от такой наглости и, не зная, как на это реагировать, замолчал.
— Я следователь и нахожусь здесь, потому что расследую дело об исчезновении вашей ведущей балерины Вероники Лебедевой. Ну что, я на все ваши вопросы ответила?
Жюлькявичус сглотнул слюну и, потеряв на время дар речи, кивнул.
— Вот и хорошо, а теперь я хочу задать вам несколько вопросов и надеюсь, что вы так же подробно и честно на них ответите.
— Да, да, я, конечно же, отвечу на любой вопрос, — сконфужено залепетал коротышка. — Верочка, боже мой… если бы вы знали, какую артистку мы потеряли. И что теперь делать? Всё полетело в тартарары.
— Вы говорите — «потеряли», разве Лебедева умерла? Вы что-то знаете об этом?
— Нет, нет, что вы. Это я так, фигурально выражаясь, — перепугано тараторил режиссёр. Его лоб был покрыт крупными каплями пота, которые стремительно стекали по одутловатому лицу до самого подбородка. Мужчина вынул из кармана смятый носовой платок и принялся усиленно растирать им лицо, задевая при этом маленькие круглые очки, которые обиженно съезжали на кончик носа. Обтерев платком лицо, коротышка поднёс его к картофелеобразному носу, громко высморкался, скомкал платок и запихнул назад в карман. — Для театра это такая потеря, такая потеря. Хоть увольняйся. Кто будет танцевать Жизель? Кто, вообще, будет здесь танцевать?
— А как же Олеся Дорофеева?
— Кто?! Дорофеева?! Не смешите меня. Вы видели, как она танцует?
— Я мало, что смыслю в балете, но на мой дилетантский взгляд танцует она неплохо.
— Вот именно — неплохо. А надо — потрясающе. Понимаете? Ах, да! Сразу видно, что в балете вы не разбираетесь, — высокомерно произнёс Жюлькявичус. Странно, но при такой фамилии, в его речи совершенно отсутствовал акцент, и свойственная жителям Прибалтики медлительность тоже не наблюдалась. Скорее наоборот — он был излишне суетлив. — Лебедева умела передавать эмоции, в совершенстве владела актёрским мастерством. А как тонко она чувствовала характер музыки. Ах, если бы вы видели, как выразительно она танцевала. Чрезвычайно точное воплощение, столько трагизма в сцене сумасшествия, вы бы видели. А теперь что?
— А какие у неё были взаимоотношения с партнёром и другими артистами балета?
— Отношения? Даже не знаю. Обычные, — сразу утратив интерес к разговору, стал растягивать слова режиссёр. Много говорить он мог только о балете и о своей роли в искусстве. Все остальные аспекты актёрской жизни его волновали мало. — А что вас интересует?
— Бытует мнение, что между артистами балета существует своего рода конкуренция, соперничество и даже битва за роли. Это так?
— Наверное, — равнодушно согласился режиссёр.
— Я слышала, что даже стекла битые подсыпают в пуанты?
— Сплетни, — отмахнулся Жюлькявичус. — У Лебедевой нет конкурентов, она лучшая.
— Тогда должны быть завистники… — Лена внимательно вглядывалась в спрятанные за стёклами очков глаза, пытаясь понять действительно режиссёр ничего не знает или просто прикидывается. — Или завистницы.
— Ну завистники у всех есть, даже у меня, — вздёрнув голову, согласился Жюлькявичус, — а к чему вы клоните?
— Меня интересует — не могла ли Лебедева стать жертвой закулисных интриг. Может, кто-то намерено сорвал спектакль.
— Да, да, да, да… — задумчиво произнёс мужчина, — как же я сразу не подумал.
— О чём?
— Спектакль могли сорвать мои завистники. Это же экспериментальная постановка, я полностью изменил концовку, и спектакль должен был произвести фурор. Про это все СМИ трубили уже давно, и билеты были раскуплены моментально. Боже мой, боже мой. Это я ещё хорошо отделался. Ведь такие случаи бывают, вы знаете?
— Нет.
— Могут и кислотой облить. Да. Надо быть осторожней. — Мужчина одной рукой снял очки, другой достал платок, протёр окуляры и снова нацепил очки на нос. Прозрачные стёкла покрылись мутноватыми разводами слизи.
Вы прочли отрывок из детектива "Амплуа убийцы". Полностью книгу Елены Касаткиной ы можете прочитать на Литрес, Ридеро и Амазон. https://ridero.ru/books/amplua_ubiicy/
