23 марта 2021 года могло исполниться 90 лет выдающемуся шахматисту, гроссмейстеру Виктору Корчному. А 15 марта этого года, в день своего рождения (93 года), окончила свой жизненный путь Петра Леэверик, жена Виктора Корчного, претендента на шахматную корону, которая ему так и не досталась. Они были вместе последние сорок лет (хотя официально оформили брак в 1992 году). Женщина была для него всем — и любимой, и секретарем, и менеджером, и адвокатом, и охранником, и водителем, и даже секундантом на матчах.
Виктор Корчной родился в Ленинграде в 1931 году в польско-еврейской семье. После войны стал одним из сильнейших шахматистов мира, был четыре раза чемпионом страны. В 1974 году уступил в претендентском матче будущему чемпиону мира Анатолию Карпову. Рассказал журналистам, что молодого претендента всячески поддерживала власть. За те высказывания был лишен государственной стипендии и права выезда на турниры за границу. Когда Корчному разрешили выезд, в июле 1976 года остался на турнире в Нидерландах. Впоследствии переехал в Швейцарию, где получил швейцарский паспорт и право выступать под флагом этой страны.
Тогда рядом с ним и появилась Петра Леэверик. Имя этой женщины стало известным со времен памятного матча на первенство мира Карпов — Корчной 1978 года в Багио (Филиппины). Тогда советская пресса характеризовала Петру Леэверик как «железную даму» — непримиримого врага коммунистической системы.
В 2000 году во Львове состоялся международный турнир памяти Леонида Штейна, на который были приглашены приятеля Леонида Виктора Корчного. Рядом с ним всегда была Петра. Она садилась в один из первых рядов турнирного зала, где на сцене за одним из столиков сидел ее муж Виктор Корчной.
Я был руководителем пресс-центра турнира, так что имел возможность пообщаться с Петрой Леэверик.
— Моя жизнь не является каким-то исключительным, — рассказывала она мне, — но у него не раз вмешивались мощные силы, которые закаляли мой характер. Я родилась в середньозабезпеченій семьи в Вене в 1929 году. Мой отец был музыкантом, впоследствии семья переехала в Лейпциг в Германии, где прошли мои детские годы. После войны я вернулась в Вену, чтобы продолжить обучение, потому что здесь жила моя бабушка. Вена, как и Берлин, был разделен на четыре оккупационные зоны, которыми руководили администрации стран-победительниц. В университете я принадлежала Союза католической молодежи, которого, однако, советская власть не признавала. Нас заставляли вступать в Союз свободной немецкой молодежи, был на коммунистических позициях. Мне было 19, мы нелегально встречались с друзьями, которые разделяли мои взгляды. Однажды во время перехода через границы оккупационной зоны меня задержал российский страж, который заявил, что в моем паспорте не хватает какого-то штампа. Предложил мне подождать, пока проверят паспорт. Это ожидание оказалось долгим — я вернулась домой через десять лет. Меня бросили в камеру и каждый день допрашивали. Я не понимала ни одного русского слова, поэтому не знала, что они пишут в протоколе. Когда меня заставляли его подписать, отказывалась. Тогда меня «поселили» в камере площадью менее чем квадратный метр, где нельзя было ни сидеть, ни лежать, а только стоять в воде. Я простояла там две ночи, после чего подписала протокол. Тогда заявили, что меня, как агитатора, террориста и американского шпиона, приговаривают к двадцатилетнему заключению. Так я попала на тяжелую работу в системе, известной как «Архипелаг Гулаг». Там было много таких, как я, из Австрии и Германии. Нас использовали как дешевую рабочую силу, мы были рабами. Мужчины работали в шахтах, а женщины — на железных, шоссейных дорогах, добывали камень. На память от работы отбойным молотком имею артроз.
— Чего вы ожидали, когда там находились?
— Не могла себе представить, что это может продлиться двадцать лет. Но человек так создан, что даже находясь в столь неистово тяжелых условиях, надеется, что все изменится к лучшему. Сегодня мне трудно представить, как я это пережила. Кажется, что это был долгий дурной сон. Но теперь чувствую, что мне не хватает тех десяти лет, которые потеряла в лучшую пору развития человека. Еще лет пятнадцать назад, когда у вас начиналась горбачевская перестройка, мне часто снилось, что снова попадаю в лагерь за какую-то провинность. Пробуджувалась от тех снов в слезах. Воркута навсегда отложилась во мне — как физически, так и морально.
— Там научились русскому языку?
— Пришлось научиться, потому что хотела общаться, хотела читать, а все вокруг было российским. На клочках газеты я просила записать мне слово карандашом печатными буквами, а потом его учила и запоминала. Имела много друзей среди русских и других заключенных и впоследствии свободно с ними разговаривала.
— Как удалось освободиться?
