«Трусоват был Ваня бедный…»
А. С. Пушкин
— Мняф! – звонко отозвался собачий голосок на лязг захлопывающейся дверцы
Куприянов остался один в маршрутке. Почти один, поскольку на переднем сиденье за водителем восседал угольный ком шерсти со сверкающими глазками. Карликовый пудель в огненно-алом ошейнике. Микропудель, таких мелких Иван Куприянов за свои двадцать два года не видал. Перед этим пёсик прятался в объемной сумке хозяйки, но, вероятно, улизнул, воспользовавшись её невнимательностью.
Десять минут назад Куприянов по уши погрузился в липковатый уют самого дальнего сиденья, чтобы его не заметили декан медицинского факультета Игнатий Семёнович Хаустов с супругой. Почтенная пара возвращалась из гостей в, мягко говоря, нетрезвом виде. «Ритуля», как её называл Хаустов, громко разглагольствовала на тему оставленной машины и преимуществе маршрутки («за пять минут, прям до дома»). Сам декан вальяжно похохатывал и обнимал могучие плечи жены. Ужас Куприянова состоял в том, что ровно через неделю ему предстояла сдача последнего в этой сессии экзамена по патанатомии. И принимающей стороной выступала именно круглощекая и ширококостная Маргарита Юрьевна, сейчас роняющая сумку и громко возглашающая: «Гнася, лови Мёфку, эта тварь смоется… А Танька-то хороша, я тебе говорила… Блин, голова болеть будет завтра, да, вот что я и говорю…» Речь её была эмоциональна, но бессвязна, и Куприянов надеялся, что «Ритуля» никогда не вспомнит единственного свидетеля этой поездки.
Сейчас они с черным пуделем смотрели друг на друга. Пудель чего-то ждал, вытянувшись в струнку. Куприянов ехал до конечной. Он не сразу заметил беглеца, поскольку стеснялся привлекать к себе внимание Хаустовых. Водитель, бурно разговаривающий по телефону на иностранном языке, вообще не видел ни собаки, ни Куприянова и очень удивился, когда после резкого разворота на кольце Ваня крикнул: «Стой!»
Когда за ними захлопнулась дверь маршрутки, пудель по кличке Мёфка потрусил в сторону квартала новостроек, даже не обернувшись. Собака была явно наглая и избалованная, но неглупая. Подойдя к подъезду, Куприянов обнаружил Мёфку на крыльце перед дверью.
— Завтра тебя в универ тащить, — безрадостно вздохнул Ваня. Пудель посмотрел на него почему-то иронично, и в этом взгляде Куприянов прочитал: «А то я без тебя не дойду, студент».
Но нет, он не прочитал, он отчетливо услышал эти самые слова где-то в районе мозжечка. Ваня оглянулся — никого.
Уже дома Мёфка аккуратно вытер лапки и прошел в ванную – ему пришлось сполоснуть пятки. Скудный ужин из сосисок с гречкой был разделен напополам. Облизнув узкую мордочку, Мёфка внезапно сказал:
— Это, конечно, мило, но на что ты рассчитываешь?
Куприянов остолбенел минуты на полторы, но быстро сообразил, что это сессионные глюки. Пересидел за учебниками. Или недоел гречки. Или просто уснул в маршрутке.
— Ты ведь понимаешь, — тут Мёфка потоптался на жестком кухонном уголке, — что я могу практически всё. Вообще всё. Не обманывайся моей кроткой внешностью, я могу развернуть войну, обрушить Великую Китайскую стену или отправить тебя на Луну.
Ваня ни на что не рассчитывал. Он не понимал, к чему клонит кудрявый собеседник, пока не вспомнил свою бабушку. Она была последним в семье человеком, который читал книги вместо журналов и Интернета. «Люди гибнут за мета-а-алл!» — пропела тьма надтреснутым бабкиным голосом, и Куприянов очнулся.
— А взамен? – Ваня чувствовал себя по-прежнему во сне или в каком-то странном наваждении с участием декановской собаки.
— Ну разумеется! Как обычно. Всё в обмен на всё.
— И подписаться?..
— Кровью. Донорская не принимается, только своя. Скарификатор одноразовый.
Последнее замечание точно указывало на происхождение пса, так что Ваня ни капли не усомнился в этом пункте.
— Но ты же этот… как человек, с копытом.
