Странные сны и явь поэта Александра Рытова. Путешествие из Филадельфии в Вашингтон, яркая майская луна Пенсильвании и трусы Бобби Кларка, счастливый озон детства, русская метель, крылья Советов и вечерних птиц над Переделкинским кладбищем, темная медленная вода Сетуни и школьный похоронный марш, трусы-занавес, композитор-император, чёрная кровь Ван Гога…
Два автобуса
Запомнил 7 сентября 1976 года. Я пошел в шестой класс. Это был пасмурный школьный день. Мы в ученической форме после уроков сидели на скамейке у подъезда. Восьмиклассник Дима курил. Неожиданно на улице Новаторов зазвучал похоронный марш. Люди затихли. Через минут 5 проехали два автобуса. Дима с последней затяжкой сказал:
— Андрюха Капранов из 8-го «Б» умер.
Вернувшись домой, я смотрел из окна на пасмурное небо, футбольное поле, бойлерную, тропинки, дорожки, пятиэтажки, девятиэтажки. Облака, похожие на муравьев-химер, покачиваясь на ветру, плыли в сторону московской кольцевой дороги подальше от школы, вслед за двумя похоронными автобусами. В комнате моей бабушки играло радио, звучала песня из «Доживем до понедельника»:
«Пусть над нашей школой он покружит, благодарный передаст привет, пусть узнает, все ли еще служит старый наш учитель или нет».
Мне показалось, что эта песня — советский вариант школьного похоронного марша. Бренность и скорбь атеистического беспросвета пропитали ее насквозь. И где-то там между бойлерной и левыми воротами футбольного поля мелькала лучиками теплого сентября душа неизвестного мне при жизни Андрея Капранова.
Я снова спустился вниз к ребятам, сидевшим на скамейке. Дима закурил очередную сигарету, мы молча уставились на него. Он уловил наше настроение и протянул нам сморщенный дымящийся косячок:
— Затянитесь, придурки, все равно умирать…
Ночь нежна
Приснился пионерский лагерь, в который я ездил в 1975 году. Во сне мы приехали туда с друзьями — бывшими пионерами. И нам было лет по тридцать — тридцать пять. Так случилось, что наш день мгновенно превратился в вечер, а потом в ночь. Мы участвовали в ночном купании, потом нашли старую ржавую душевую. Включили воду. И на удивление вода полилась. Потом я вдруг понял, что трусы мои намокли во время купания в реке, а другие у меня в чемодане, который остался в специальном домике для хранения пионерского имущества. Я вышел в темноту из душевой, обмотавшись большим белым полотенцем.
Ночь стояла сказочная. Такой она может быть только во сне. Тихая прозрачная дышащая полная летнего озона. Никаких ветерков. Все строения пионерского лагеря освещались фонариками и луной так резко, что казалось, будто расстояние до них совсем небольшое. Я искал домик, где был мой чемодан. «Что за чудо?» — спрашивал я себя. Дышалось так, словно я сам был частью воздуха. На мне было только обмотанное вокруг полотенце, и я чувствовал свою связь с доброй сухой землей и темным материнским небом, радовался легкости и необыкновенному замедлению времени. Вход в чемоданную почему-то был открыт и даже освещен. Рядом сидели две очень красивые девушки и шепотом о чем-то говорили. Эхо их разговора поглаживало мои барабанные перепонки. «Это рай», — сказал я. И даже во сне я на миг испугался своего голоса. Мне показалось, что как только я вновь открою рот, великий покой и его краски вдруг испарятся. Я буду опять бродить по углам квартиры в поисках персонажей убежавшего сна, нажимать на клавиши, щипать струны, брать в руки ручку — лишь бы найти тот код, который связал бы меня опять с самим собой, тем самим собой, который только что был в раю.
