Найти тему

Стихотворение из цикла "ДОВЕРЬЕ"

*** Слово «доверье» наивное, зверье,
птичье, кошачье, как мягкие перья,
лёгкое! Слово пернатое! Верю,
хоть я обманута, может, без счёта:
вот например,
позвонил мне мошенник,
лихо он так закрутил. Словом, вот я,
дура, ему отдала сумму денег…

Также, как граждане, как и гражданки:
бабка  седая, юнец и соседка,
лох, журналист, активист, профурсетка,
девка, пацан и мамаши-мещанки…

Верю маньяку – мне было тринадцать,
он заманил под предлогом, что помощь
срочно нужна ему, не отозваться
я не смогла. Он повёл меня к дому,
как отбивалась я! Зонтиком! То есть
громко орала – и по бурелому
в гору бежала я по глинозёму.
После под душем я долго стояла,
с температурой слегла я устало.

Нет, он не сделал, не сунул, не жахнул,
нет, не дотронулся он своим пахом.
Я догадалась.
И я убежала.
Старый – гниёт он в аду, не иначе,
может быть, сгнил уже в хвостик свинячий!

Верю убийце! Тогда в Универе
в граде Уральском училась в вечернем.
Помню я нож, что блеснул в переулке,
помню я хватку его, дым в окурке.
Помню, как сердце стучало-стучало.
Но не кричала я. Горло засохло.
Вырвалась как-то: скользнула плечами,
куртку порвав всю до рёбер, до вздоха…

Может быть, в скорбном я Афганистане,
крепко схватившись за Боинг ногтями
тоже б не сдохла? Я верю, я верю!
Всем поэтессам стареющим-мега,
всем им молящим, просящим им деньги,
книги дающие и продающие,
мстящие, вящие, деньги просящие.
Лучше я дворником буду! И лужи я
в листьях кленовых, оранжевых, ящерных
чистить до блеска, до камня, багульника.
Что государство? Лишь дырка от бублика.
А вот Россия – ах, дно моё синее,
рыжее, пьяное и скоморошье…
Эй, ты фашиствующий и кто в спину мне,
кто абажур из моей сделал кожи бы,
лучше зверей только зверь ощетиненный,
хуже зверей те, кого перечислила.
Вот и борюсь!
Отмываю век имя я,
если понадобится – кровью личною!
*** Слово «доверье» наивное, зверье, птичье, кошачье, как мягкие перья, лёгкое! Слово пернатое! Верю, хоть я обманута, может, без счёта: вот например, позвонил мне мошенник, лихо он так закрутил. Словом, вот я, дура, ему отдала сумму денег… Также, как граждане, как и гражданки: бабка седая, юнец и соседка, лох, журналист, активист, профурсетка, девка, пацан и мамаши-мещанки… Верю маньяку – мне было тринадцать, он заманил под предлогом, что помощь срочно нужна ему, не отозваться я не смогла. Он повёл меня к дому, как отбивалась я! Зонтиком! То есть громко орала – и по бурелому в гору бежала я по глинозёму. После под душем я долго стояла, с температурой слегла я устало. Нет, он не сделал, не сунул, не жахнул, нет, не дотронулся он своим пахом. Я догадалась. И я убежала. Старый – гниёт он в аду, не иначе, может быть, сгнил уже в хвостик свинячий! Верю убийце! Тогда в Универе в граде Уральском училась в вечернем. Помню я нож, что блеснул в переулке, помню я хватку его, дым в окурке. Помню, как сердце стучало-стучало. Но не кричала я. Горло засохло. Вырвалась как-то: скользнула плечами, куртку порвав всю до рёбер, до вздоха… Может быть, в скорбном я Афганистане, крепко схватившись за Боинг ногтями тоже б не сдохла? Я верю, я верю! Всем поэтессам стареющим-мега, всем им молящим, просящим им деньги, книги дающие и продающие, мстящие, вящие, деньги просящие. Лучше я дворником буду! И лужи я в листьях кленовых, оранжевых, ящерных чистить до блеска, до камня, багульника. Что государство? Лишь дырка от бублика. А вот Россия – ах, дно моё синее, рыжее, пьяное и скоморошье… Эй, ты фашиствующий и кто в спину мне, кто абажур из моей сделал кожи бы, лучше зверей только зверь ощетиненный, хуже зверей те, кого перечислила. Вот и борюсь! Отмываю век имя я, если понадобится – кровью личною!

-2

***

У меня есть собака, а точнее есть пёс,

я его целовала в чёрный плюшевый нос.

Убегал, непослушный, срывался с цепи,

Лаял так: прямо душу

выворачивал!

- Спи!

Чёрный, гневный, лохматый, ел он всё – даже хлеб

с майонезом. Дай лапу!

Он давал сразу две!

…вот лежу я в сугробе. В белой шубе лежу.

Вою: «Боженька, дай мне пережить эту жуть…»

Ну, достали, достали…не могу…столько лет…

Из меня вырастали – из больной, как скелет,

эти травы из стали, так Голгофа растёт,

из меня вырастали солнце и неба свод.

Я ползла по сугробу: пальцы сжали снег, лёд.

(Я не знала в те годы, что спасенье придёт.)

Пёс лизал мои щёки и за пояс тянул,

чтоб я встала. Он сбоку дотянулся до скул.

Я ему приказала:

- Сядь.

И пёс сразу сел.

Я ему приказала:

- В бой!

И он побежал.

И он лаял, так лаял! Словно пел коростель,

песня-крик, песня-омут, песня-нож и кинжал.

И он мне приказал: «Встань! Вставай же. Вставай!»

И он мне приказал: «Света, не умирай!»

И послышалось мне поутру, поутру,

коль бессильны врачи, за тебя я умру.

Но ему я сказала: «Бежим!» Мы вдвоём

побежали, проваливаясь в снег густой.

И осыпалось солнышко за окоём.

На дорогу мы вышли. Сказала я: «Стой!»

Залезай, пёс, в машину, поедем домой.

(Есть такое местечко, кто знает маршрут,

там, где Ольгинский пост в Арзамас скользкий путь,

есть деревня Елховка, правее вот тут,

там Целебная Горка, ложись ей на грудь!

И все хвори исчезнут, растают, пройдут.)

Там ветра из Голгофы, разбойный сквозняк.

После взял пёс, состарился, что же ты так?

Погляди, я не старюсь – косметика, крем,

не курю и не пью и немного я ем.

И ни как ты – картоху, хлеб, сосиску вразброс!

Ты мой пес. Мой собака. Мой плюшевый нос…