— Какие времена, такие и нравы, — веско молвил пудель и тряхнул заросшими ушами. — С копытами теперь не побегаешь, а в таком виде меня девушки на руках носят. Я знаю, чего ты, смертный, жаждешь всею своей душонкой. Поэтому и обратил на тебя внимание. У тебя каким-то образом созрело некое желание, которое я намётанным глазом определил как заветное. Ну?
— А если я… не дозрел? – Ваня тупил или трусил, но никак не мог сформулировать. Что-то болталось на периферии сознания, но никак не хотело определяться. «Выспаться хочу» звучало слишком банально, и тут Куприянов решил проверить.
— А на каких условиях заключается этот контракт? Сколько желаний?
— Наконец-то слышу разумную речь. Поскольку я с тобой собираюсь связаться на четверть ставки, то и встречаться мы с тобой будем сутки через трое. Или неделю в месяц. Финальным будет исполнение того самого заветного желания. Решим задачу методом исключения.
— То есть ты – Мефистофель натуральный?
— Так в паспорте собачьем написано. Так что да, он самый.
— И сейчас искушаешь меня, Ивана Куприянова, какими-то желаниями? Пока не найдется то самое? А когда оно исполнится?
— Добро пожаловать в преисподнюю! Чем не развязка? Да и тебе не так горячо будет – ты же будешь по уши в… щ-щ-щастьице.
Куприянов очень не хотел связываться с чёртом. Покойная бабушка, в крохотной квартирке которой он боролся за независимость от родителей, никогда бы не одобрила подобной легкомысленности. Но Ваня унаследовал от мамы скрытый дух авантюризма, а от папы – чудовищную застенчивость. Ему было неудобно перед собакой декана факультета, как будто Мёфка мог наябедничать Хаустову и посетовать на идиотизм современного студенчества. Эта безумная мысль, объявшая насущную дребедень и далекое возмездие в адских котлах (или что у них там?), как-то компенсировала шок Куприянова от самого факта говорящего пуделя и возможного заключения контракта.
Незаметно оба собеседника переместились в комнатку, на письменном столе сам собой возник огромный, пахнущий старой обувью, кусок настоящего пергамена и гусиное перо. Автоматический ланцет с кровезаборником выглядел анахронизмом, но Ваня, не дрогнув, пролил собственную кровь и подписался особым росчерком, разработке которого посвятил некоторое время ещё в школе, представляя себя академиком или нобелевским лауреатом.
Подпись вышла на славу.
— Ну давай, для первого раза, пробное желание! – азартно прошептал Мёфка и подпрыгнул сразу на четырёх лапках, виляя всей задней частью.
«Выспаться!» — подумал (или крикнул?) Куприянов. «На том свете выспишься», — проскрипел бабкин голос, но передумать Ваня не успел.
***
Новый день был ясным и морозным. Желание было выполнено на все сто, но какова была на то воля адской псины? Где, кстати, это мелкое недоразумение? Пергамена с кровавой росписью видно не было – да и откуда, если всё происходило во сне.
Жизнь покатилась своим чередом. Пуделька Куприянов увидал на следующий же день – тот прыгал вокруг Хаустовской машины и бешено тявкал на воробьев. В выпученных от злобы глазках не промелькнула и искра интеллекта. Ваня поморщился и отвернулся, в очередной раз заглядевшись на лаборантку Ксению.
Девица располагающей наружности и кроткого нрава, Ксения работала на кафедре анатомии, бывала на работе ежедневно и никому не отказывала в крове и куске хлеба – у неё постоянно толклись особо приближенные «студни», осаждая кулер, пепельницу и запасы твердокаменного печенья «Мария». Будучи старше на год или даже два, Ксения смотрела на них с материнской заботой, но строгим взором пресекала любые попытки разговоров на личные темы. Новости, университетские сплетни, научные вопросы и анекдоты – это пожалуйста. Про кино и домино – на здоровье, а вот «а не пойти ли нам с вами на?..» или «а что вы делаете после работы?» — это мимо. И именно пойти, причем далеко. Ксения не выносила фамильярностей, хотя не производила впечатления холодной недотроги. Соединение нежности и строгости, загадочности и доли лукавства – эх, женственность, а вкупе с недоступностью — вечный источник магнетизма. Оттого в Ксению были влюблены многие. И многие пытались расположить её к себе.
