Я с любопытством рассматривал немецкую полевую радиостанцию в одном из залов музея Великой Отечественной войны на Поклонной горе, когда рядом остановилась старушка. Потоптавшись, она вдруг указала пальцем на витрину:
— Видишь, это Зоя Космодемьянская на карточке.
А на соседней – я, Зинаида Гриднева. Я не поверил, потом присмотрелся и обнаружил сходство, несмотря на вставную челюсть, парик и шрамы на лице. Глаза! Вернее, необычный пронзительный взгляд – тот же, что и на старом черно-белом фото. — Видишь, написано: убита. А я – жива!
Мы присели на скамеечку, и Зинаида Степановна Гриднева рассказала мне историю своей жизни.
Родилась она 26 марта 1925 года в городе Ельце. Потом семья перебралась в Ефремов Тульской области. Жили трудно. Отца не было. Пятерых детей кормила мать. Зина как могла помогала матери: работала на огороде, копала соседям картошку, подтягивала отстающих по математике. Одного из них, записного двоечника Вовку, даже в отличники вывела. В благодарность тащили Зине кто морковку, кто хлебца, кто творожку. А однажды вызвал ее директор школы и говорит:
— Ты, Гриднева, молодец! Шестнадцать человек подтянула. На Новый год (1937-й. – Авт.) со всей страны отличников в Москву отправляют. В столицу поедешь. В Кремле отличников принимал сам Сталин. Подзывыл к себе, расспрашивал, как живется. Дети стеснялись, молчали. Ефремовские вытолкнули вперед Зину – как самую бойкую. Расскажи, мол, правительству и лично товарищу Сталину, как живем.
Зина и рассказала: — Папа под поезд попал, с мамой живем бедно, побираться ходим... Больше с Зиной в Кремле никто не разговаривал. Но
перед отъездом раздали подарки: детям – конфеты, родителям – конверт с деньгами и большую коробку. А в коробке – байковые платьица, чулки, теплые пальто, ботиночки, валенки. Все пришлось впору. Зина удивлялась: откуда товарищ Сталин мог так точно размеры фланелевых платьиц и башмачков знать? Окончив четырехлетку, Зина поступила в ремесленное
– учиться на слесаря-сборщика. Там ее приняли в комсомол. В конце августа 1941 года жителей Ефремова отправили копать противотанковые рвы. Зина очень старалась. Секретарь горкома Фролов Сергей Кузьмич вынес ей благодарность. Взял ручищами – и на кучу земли свежей
поставил при всем народе.
А уезжая, тихонько задание секретное поручил – диверсантов выслеживать. — Ты, Гриднева, – говорит, – всех знаешь. Иди с утра
и в лица всматривайся – не увидишь ли подозрительные.
Зина пошла. Долго ходила, но углядела-таки двоих подозрительных. Обычные люди разговаривают, а эти были без подвижности. Идут как истуканы, только глазами косяка бросают. Да и одежды такой в Ефремове ни у кого не было отродясь. Весь день следила. A они все важные объекты высмотрели – и к спиртзаводу. Ночи дождались, когда самолеты прилетели, и стали им сигналы фонариками давать. То голубые, то желтые.
В ночь с 21 на 22 ноября в Ефремов вошли немцы. Наши отошли недалеко, за реку Красивая Меча. Туда же ушла и Зина. Вызвал ее секретарь РКСМ Иванов Aлексей и дал задание в Ефремов идти, про раненых узнавать: всех ли вывезли, и если не всех, то где остались и что с ними?
Зинаида Степановна рассказывает о том, что увидела в только что оставленном Красной Армией городе:
— Наши раненые, кто смог, в кальсонах убежали. A другие так в одних рубашках и остались лежать.
Их немцы бросили в подвал. Покидали одного на другого. А немец часовой ходит сторожит, на губной гармошке играет. Я бегаю, не знаю что делать. Немец только за угол зайдет, я намечусь через кочегарку в подвал, а он, сволочь, вертается обратно. Никак не дает мне проникнуть.
Но я проникла. A там кочегар. Он на меня: «Ты зачем сюда пришла? Я тебя в топку щас кину! Меня ж из-за тебя убьют!».