И тем не менее, я набрался сонных сил и спросил девушек можно ли мне достать с полки свой чемодан и взять оттуда трусы. Девушки не возражали, а одна из них даже согласилась поддержать ладошкой стык краев моего полотенца, чтобы оно не упало в тот момент, когда я буду рыться в чемодане. Я достал чемодан, присел на корточки. Она тоже присела рядом и прикоснулась рукой к моему полотенцу. Ее касание было трогательным, заботливым, настойчивым и бесконечно горячим. Одновременно она пристально смотрела на меня с нежностью и прямым вопросом. Моя правая щека пылала. Я рылся в своем барахле. В чемодане были ремни, белые майки, высохшие ящерицы, перекатывалась от края к краю, мешая моим поискам, какая-то бутылка. Я ждал мгновения, когда закончу ритуальные поиски и посмотрю на нее, пытаясь представить себе, как встретятся наши взгляды в главную секунду чудесной ночи. Именно в этот момент мне удалось нащупать трусы. Огромные, как парашют, черные трусы. Но неожиданно присутствие моей помощницы стало ощущаться все меньше. Я достал трусы, расправил их и понял, что это занавес. Проснувшись, я долго сидел на кровати, думая о своей робости и безалаберности.
14
Вначале показалось, что смерть Шаинского пройдет в недолгой печали об осиротевших Антошке, Кузнечике и Голубом вагоне. Маленький любопытный человек с внешностью Павла I покинул этот мир и приснился мне вчерашней ночью в мундире русского императора. Шаинский и Павел были чем-то одним. Композитор-император стоял с тростью на автобусной остановке. Один за другим подходили автобусы с разными номерами на световых табло. Павел-Шаинский ждал свой транспорт. Во сне я стремился запомнить номер автобуса, на который сядет композитор-император. Через несколько минут в сумерки приснившейся мне остановки въехал разноцветный автобус номер 14. Увы, бегущую строку «куда-откуда» я не разобрал. Шаинского увезли, сон закончился. Пробуждение было светлым: секунд 10 мне еще казалось, что и император, и композитор живы.
Черная кровь Ван Гога
Приснилось, что вокруг поле с подсолнухами. Ни ветерка, ни движения вокруг, просто темная жидкая прохлада, омывающая каждую черточку лица, вырисовывая мой собственный профиль и заставляя меня осознавать себя частью суши. Среди поля стоял стол с включенной лампой. За столом сидел человек в очках и в белой рубашке с короткими рукавами. Я сорвал огромную тяжелую шапку подсолнуха, подошел к столу, поднес ее к лампе и увидел, как электрический свет освещает не матовые черные семена-семечки, а глянцевые прозрачные черные зерна с белой косточкой внутри. Черные гранатные зерна.
— Счищайте сюда, — сказал человек в белой рубашке, доставая нож и подвигая белое блюдце под тяжелый подсолнух.
Я начал счищать, выковыривать черные прозрачные пузырики с косточкой, работая ножиком, как смычком. Зерна лопались. Черный сок сбегал струйками на белое блюдце. Через несколько секунд на блюдце возникла горка из черных гранатных зерен в черной кляксе.
— Попробуйте, это очень вкусно.
Я выпил кисло-сладкую черную жидкость. И мне показалось на мгновение, что цвет моих глаз потемнел, что в мире белого света яркой лампы никогда не будет настоящего солнца. И это было прекрасно, словно я остался на ночь в школьной библиотеке.
— Поздравляю вас. Только что вы выпили кровь художника Винсента Ван Гога. Теперь ваша жизнь станет другой, также, как и ваша группа крови. Теперь у вас третья группа, отрицательный резус. Это сделает вас сильнее.
— Спасибо. А как дойти до станции из этих мест?
— Видите тропинку? Идете по ней два километра до реки. Там ночной катер. Главное, подайте сигнал фонариком с пристани. А до поезда отсюда не дойти.
Я испугался, что, поменяв группу крови, уже не дойду ни до какой пристани, что все так безумно далеко, что гранатные зерна с черной кровью голландца превратили меня во что-то другое, не похожее на меня в начале сна, когда я появился во влажном прохладном вечере, уверенной сухой сушей.
Истории на ночь: короткие рассказы Алексея Рытова. Часть первая
Читать полностью в журнале "Формаслов"