Ваня Куприянов не избежал общей участи, но в силу стеснительности не мог «замахнуться на святое». Он был влюблен молча и беззаветно. Молча приходил и садился в тёмном углу лаборантской на стул без спинки. Молча клал на стол дешевый вафельный тортик и слушал заливистый смех аспиранта Маликова. Сегодня был один из таких вечеров. Сессия была сдана. Почти блестяще, но не без потерь. Куприянов смотрел в зачётку не как Наполеон после Тулона, а как Кутузов после Березины — гордо, но одним глазом. Другим Куприянов дремал. Сейчас он по-прежнему просиживал списанный, но так и не выкинутый стул в углу и следил за большеглазым остроумцем Маликовым и рыжей да ражей шестикурсницей Сёминой, составлявшими яркое трио с истинной звездой вечера – Ксенией Игоревной Егоршиной. Троица доедала принесённый Ваней дежурный медовик, но запивала его не банальным «липтоном» в пакетиках, а чудным «яблочным лимонадом» с английским названием и долей алкоголя в золоченых бутылочках. Ксения от своего сидра как-то мгновенно отказалась, и он достался Куприянову. Тот цедил англоязычный напиток и медленно клевал носом, осознавая, что вот сейчас они все встанут и двинутся к выходу, и Сёмина как обычно скажет…
— Ну, по домам что ли? Ксень, не забудь своего дружка.
Ксения спохватилась и заскочила в аудиторию, откуда тут же появилась с сумочкой и рюкзачком. Маликов, слегка покачиваясь на каблуках, втюхивал разрумянившейся Сёминой что-то о красотах своей родины, та спорила зачем-то и звала на Алтай. Ксения переминалась, звеня ключами у щитка с сигнализацией. Ваня уже переместился куда-то в Ближнедверье и ждал Ксению, хотя очевидно было, что она поедет с Сёминой на маликовской машине на Север, а Куприянов в противоположную сторону на троллейбусе.
Он почти беззвучно попрощался и пожелал всем плодотворных каникул, получил от Маликова шлепок по плечу, поцелуй в щечку от Сёминой и ласковую улыбку от Ксении, которая отчего-то сказала: «Ванечка, отдохни хоть немного, а то у тебя глаз дёргается». Куприянову стало от этих слов ещё немного хуже и он, сгорбясь, побрел по коридору, когда в боковом коридорчике у женского туалета вдруг мелькнула темная тень. Он не успел удивиться или испугаться, поскольку тень была слишком мелкой, а грызунов он не боялся. Через секунду к его правой ноге привалился тяжело дышащий Мёфка, всем видом выказывая облегчение, что наконец догнал.
— Ну, клиент мой ненаглядный! Цельную неделю за тобой бегал, дай хоть облобызаю! – Мёфка ловко подпрыгнул и поймал шустрым язычком щёку Куприянова. – Итак, какие желания завелись в медицинской твоей голове, а? Хоть один проблеск?
И Куприянова вдруг прорвало. Мирный студент под действием гремучей смеси сидра без закуски, двух бессонных ночей, бесплодной ревности и безответной влюбленности внезапно рявкнул в полутемном коридоре:
— Конечно хочу! Чтоб всегда… со мной… Чтобы она шла домой только со мной. И чтобы пылинки с меня сдувала и в глаза смотрела! Если достанет, а я чтоб был таким высоким, красивым и загадочным, а не бабало… балаболкой с розовым галстуком. Я ж не мусор какой, об который ноги вытирать… — («Об мусор не вытирают, идиот!» — отчетливо пробормотал Мёфка в голове) – И не послушный болванчик, чтобы потешить самолюбие...
В этот момент на Ваню глянуло собственное отражение в зеркале гардероба – бесцветные брови, размазанные по средней высоты лбу, невыразительный нос, покрасневшие от бессонницы глаза и никакая причёска – он был себе омерзителен. И, главное, чего завёлся-то?
— Я хочу быть таким холодным, строгим и притягательным, — с детской обидой в голосе сказал Куприянов, – и пусть от меня не отходит весь первый, второй и, например, третий курс.
Он запнулся.
— Приложился? – сурово спросила его женщина в оранжевом жилете поверх поношенного песцового полушубка.
— Я не пью, — попытался объяснить Куприянов.
— Проездной, грю, приложил, балбес сонный?
