Каждый пишущий человек мечтает издать книгу своих произведений. У кого-то это будет томик стихов или рассказов, у кого-то научные исследования или интервью с незаурядными личностями… Я уже давно собираю истории о животных. Случается, что свидетелями забавного происшествия становятся мои знакомые, а иногда совсем посторонние граждане, с которыми мы вместе отдыхали или просто оказались попутчиками в долгой поездке.
В моей жизни с самого раннего детства всегда присутствовали собаки. Были среди них породистые и домашние псы, бывали и простые дворняжки – попрошайки, любители свежих косточек или кусочка ароматной колбасы. В одних случаях наши дружеские отношения продолжались годами, в других это были лишь мимолетные встречи, оставившие, однако, яркое впечатление в сердце и в памяти. Историю, которая откроет мой сборник рассказов о животных, я предлагаю вниманию читателей.
…Наверное, я вправе сказать, что Таганрог – город моего детства. В 60–70-е годы я проводила в этом теплом старинном городке свои летние каникулы. Первое впечатление – вокзальная площадь с огромной круглой клумбой цветов, среди которых видны собачьи головы. Собаки в Таганроге живут свободной, полноценной жизнью. Кто-то из них имеет хозяев и двор, но большинство – вольные рыцари благородного собачьего племени.
Я чувствовала себя счастливой: в семье моей тети Веры, у которой я жила, тоже была собака. Маленькая, желто-рыжая, с невысокими лапками и треугольными полустоячими ушками, Пальма являлась своего рода достопримечательностью Таганрога. Собачка переходила дорогу только на зеленый сигнал светофора. Ее знали шоферы и мороженщики, продавцы пирожков и газированной воды. Во всяком случае, отправившись в жаркую погоду по своим делам, Пальма всегда могла, заглянув в глаза продавцу, получить порцию холодной водички на блюдечке. Если поблизости находилась колонка, Пальма терпеливо дожидалась человека с ведрами. Сердобольные горожане, заметив собаку с высунутым языком, надавливали на рычаг, и песик быстро лакал бегущую по желобу воду.
Пальма была старше меня, естественно, умнее и знала Таганрог так же хорошо, как и коренные жители. Будет справедливым сказать, что меня с поводком пристегивали к ошейнику Пальмы, и мы с ней отправлялись на прогулку. Даже если на перекрестке не было машин, но горел красный сигнал светофора, умная собака стояла на тротуаре как вкопанная. Покупая где-нибудь в парке мороженое, я слушала странный разговор продавца с моим поводырем: «Гляди-кась, Пальма, к вам гости приехали? Надо же, поводок прицепили… Видать, из другого города…» Мое угрюмое молчание воспринималось как подтверждение сказанного. Пальма вела меня в тенистые аллеи, где неожиданно бросалась на разомлевших от духоты кисок, забежавших в прохладу из соседских домов. Я с удовольствием поддерживала эти гонки с преследованием, которые всегда заканчивались изгнанием «врага» за границы парка.
Иногда мы с Пальмой ходили на Каменную лестницу или к памятнику Петру I. Я радовалась возможности полюбоваться на море; у Пальмы были свои резоны. На набережной всегда прогуливаются люди: красивое место привлекает фотографов и художников. На одной из скамеек под кроной деревьев располагался мужчина, продававший всякие самодельные сувениры из ракушек и свои картины, написанные маслом или акварелью. Мужчина был в неизменной соломенной шляпе, светлой клетчатой рубашке и парусиновых брюках. Постоянным спутником художника являлась шустрая черная собачка, подобие нечистокровной лайки. Звали ее Липка.
Была она значительно моложе Пальмы, но это обстоятельство не мешало подружкам играть вместе. Я отстегивала поводок, и веселые псинки затевали хоровод, прыжки, боролись в траве, пока жара не заставляла их утихомириться и спрятаться под скамейкой. Там же, в тени, стояли две трехлитровые банки (в Таганроге их называют баллонами): одна с водой – для Липки, другая – хозяйская – с пивом или домашним вином. Я рассматривала картины, где морские виды чередовались с пейзажами парка или уходящей вдаль дорогой. Причем дорога стала, по-видимому, лейтмотивом многих произведений этого художника. Приезжая в последующие годы, я опять с любопытством вглядывалась в расплывчатые фигуры людей в костюмах то ли XIX, то ли XX века, – они направлялись к горизонту, словно уплывая в туман на своих огромных зонтах.
Шли годы. Умерла Пальма, прожив долгую, по собачьим меркам, жизнь – 19 лет. Я приходила на набережную уже с легкомысленной Жучкой. Нас встречали тот же художник с редким именем Сима и его новый четвероногий приятель Кузя. Сима как бы не имел возраста. Мне казалось, что он нисколько не менялся, – такое же загорелое лицо с небольшой бородкой, светлая просторная рубаха, те же разговоры: «Мадам, если вы попозируете мне, я сделаю вас богиней!», «Юноша, в профиль вы напоминаете мне Наполеона!»