А я ему: «Ты же русский человек! Чего болтаешь? Слышишь, раненые стонут? И топкой мне не грози, а то прием применю – еще неизвестно, кто в топке окажется». Тут кочегар говорит: «Вот листы железные, за ними лаз к раненым. Но обратно я тебя не впущу». И Зина через лаз спрыгнула прямо на раненых. Их в подвале пятьдесят два оказалось. Назад на улицу уже через окошечко выбиралась. Решетку поддела, вся изодралась, но пролезла. К нашим прибежала, о раненых доложила. A Иванов ей: — Любой ценой спасай. Как? Сама смекай. Ты у нас в отряде одна девушка, а девушки по городу ходят. Иванов же научил Зину, как поджечь фашистский штаб и склад с боеприпасами. Зина разыскала в городе канистру бензина, наполнила им шесть бутылок и распихала в брюки и под фуфайку, так что и не застегнуть. Потом выждала, когда у склада часового не будет, и швырнула в окошко три штуки, а вслед за ними – фляжку солдатскую, с засунутой в нее горящей тряпкой вместо фитиля.
И сразу бегом к штабу. А там форточка открыта. Еще три бутылки и фляжка. Хорошо принялось, бутылки рваться стали. Немцы выскочили,
кричат: «Рус! Рус!». А Зина – к подвалу и под шумок пятерых раненых окраиной из города вывела. — Я их в старушек переодела. Бойцы меня материли, не хотели из подвала выходить, боялись, что их немцы
по дороге схватят. Иванов за поступок похвалил, Зиночкой назвал и сахар свой отдал.
Об этом подвиге Зинаиды Гридневой мало кто знает – как и о спасении тех 52 раненых красноармейцев в подвале, которым она под самым носому фашистов носила еду и бинты. Были, правда, две статьи о ефремовском подвиге: в «Правде» от 12 января и в «Красной звезде» от 13 января 1942 года. Но о Гридневой в них не было ни слова. Слава спасения раненых досталась ее соседям – семье Горшковых. А почему так
получилось, до сих пор не известно. — Горшковы – они предатели. Хотя раньше, до войны, хозяйка их, тетя Люба, добрая была, помогала нам.
Вот я и отправилась к ним по старой памяти – за едой для раненых. Вхожу на двор и слышу: запах мяса и немецкая речь.
Я дверь тихонечко приоткрыла, гляжу: столы накрыты, на железных тарелках куски говядины, в бутылях – спирт. С разбитого спиртзавода набрали, сволочи! За столом фрицы сидят, она с мужем, а детишки под немецкую гармошку пляшут. Вот, думаю, гадина! Дверь заскрипела – я шмыг в сарай. Тетя Люба – за мной: «Следишь, с-ка! Нашим каркнуть хочешь?! Не каркнешь! Тебя сейчас раздерут!». У меня все со страху
затряслось. И я – бац! – ей бидоном по голове. И убежала. Думаю, Горшковы на меня немцев и навели.
Зину Гридневу схватили 2 декабря 1941 года. Произошло это так. Недалеко от завода синтетического каучука в канализационном люке прятался партизан, дядя Ваня. Высматривал немцев в бинокль и отстреливал по одному. Зина носила ему еду, а в этот раз шла на огневую позицию еще и с пакетом. Однако вместо люка, припорошенного снежком, увидела черную дыру, из которой крест-накрест торчали окровавленные валенки. Дядя Ваня был тяжело ранен в живот.
— Не трожь меня, доченька, – хрипит, – доложь нашим, что меня больше нет, а то провал будет. Зина прибежала к командиру, но тот послал ее обратно – велел дядю Ваню спасти. А пакет забрать забыл. Зина все сделала: прикрыла рану полами шинели, ухватилась за рукава и поволокла окраинами. Никто из жителей не хотел раненого брать. Наконец удалось пристроить его к тете Дусе в коровник. К этому времени стало смеркаться. Наступил комендантский час. Зина пыталась выйти из города, но не смогла: догнали немецкие патрульные овчарки. То, что происходило дальше, Зинаида Степановна помнит смутно, фрагментами. Кажется, бросилась от собак бежать. Те ее догнали, набросились, стали рвать одежду.
Подошел патруль. Обыскали. Обнаружили находившийся у нее пакет. Тут же на улице раздели и голую, в одних валенках, прошитых проволокой, отвели в застенок. Зинаиду Гридневу допрашивали, но она молчала. Тогда стали пытать. Выбили зубы, выкрутили руки, проткнули шею штыком, посадили на кол. Через десять дней истязаний немцы сочли Зину мертвой
и вместе с другими убитыми бросили в яму меж разбомбленных домов – чтобы местные жители не нашли. На Зинино счастье на дне ямы оказался ход в укрытие, где прятались оставшиеся в городе ефремовцы. Там Зину нашла мать. Шла со свечой по туннелю, споткнулась
обо что-то мягкое, свечка вспыхнула – и женщина разглядела знакомые валенки, прошитые проволокой.