Он осознал, что уже мчится в троллейбусе, причем, кажется, в обратную сторону. Мёфка смотрел с соседнего сиденья, задрав внимательную мордочку и не прерывая поток сознания. Куприянов додумал мысль и добавил вслух:
— Всё вышесказанное — и ещё домой и выспаться.
Мёфка не по-собачьи тяжело вздохнул и равнодушно посмотрел в окно.
***
Ваня очнулся посвежевшим, сладко выспавшимся, но, почему-то в темноте и косметических запахах. Один он выделил особо – это был любимый аромат Ксеньиных духов. Остальные были более банальны и напоминали о вывеске «Галантерея». Вокруг что-то шумело, и ему показалось, что он едет в купейном вагоне поезда дальнего следования. Вагон плотно зашторен зимним утром, снаружи потрескивает морозец, а здесь уютно и темно.
Взвизгнула молния, и навстречу ему полился солнечный (или электрический?) свет. Знакомые чудные серо-голубые глаза мелькнули перед самым лицом, и незнакомая доселе рука взяла его (его, Куприянова!) за подбородок.
— Пора тебе, Иоганн, поработать. М-да, челюсть еле держится, хоть скотчем подвязывай.
Ксения с хрустом установила его голову (его, да, его, Вани Куприянова!) на какой-то столбик, в котором он мгновенно узнал до этого момента неощутимую шею и спину. Он видел и не видел одновременно, его зрение располагалось как будто выше собственной головы. Или это он сам стал выше? И мог ли он видеть, если осознавал, что глаз у него нет? Череп был – он знал это, был позвоночный столб, полный набор рёбер, кости таза, все конечности… Глаз не могло быть, он осознал это не замутнённым сидром сознанием. Их не могло быть в принципе, потому что единственным известным ему Иоганном с кафедры анатомии был скелет Ганс – присланный в незапамятные времена из города-побратима Гамбурга и любимый многими поколениями студентов. Любимый до такой степени, что череп его выкрадывался периодически ради постановки «Гамлета», новой моды на Хэллоуин, чисто на спор (три раза), чтоб разыграть соседа (шесть раз), сорвать зачет (восемь раз). Лаборантка Ксения просто ежевечерне забирала череп домой и возвращала на место утром. Этим она обрубила канал всевозможных фантазий и замыслов, а безголовый Ганс сам по себе никого не интересовал.
И всё же, по мнению всех юных дев с высшего сестринского, да и со стоматологического, Ганс был мужик хоть куда. Обрасти он плотью, представлял бы немалый интерес для скульпторов и бодибилдеров: высокий рост, крепкие кости, большой объем грудной клетки, а череп – на загляденье! Какие надбровные дуги, крепкие зубы, волевая челюсть…
Ваня, то есть Ганс, ни минуты не стоял в тишине и покое – вокруг постоянно щебетали и бубнили человечьи голоса, а сам он, прекрасный и холодный, возвышался над их носителями полированной белой макушкой. Единственное, что давало ему эфемерную надежду – отсутствие адских котлов (если это был ад, то где жил сам Куприянов?) и мелкого чёрного пуделька. Мёфка был занят на остальные три четверти ставки, поэтому окостеневшему Куприянову оставалось ждать. Что его искренне удивило – это то, что Ксения пару раз довольно странным тоном спросила кого-то в коридоре (он не видел, кого именно): «Он так и не вернулся?» «Да уж! – в унисон ей зло подумал Ваня. – Где этот мелкий чёрт шляется?!»
Мёфка объявился на третий день как ни в чём ни бывало, задрал заднюю лапу над шваброй, не спеша обнюхал все углы, поворчал на чучело кота (это был Первый Кот Георгины Гайдаровны Авгаровой, старейшего профессора кафедры). Наконец, подбежал и злорадно оскалился:
— Хорош Ганс, нечего сказать! Как тебе в Ксенькином рюкзаке по ночам? Небось, на подушку не кладёт, чарку не подносит… Нажелался?
— Ах ты, мелочь, гад ползучий!
Куприянов хотел было пнуть собачонку, несмотря на все свои гуманистические принципы, но пластмасса не поддалась.
— Да ладно, я добрый и справедливый. Все знают! Чего ты хочешь?