Я в то время была увлечена рыбалкой, поэтому беседы со мной в основном сводились к обсуждению клева-улова или дрессировке собак. Кузя знал много команд, но главное, что привлекало детей и туристов, – его «умение» рисовать. Пес опирался передними лапами на скамейку или на колени Симы и, закусив зубами кисточку, водил ею по страничке альбома, которую хозяин держал в руках. Получались каракули, в которых мистически настроенные граждане пытались найти какой-то скрытый смысл, а Кузя своим талантом зарабатывал себе на колбасу, хозяину на пиво.
После окончания школы у меня с визитами в Таганрог был некоторый перерыв. Где-то в начале 90-х годов мы с мужем решили посетить родину Чехова и навестить моих родственников. Как и много лет тому назад, на привокзальной площади нас встретили стаи дворняжек. С утра мы направились в музей «Лавка Чеховых», а потом, прихватив купальные принадлежности, прогулялись до памятника Петру I. Сима, слегка располневший и поседевший, как и прежде, потягивал пиво, а рядом с ним на скамейке сидел симпатичный щенок цвета мокрого песка с черной, как будто в наморднике, «физиономией» и стоячими ушами.
Сима обрадовался мне так, словно мы с ним были большими друзьями. Он познакомил нас с Дамкой, которая, почуяв исходивший от наших рук запах любимого пуделя тети Веры, сразу признала новоприбывших за своих. Муж тем временем заинтересовался большой картиной с непривычным для Симы бытовым сюжетом. Справа на переднем плане изображена спинка старомодной кровати с металлическими шишечками и с узорчатой, кружевной занавеской. Слева на стуле брошено женское платье, в центре – две пары домашних туфель, женские и мужские. Возле мужских тапочек свернулась, положив голову на лапы, красивая охотничья собака – пойнтер. Выражение морды, взгляд собаки, направленный в сторону женских шлепанцев с меховыми помпонами, говорит о неприязни. В комнате полумрак, но утренний свет от невидимого нам окна уже проник в спальню. Картина называлась «Ревность».
Мы были поражены и необычностью сюжета, и великолепным знанием психологии собаки. Но еще больше нас потрясла цена: даже если убавить один ноль, сумма вполне подходила для произведения Савицкого или Перова. Сима курил вонючую «Приму» и наслаждался выражением наших лиц.
Почти каждый день как заколдованные мы с мужем появлялись возле этой картины. Она стояла в тени, закрытая марлей, и, приоткрывая ее, мы точно ждали, что вот-вот послышится рычание пойнтера.
Приехав в Таганрог на следующий год, мы увидели, что картина с собакой до сих пор не продана. Не нашелся покупатель и через два года. Нас с мужем весьма позабавил тот факт, что Сима повышал цену с учетом инфляции, – хотя возможно, что картина автору была очень дорога и расставаться с ней он просто не желал.
Весной я получила от тети Веры письмо. Между сплетнями о соседях и ценах на продукты она сообщила о смерти Симы и о том, что собака художника Дамка после похорон своего хозяина осталась на его могиле.
Приехав в отпуск, мы узнали немного больше. Сима, как и многие творческие люди, был не от мира сего. Его облезлый, еще дореволюционной постройки домик недалеко от порта являл собой пристанище для собутыльников, а в запущенном саду-огороде нередко щенились по две-три дворняжки сразу. Кутята подрастали, и Сима искал для них хозяев. Непристроенные собачата мирно разбредались по городу, изредка навещая «родовое гнездо». Бывали случаи, когда к запившему Симе не мог пройти участковый: пять-шесть здоровенных псов бдительно охраняли покой своего покровителя. В доме художника периодически появлялись и женщины, но долго терпеть его слишком вольную жизнь они не могли. Поэтому на похоронах Симы кроме его сестры с Украины присутствовали несколько бомжей, которых художник пускал на ночлег, и преданная Дамка.
Я поинтересовалась судьбой картин, на что моя практичная тетушка заметила: «Что у Симы ценного и было, так это его мазня. Если на баб да на пьянки денег хватало, должно быть, хорошо ему за картинки платили». Что стало с картиной «Ревность», я так и не узнала. Мы купили килограмм ливерной колбасы и отправились на кладбище. Дамка узнала нас, слабо вильнула хвостом, но когда я попыталась приблизиться к могиле – ощерилась. Муж положил кусочки колбасы на газету и оставил под кустом, недалеко от собаки. Дамка не шелохнулась.
– Она потом съест, когда вы уйдете.
Мы оглянулись на голос. Позади нас, опираясь на палочку, стояла старушка с миской воды.
– Ей при людях-то стыдно кушать, она вроде как при службе: хозяина стережет.
Женщина оставила миску рядом с нашим угощением и перекрестилась. Я прочитала табличку на памятнике: «Симеон Брониславович Каштыня, 1932–1996 гг.», и подумала: «Сколько времени я находилась рядом с этим человеком, но его мир, полный чувств, красок и звуков, так и остался для меня загадкой…»
Автор: Галина ФАДЕЕВА
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!