— Благодаря канцлеру Германии Конраду Аденауэру. Когда в 1955 году Австрия стала нейтральной, начали увольнять австрийских граждан, но я почему-то не попала в их число, хотя удалось переслать весточку о себе домой. Когда начали строиться немецко-советские отношения, Аденауэр поставил требование освобождения всех депортированных из Австрии и Германии. Я была одной из последних, кто покинул лагеря, да и то после обращения моей мамы до немецкого представительства в Москве. Прошло немало времени, пока меня транспортировали в Москву, где еще немного находилась в тюрьме. Потом поселили в Подмосковье на вилле, где раньше жил известный немецкий генерал-фельдмаршал фон Паулюс, взятый в плен под Сталинградом. Одного счастливого дня меня посадили в поезд и отправили в Берлин.
— Трудно ли было строить новую жизнь?
— Я вернулась в совершенно другой мир, было боязно выходить на улицу. Сидела в четырех стенах и плохо спала. До университета решила не возвращаться, считала себя старой. Закончила школу бизнеса в частной коммерческой школе и нашла работу в фармацевтической отрасли. Вышла замуж за голландца Лєєверика, который работал в фармации для своей фирмы в Швейцарии, и родила детей. Это был удачный брак, мы часто конфликтовали, потому что муж требовал, чтобы все заработанные деньги я отдавала ему, а я этого не хотела. Незадолго перед разводом в мою жизнь вошел Виктор Корчной.
— Как это произошло?
— Со своей дочкой мы возвращались с отдыха в Турции, когда в самолете я услышала по радио, что Корчной покинул СССР и остался на Западе. Я знала, что он борется за шахматную корону, и понимала после десятилетнего российского опыта, как трудно ему будет в совершенно других условиях. Не хотела, чтобы он попал в плохие руки».
— Какой была реакция Корчного, когда впервые встретились?
— Он давал сеанс одновременной игры в Цюрихе, в котором я принимала участие. Я взяла с собой книжку, которую когда-то получила как приз за победу в шахматных соревнованиях в лагере. Там играли фигурами, сделанными из хлеба. Книга имела название «Воскресение» Толстого с надписью на русском языке от начальника лагеря. Книжка лежала рядом со мной, и Корчной все время, проходя мимо меня, обращал на нее внимание. После 27 ходов я сдалась, потому что проиграла фигуру, но после сеанса попросила организаторов представить меня гроссмейстеру. Мы встретились в ресторане, много разговаривали. Через некоторое время я поехала в Голландию по служебным делам, а Виктор как раз находился в Амстердаме. Я ему позвонила, мы встретились, и с того времени мы вместе.
— Не было проблемой для вас, что Корчной долгое время пытался освободить из СССР свою семью — жену и сына?
— Он мне объяснил, что не имел намерений с ней жить еще перед своим отъездом. Но хотел быть честным по отношению к ней и дать возможность жить своей жизнью на Западе.
— И тут начались известные матче Виктора Корчного на первенство мира против Петросяна, Спасского, Карпова...
— О, это было чрезвычайно трудно. Кажется, я потеряла во время них все свое здоровье и нервы. Малая недоразумения с английским гроссмейстером Раймондом Кином, который помогал Виктору, и много других проблем. Но теперь мы счастливы, что Виктор не стал тогда чемпионом мира.
— Почему?
— Михаил Таль сказал нам потом, что если бы Корчной стал чемпионом мира, он бы долго не прожил. Диссидент не имел права побеждать представителя коммунистической системы. Такая тогда была действительность. Даже президент ФИДЕ Кампоманес был агентом КГБ.
— Неужели?
— Да, мы дома документальное подтверждение, которое получили из России.
— Но Виктор Львович теперь контактирует со своим соперником Анатолием Карповым?
— Да, они разговаривают, могут совместно анализировать сыгранную партию, но для меня Карпов не существует, я его не замечаю.
— Ваше личное впечатление от того мира шахмат, в котором вы пребываете уже столько лет?
— Зварйована группа людей (Эту фразу госпожа Петра говорит с улыбкой).
— Заметил, что, разговаривая по-русски, вы обращаетесь друг к другу на «вы». Это свободный переход из английского или есть другая причина?
— Это еще с лагерных времен, когда я никогда не допускал фамильярности.
— Как чувствуете себя в Львове?
— Это именно тот турнир, на котором люблю бывать. К тому же я уже когда-то здесь бывала, но, к сожалению, города не видела. 1949 года, когда меня этапировали из Вены до Воркуты, я три месяца провела во львовской пересыльной тюрьме ...
После пребывания во Львове пара прожила еще пятнадцать лет. Виктор Корчной оказался самым старым активным гроссмейстером в мире и скончался 6 июня 2016 года, прожив 85 лет, практически всю жизнь в шахматных соревнованиях. Они жили в швейцарском городке Волєні, не имея рядом никого из близких. Петра даже сказала такую фразу, когда Виктор Корчной умер: «Как хорошо, что Виктор Львович умер раньше. Когда бы это случилось наоборот, ему было бы трудно без меня».