В этот момент в кабинет вошла Ксения, и Мёфка резко замолчал. Он небрежно присел в ногах Куприянова-Ганса и начал почесывать шею задней лапой. Ксения была чем-то расстроена и рыскала по тумбочке, как оказалось, в поисках скотча и ножниц. Через минуту она вернулась в коридор и довольно сильно хлопнула дверью.
Куприянов замер. Все мысли о возвращении былого облика затмил взгляд серо-голубых глаз, в которых стояли слёзы. Этот слегка курносый парижский носик порозовел, а локоны ботичеллиевской Венеры были растрёпаны! Куприянов аж задохнулся от ревности!
— Я желаю… Я хочу, чтобы она знала о моей любви. Что у меня большое сердце, да! И ещё – хочу обратно стать Иваном Куприяновым, хочу домой и выспаться!
Ваня понял, что думает в пустоту. Пудель смылся в коридор вместе с Ксенией.
***
Ксения Егоршина, бывшая звезда факультета, избравшая тесную и прохладную лаборантскую вместо жаркой и многолюдной поликлиники, никак не могла взять в толк – нужна ей эта диссертация или нет. Она писала её второй год, вполне успешно, научный руководитель – та самая Георгина Гайдаровна – была довольна: читала распечатку главы при ней, шевелила бровями, прижимала к губам сложенные пальцы и посылала воздушные поцелуи в потолок. Вокруг бродили по восточным коврам два последних любимых кота Георгины – Люцик и Мотя. Коты ластились к ногам и выказывали почтение. Ксения всегда приносила им кошачий корм.
Но сейчас вместо диссертации все мысли Ксении были о внезапно пропавшем Ване Куприянове. Он отправился на каникулы куда-то… А куда? Она не могла вспомнить, Куприянов был страшно скрытен и застенчив. Сидел и молча слушал. Его, в общем-то, все любили: парни не видели в нём конкурента, девочки ценили спокойный ум и улыбчивость. Маликов, помнится, смеялся, что Ваня презирает «правило зачётки» и продолжает работать на неё лишние годы. Но Ксения знала, что аспирант не чурается спрашивать студента на три года младше себя о литературе или о последних открытиях в интересующих обоих областях медицины. Галя Сёмина хотела было взять его в оборот, но наткнулась на полное непонимание – он явно думал не о ней, а о ком-то другом где-то вне этого мира. «Он влюблен в Горгону Гадовну в молодости,» — иронично прошептала она Ксении, скрывая недоумение.
И вот он пропал.
Не пришёл на занятия, все подумали, что, может, не вернулся из поездки. Странно, что никого не предупредил. Но дни шли, он не звонил, дома не появлялся, его родители жили в пригороде и тоже не были в курсе его передвижений. Хоть бы сказал кому, вот негодяй! Ксения глотала слёзы, расклеивая портрет Куприянова по университету и на газетных киосках.
Зайдя после перерыва в кабинет, Ксения приблизилась к вечному Гансу и в ужасе уставилась на заткнутую в грудную клетку здоровенную бархатную подушку в виде сердечка. К этой казённой валентинке из супермаркета была приколота английской булавкой бумажка с идиотической надписью, такой корявой, как пудель лапой натоптал: «Ксении Е. от Вани К. в знак вечной беззаветной любви». Если бы у неё было время и силы, она бы разворотила подушку вместе с грудной клеткой. Вместо этого она сдёрнула бумажку и выкатила скелет вместе с плюшевым сердцем к кафедре.
В аудитории раздался оглушительный хохот. Маргарита Юрьевна посмотрела на скелет оценивающе, потом так же оценивающе — на саму Ксению, пробормотала что-то вроде «любви все органы покорны» и начала лекцию.
***
Куприянов возник сам собой, причем на его появление как нечто неожиданное обратила внимание одна Ксения. Для остальных он будто и не пропадал никуда. Впервые за всё время их знакомства ей нужно было поговорить с ним тет-а-тет — и об исчезновении, и по поводу дурацкой выходки с запиской.
Силуэт Куприянова она увидела издали — он шел по длинному коридору, подсвечиваемый солнцем из дальнего окна, светлые волосы слегка колыхались ореолом, и вдруг ему под ноги метнулась маленькая собачонка «Ритули», как, подражая декану, за глаза называли завкафедрой. Самой Ритули сегодня в университете не было – выходной, тогда что здесь делает её собака? Ксения шагнула в нишу рядом с дверью в лаборантскую, и через двадцать секунд Куприянов практически поравнялся с ней. Ксения услышала странный диалог, будто беседовали двое, но без использования какой-либо устной речи.