Прибежавшие на крик женщины позвали хирурга Плеханова, прятавшегося тут же, в подвале. Он ее и спас. А 13 декабря на Брянском фронте началось наступление советских войск. В эту же ночь в Ефремове партизаны в ножи поснимали всех часовых. Город отбили. И один офицер, увидевший умирающую Зину, распорядился забрать и ее, и мать в медсанбат.
— В медсанбате меня продержали около недели, а потом перевели в барак. Я хуже ненормальной была, хотя и пришла в себя. А потом началась эвакуация уцелевшего оборудования каучукового завода в Чкалов,
нынешний Оренбург. Станки погрузили в эшелон, а для раненых и всех, кто хотел покинуть город, прицепили отдельный товарный вагон. И мы поехали. Едва поправившись, Зина пошла работать рассыльной. Разносила письма по эвакуированным организациям. Выкрученные руки страшно болели, но приспособилась: вешала сумку на шею и шла. Сумка была такой тяжелой, что к вечеру раны открывались и начинали кровоточить.
В Оренбурге Зинаида Степановна в первый раз вышла замуж. За брата соседки по эвакуации, Ивана Белова. На фронте Иван служил сержантом. Однажды его полк попал в окружение, всех уцелевших немцы стали расстреливать. Ивана закрыла своим телом девочка-радистка. Он остался жив, даже не ранен, а девушка, умирая, завещала жениться «на самой трудной судьбе». Труднее Зининой Белов не встретил за всю войну. Вот в память о погибшей радистке он и взял Зину в жены.
— Прожили мы вместе недолго. Я же негодная была после того, что со мною немцы сделали. А он – живой мужчина. Родители его обещали обо мне заботиться, но я мать забрала и съехала от них. Завела свой дом и
хозяйство – кур, свиней. А мать так и не пришла в себя, сидела целыми днями за столом и колотила рукой по столешнице – видимо, мстила немцам. Когда мать умерла, Зинаида Степановна осталась совсем одна на свете. Брат Саша погиб в 1941-м под Ленинградом. Галя, младшая из сестер, потерялась во время эвакуации. Старшая, Тоня, перебралась в Москву, работала в МИДе, погибла в 1970 году. В Москву Гриднева приехала во второй половине 80-х, повторно выйдя замуж. Купила путевку в санаторий в Переделкине – подлечиться. Там и познакомилась с Василием Чучминым, 80-летним старичком, который уговорил ее выйти за него замуж. Зинаида Степановна продала оренбургский дом и перебраться к Чучмину.
Однако и года не прошло, как новоиспеченный муж начал чудить. Требовал, чтобы за московскую прописку жена купила ему машину, а все деньги, что на книжке были, на его имя перевела. Тот еще оказался
старичок. — Травил он меня и сурьмой, и ртутью, у меня даже
выписка из истории есть. Я два раза через это в больнице лежала. Сбежала от него, по вокзалам скиталась. Люди мне советовали с суд подать. Боже упаси! Я же верующий человек. Это он взял на душу грех, а я, что ж, его старые кости в тюрьме гноить буду? В начале 90-х Зинаида Степановна поехала в Ефремов – решила доказать, что она не просто больной человек, а инвалид войны. И больше: ее герой. Ведь
о том, что она выжила после десяти дней пыток в 1941-м, в Ефремове все эти годы не знали. Считали Зинаиду Гридневу геройски погибшей. А единственную ее фотографию передали в московский военный архив, из
которого она и попала в музей на Поклонной горе. Спустя полвека свидетелей боевых подвигов в Ефремове практически не осталось: кто-то погиб в войну, кто-то умер. Признали Гридневу в семье Горшковых.
Тетя Люба и ее муж к тому времени умерли, а их сын принял Зинаиду Степановну недобро. — В начальники он выбился. Увидел меня и говорит:
«Вали отсюда. Тебя тут давить будут, как клопа». Помнит, видать, как под немецкую гармошку плясал. Однако на официальном уровне Зинаиде Степановне Гридневой так и не удалось доказать, что это она и есть –
Зина Гриднева, которая во время войны сожгла немецкий штаб и советских раненых спасла. Пенсию ей какинвалиду войны все же дали – совет ветеранов помог. Но вот представление к званию Героя России, которое военный комиссар Тульской области написал, так и осталось где-то в казенных документах лежать. А фотография с историей геройской гибели – рядом с фотографией Зои Космодемьянской в музее.
