Читая на уроках с детьми разные произведения русской литературы, разбирая отдельные сюжеты из истории общественной мысли (философические письма Чаадаева, спор славянофилов и западников), мы внезапно обнаружили один лингвистический прием, который показался нам любопытным. Он связал собой разнородные тексты, в которых есть высказывания писателей на тему России, ее особого пути и духа, ее загадки.
Что же это за ход?
Вот Чаадаев в конце двадцатых годов XIX века описывает Россию. Опубликовано это будет в 1836 году, журнал, где опубликовано, закроют, редактора сошлют, Чаадаева объявят сумасшедшим.
Но сейчас не об этом — посмотрите на навязчивый прием: частицы НЕ и НИ, отрицательные местоимения, слова с семантикой отрицания, недостачи, пустоты, отсутствия.
«Мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось…
Поры бьющей через край деятельности, кипучей игры нравственных сил народа — ничего подобного у нас не было…
Никаких чарующих воспоминаний, никаких пленительных образов в памяти, никаких действенных наставлений в национальной традиции. Окиньте взором все прожитые века, все занятые нами пространства, и Вы не найдете ни одного приковывающего к себе воспоминания, ни одного почтенного памятника, который бы властно говорил о прошедшем и рисовал его живо и картинно… Первые наши годы, протекшие в неподвижной дикости, не оставили никакого следа в нашем уме и нет в нас ничего лично нам присущего, на что могла бы опереться наша мысль; выделенные по странной воле судьбы из всеобщего движения человечества, не восприняли мы и традиционных идей человеческого рода…
Мы же, явившись на свет как незаконнорожденные дети, без наследства, без связи с людьми, предшественниками нашими на земле, не храним в сердцах ничего из поучений, оставленных еще до нашего появления…
Мы растем, но не созреваем, мы подвигаемся вперед по кривой, т.е. по линии, не приводящей к цели…
Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в род человеческий…
В наших головах нет решительно ничего общего, все там обособлено и все там шатко и неполно. В чужих краях, особенно на Юге, где люди так одушевлены и выразительны, я столько раз сравнивал лица своих земляков с лицами местных жителей и бывал поражен этой немотой наших лиц…
Опыт времен для нас не существует. Века и поколения протекли для нас бесплодно. Глядя на нас, можно сказать, что по отношению к нам всеобщий закон человечества сведен на нет. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили.
Начиная с самых первых мгновений нашего социального существования, от нас не вышло ничего пригодного для общего блага людей, ни одна полезная мысль не дала ростка на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не была выдвинута из нашей среды…
Пока, что бы там ни говорили, мы составляем пробел в интеллектуальном порядке. Я не перестаю удивляться этой пустоте, этой удивительной оторванности нашего социального бытия…»
Через два года появится стихотворение Лермонтова «Дума» — та же история. Не, ни, без, бесплодный, пустой, бездействие, вянем, равнодушны, «над миром мы пройдем без шума и следа, не бросивши векам ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда».
Такое впечатление, что текст Чаадаева оживает в стихах Лермонтова.
Примерно тогда же о России пишет Гоголь:
«Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства, города с многооконными, высокими дворцами, вросшими в утесы, картинные, дерева и плющи, вросшие в домы, в шуме и в вечной пыли водопадов; не опрокинется назад голова посмотреть на громоздящиеся без конца над нею и в вышине каменные глыбы; не блеснут сквозь наброшенные одна на другую темные арки, опутанные виноградными сучьями, плющом и несметными миллионами диких роз, не блеснут сквозь них вдали вечные линии сияющих гор, несущихся в серебряные, ясные небеса.
Открыто-пустынно и ровно всё в тебе; как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора.»
Опять тот же ход. Здесь нет ничего. Все отсутствует. «Ни слава, купленная кровью, Ни полный гордого доверия покой, Ни темной старины заветные преданья не шевелят во мне отрадного мечтанья». Впрочем, это опять Лермонтов. Впрочем, это опять о России.
Только у Лермонтова и Гоголя еще и вопрос, и изумление — но тайна! Но любовь! Но какая тайна? И почему любовь?
А вот в «Обломове»:
«Что за чудный край!.. Нет, правда, там моря, нет высоких гор, скал и пропастей, ни дремучих лесов — нет ничего грандиозного, дикого и угрюмого…
Ни страшных бурь, ни разрушений не слыхать в том краю…
В газетах ни разу никому не случилось прочесть чего-нибудь подобного об этом благословенном богом уголке. И никогда бы ничего и не было напечатано, и не слыхали бы про этот край, если б только крестьянская вдова Марина Кулькова, двадцати восьми лет, не родила зараз четырех младенцев, о чем уже умолчать никак было нельзя.
Не наказывал господь той стороны ни египетскими, ни простыми язвами. Никто из жителей не видал и не помнит никаких страшных небесных знамений, ни шаров огненных, ни внезапной темноты; не водится там ядовитых гадов; саранча не залетает туда; нет ни львов рыкающих, ни тигров ревущих, ни даже медведей и волков, потому что нет лесов. По полям и по деревне бродят только в обилии коровы жующие, овцы блеющие и куры кудахтающие»…
Иронически, комически выворачивая — но тот же прием выворачивая.
О России как-то проще писать через отрицания. Понятно, чего тут нет. Это легко перечислить. А вот что тут есть? Во всей этой пустоте и открытом пространстве, где только вихрь, свистящий в голых прутьях? И в этом невыговариваемом чувстве по отношению к этой пустоте, этому пространству?
А первым, я боюсь, начал Пушкин: «Ни красотой сестры своей, ни свежестью ее румяной, не привлекла б она очей». И дальше — не, ни, не, ни… Это Татьяна — «русская душою, сама НЕ зная почему…»
Опять ничего — и опять всё.
Если вы хотите побывать вместе с нами на нескучных уроках литературы, увидеть новое в привычных школьных произведениях, посмеяться и задуматься над случаями из учительской практики, вместе с детьми пройти путь понимания сложных текстов, подписывайтесь на мой канал.