— Ты признался, она в курсе, — торопил тонкий голосок. – Давай теперь разберемся с иными желаниями. Почему ты не хочешь, чтобы она сама в тебя втюрилась? Прибежала в твою тесную келью… тьфу ты, в хрущёвку и бросилась на шею…
— Хватит. Ксения выше этого, и я не дам всякой мелкой псине!..
— Ну тогда двигай карьеру. Займи место сначала Маликова, потом старухи Авгаровой, потом Ритули, а потом и декана.
— Ты как-то отчётливо хочешь из меня подлеца сделать. А почему именно их?
— Потому что ты с ними знаком. Процедура подсиживания и замещения возможна при непосредственном приближении к объекту – как в шахматах. Ты же съедаешь ближние фигуры, а не что-то на горизонте.
Ксения держалась пальцами за виски. Не может быть. Куприянов, разумеется, не писал записки, хотя совершенно точно испытывал к ней... в общем, очевидное. Но главное, ему кто-то мелкий и псинообразный обещает с три короба. Человеческим голосом... Так… домой и выспаться!
Она, как курица без головы, метнулась навстречу голосам, влетела в рассуждающего Куприянова, случайно наступила на лапу собаке и бросилась по лестнице.
— Вперёд! Догнать! – неожиданно завопил Мёфка. — Она может всё Игнатию разболтать!
Куприянов несколько обалдел от поведения лаборантки, выпрыгнувшей на него из углубления в стене. Однако за последнюю паническую фразу Мёфки зацепился:
— А что тебя так Хаустов беспокоит?
— Так это на него я батрачу остальные три четверти ставки! Гранты выбиваю, должности очередные придумываю. Он как сыр в масле катается, а заветное желание никак не исполняется. А Ксюшку эту я тебе на блюдечке поднесу, только поймай. У меня ноги ко-рот-ки-е-е-е!!!
Пудель закувыркался по лестнице, но Куприянов привычно подобрал незадачливого беса и зажал под мышкой. Зачем он преследовал убегающую Ксению, он не осознавал, но первая мысль была: "Она теперь всё знает,! И какой я идиот, и главное — какой я подлец мог бы быть. Куда ж сдать этого прохвоста? Как избавиться? Не желать ничего больше? Во всяком случае, заветного? Как же я"
Ксения добежала до первого этажа и остановилась перед входной дверью. Про гардероб и свои вещи она напрочь забыла, остановившись как вкопанная перед старушкой Авгаровой, которая тоже выходила через турникет, только втрое медленнее. «Горгона Гадовна» посмотрела ей в лицо своими некогда прожигающими насквозь чёрными глазами и вцепилась в локоть:
— Дорогая моя, а как у нас с четвёртой главой, ты далеко продвинулась? Есть сегодня время?
Со старой ведьмой ни одна душа в университете связываться бы не стала, но Ксения очень любила одинокую женщину, в расцвете молодости и красоты оставшуюся без семьи и так никогда и не восполнившую свою потерю. Её упрямство и сила воли позволили достичь немалых научных высот, но ни на йоту не прибавили денег или каких-то материальных благ. Отказать Георгине Ксения не могла, а главное, ей было необходимо отвлечься, чтобы не утвердиться в наличии шизофрении.
— А где пальтишко-то? – спросила старуха в явном недоумении. — И сумка. Ты в порядке?
— Нет, — честно ответила Ксения.
— Ну нам-то недалеко…
Георгина Гайдаровна жила в непосредственной близости от университета в бывшем «Общежитии красной профессуры», которое представляло собой некую интеллигентскую коммуналку. Её отличие от просто коммуналки было в иных способах эксплуатации книг не по основному назначению. Собранием сочинений какого-нибудь высокопоставленного маргинала с упоением можно было затыкать щели в рамах или накрывать кадушку с квашеной капустой. Если здесь ругались матом – то от любви ко всем словам родной речи. По праздникам соседи устраивали увлекательные посиделки, напоминающие литературный вечер в Малом зале филармонии, учёный диспут и студенческую попойку. К концу двадцатого века от старинных традиций мало что осталось, комнаты занимали уже случайные люди.
