-Привет, Лексей. Зайти можно? Баба дома твоя?
У окна, припирая покосившийся столик калитки палисадника жирным бабьим бедром стоял Николай, сторож колхозного коровника, хитрый и ушлый мужичонка, по слухам богатый, как купец. Как он рубил деньгу никто толком не знал, разве что периодически уезжал в райцентр, делал там какие то делишки, а тут, в селе работал в колхозе для блезиру, лишь бы отстали. Алешка кивнул, оттолкнувшись руками передвинул свое кресло к столу, плеснул молока из графина в граненый стакан, подтолкнул поближе тарелку с пирожками. Авдотья сегодня была на дежурстве, но наготовила ему всего и даже работу оставила - прошлогоднюю картошку перебирать. Они уже прожили с Авдотьей больше двух лет, прожили душа в душу, ничего друг от друга не требуя и не ожидая, - просто, как брат с сестрой. И в последнее время Алешка начал понимать, что именно эта некрасивая, чудная, грубоватая женщина примирила его с этой чудовищной бедой, которая придавила его к земле, лишив воли к жизни. И только благодаря ей он не приставил себе к виску дуло отцовского обреза, который он хранил в тайном месте.
Николай скинул с пухлых плеч телогрейку, постоял отдуваясь (уж больно растеплился мартовский денёк, уж больно жарким было светлое весеннее солнышко), стащил здоровенные кирзовые сапоги и прошёл к столу, шлепая медведжьими лапами по чистым половикам. Откусил половину пирожка, хлебнул молока, сел на табурет.
-Я к тебе чего… Говорят, ты травы знаешь, запасы делал. Или врут люди?
Алешка поморщился, чего-чего, а эту полосу своей жизни он вспоминать не хотел особенно, но отрицать не стал, неопределённо качнул головой.
-Ну есть на чердаке кой-чего. Сушил когда-то. Только оно старое все, в печку только. А ты чего хотел - то?
Толстая морда Николая стала масляной, как будто её макнули в грязную блинную сковородку, он как-то чудно замигал глазами, оскалился.
-Я тута женится решил. Бабу себе в городе одном присмотрел. Хорошую, красивую. Вдовую. Так мне с энтим самым…
Он неприличным жестом указал себе куда-то в область штанов и даже покраснел слегка
-С энтим самым помочь надоть. А то баба молодая, горячая. Уважить её бы по хорошему, а у меня.. Ну, ты сам понимаешь. Есть травка такая?
Алешка помолчал, потом кивнул.
-Есть сбор один. Завтра приходи, Авдотья сварит. Женишок.
…
Середина апреля обрушила на степи такие дожди, которых испокон веков не видели в этих местах. Бурлящие потоки неслись с полей, дождевые ручьи смешивались с талым снегом, Карай заглотил всю эту воду, вспух сизым нутром и, сбесившись, понесся к селу, грозя снести все на своём пути. И снёс бы, никого и ничего не пощадил, но,благо, зима была малоснежная, не хватило Караю воды для злодеяния, и он захлебнулся, остановился у задков огородов, постоял в задумчивости и нехотя полелся назад, постепенно возвращаясь в свое русло. И грянуло уже настоящее, горячее, почти летнее солнце, подожгло пока немытые окна, заиграло в лужах, заставило улыбаться и стар и млад и верить в жизнь.
Этот день был особенно ярким и радостным. Шла страстная неделя, чистый четверг, Авдотья, распахнув настежь окна, взобравшись на стол и упершись огромными костлявыми ступнями в старые доски столешницы, драила стекла и болтала без умолку, как сорока.
-Я вот думаю, Алешенька, нет никакой любви. Какая любовь, придумали все. Сначала срам один, похоть свою чешут, а потом живут рядом, потому что вместе легче. Это и есть любовь, когда вдвоём лучше, чем поодиночке. Как думаешь?
Алешка улыбаясь слушал, забирал у неё грязные тряпки, полоскал их в ведре, отжимал и подавал снова. И вдруг сердце у него прыгнуло в груди, с силой толкнув в ребра и на секунду лишив дыхания. По улице шёл Николай. Он гордо держал пузо вперёд и придерживал за локоток женщину. Она слегка сутулилась, неуверенно перебирала маленькими ножками в узких, модных городских сапожках, толстый деревенский серый платок укутывал её тоненькое тело почти с головы до пят. И только по линиям изящной головы и нежной, потускневшей коже бледноватых шек, он узнал её… Рядом с Николаем шла Варя…