***
У меня есть собака, а точнее есть пёс,
я его целовала в чёрный плюшевый нос.
Убегал, непослушный, срывался с цепи,
Лаял так: прямо душу
выворачивал!
- Спи!
Чёрный, гневный, лохматый, ел он всё – даже хлеб
с майонезом. Дай лапу!
Он давал сразу две!
…вот лежу я в сугробе. В белой шубе лежу.
Вою: «Боженька, дай мне пережить эту жуть…»
Ну, достали, достали…не могу…столько лет…
Из меня вырастали – из больной, как скелет,
эти травы из стали, так Голгофа растёт,
из меня вырастали солнце и неба свод.
Я ползла по сугробу: пальцы сжали снег, лёд.
(Я не знала в те годы, что спасенье придёт.)
Пёс лизал мои щёки и за пояс тянул,
чтоб я встала. Он сбоку дотянулся до скул.
Я ему приказала:
- Сядь.
И пёс сразу сел.
Я ему приказала:
- В бой!
И он побежал.
И он лаял, так лаял! Словно пел коростель,
песня-крик, песня-омут, песня-нож и кинжал.
И он мне приказал: «Встань! Вставай же. Вставай!»
И он мне приказал: «Света, не умирай!»
И послышалось мне поутру, поутру,
коль бессильны врачи, за тебя я умру.
Но ему я сказала: «Бежим!» Мы вдвоём
побежали, проваливаясь в снег густой.
И осыпалось солнышко за окоём.
На дорогу мы вышли. Сказала я: «Стой!»
Залезай, пёс, в машину, поедем домой.
(Есть такое местечко, кто знает маршрут,
там, где Ольгинский пост в Арзамас скользкий путь,
есть деревня Елховка, правее вот тут,
там Целебная Горка, ложись ей на грудь!
И все хвори исчезнут, растают, пройдут.)
Там ветра из Голгофы, разбойный сквозняк.
После взял пёс, состарился, что же ты так?
Погляди, я не старюсь – косметика, крем,
не курю и не пью и немного я ем.
И ни как ты – картоху, хлеб, сосиску вразброс!
Ты мой пес. Мой собака. Мой плюшевый нос…