Ксения приходила в этот дом с легким страхом и благоговением перед прежними обитателями квартир и недоумением от нелепостей коммунального быта. Сейчас её трясло, и она думала только о том, как дойти до заветной двери и не упасть.
Через пять минут после прихода Ксении и Георгины в комнатку последней (успели поставить чайник) в дверь позвонили. На пороге стоял такой же продрогший Ваня Куприянов без верхней одежды с пуделем под мышкой. Он поставил собаку на пол и растерянно сказал, повернувшись к Ксении: «Вот, пришёл... Простите. Я должен признаться».
— Молчи, мальчишка! – пропищал гневный голосок карликового питомца. – Я обещал, что не причиню ей вреда, так что в признаниях нет нужды.
И тут случилось странное. Из-за шкафа с развешанными табасаранскими коврами вдруг появились две крупные тёмные фигуры. Их лоснящиеся спины покачивались где-то в районе коленей стоящих Георгины и Ксении. Они просто вышли и посмотрели на наглого маленького пёсика. Куприянов подумал, что любой из этих зверей мог бы откусить Мёфке голову, не напрягаясь.
— А это мои Люцик и Мотенька, заиньки мои, — ласково протянула Георгина и погладила «зайчиков» вдоль жирных хребтов.
— Э-э… парни, а вы-то что здесь? – тявкнул Мёфка.
— А это как посмотреть, брат, — равнодушным голосом убийцы молвил Люцик. — Бери его, Мотя, за шкирятник, и понесли.
Пудель рванул с места обратно в прихожую, а коты вальяжно продефилировали вслед за ним.
— Их полные имена Люцифер и Бегемот, — как бы объясняя происходящее, сообщила Георгина Гайдаровна. – Я думаю, они сами разберутся, а мы, может, чаю попьём?
Ксения смотрела на Куприянова немного дольше, чем можно было оправдать сомнением в собственном разуме. Вдруг спросила:
— Это была собачья записка?
— Он писал по моей просьбе, как Сирано. К сожалению, у пуделей довольно малый объём черепа, и он не смог придумать что-то поприличнее…
Куприянов в ужасе косился на профессоршу, которая преспокойно доставала из серванта чашки и заварочный чайник. Молодые люди молчали, поэтому она спросила:
— Этот пёсик часом не собирался избавиться от одного договора через заключение нового? Поменять хозяина, потому что… как это теперь говорят? Облажался. Он так и не нашёл у декана Хаустова заветного желания и решил от него избавиться вашими руками, а? Какой мелкий подлец, да?
Ксения медленными шагами приближалась к Ване, обходя старую мебель и, наконец, подошла вплотную. Крепко взяла за руку. Немигающие серо-голубые глаза не отрывались от тёмно-серых.
— Ты, серьёзно, заключил договор с… С кем, кстати? Неужели эта собачонка –— сам дьявол? Зачем? Чего ради? Пропал куда-то. Тебя все искали, потом забыли. Почему я не забыла?
— Не знаю…
— Чего тебе не хватало, Куприянов? – она почти кричала. Иван никогда не видел, чтобы это безупречное лицо искажала гримаса страдания, и оказывается, он сам был тому причиной.
По законам жанра Куприянов должен был сказать «тебя», но молчал. Он кусал губы, рассматривал рисунок на ковре, смотрел на её руку в своей, всё так же молча поднес крепко сжатые пальцы к губам и оглянулся на Георгину. Та замерла в позе режиссёра-постановщика Большого Театра в кульминационный момент спектакля. Иван смутился ещё больше, но это развязало язык.
— Кстати, у меня вообще нет пока заветного желания. Мне показалось на мгновение, что вот оно, рядом, исполнится – и всё. Но почему-то хочется большего. Как узнать, какое оно, заветное?
— Экспериментальным путём, — пробормотала Ксения. — А ещё домой…
—…И выспаться.
Со двора слышался заливистый собачий лай и жуткие вопли двух разъярённых котов. Приближался март.
Рассказ опубликован на Синем сайте. Участник конкурса "Заветное желание", 2018 г.
Подписывайтесь на наш канал, оставляйте отзывы, ставьте палец вверх – вместе интереснее!
Свои произведения вы можете публиковать на Синем сайте , получить адекватную критику и найти читателей. Лучшие познают ДЗЕН!