Это не история, рассказик. На Ваш суд.
Опять это жуткое морщинистое лицо!
А она пудру на щеки сыпет и пришептывает: «Персик, персик!» Как же, «персик». Давно урюк, на который никто бы не посмотрел, если бы не твои родственные связи с главным режиссером. Подумать только: мадам давно внуков нянчить пора, а она по-прежнему по сцене скачет, изображая невинную девушку!
Смешно, право. Начипурится, под кудрявым париком спрячет седые патлы, брюхо корсетом подожмет, под кринолином скроет - и опять в молодушках! А Варьке Захаровой роли старух предлагают. Двадцатипятилетней красавице! И ведь небесталанной! Как она на меня смотрела, репетируя недавнюю роль! Какие у нее выразительные глаза! Но что я могу? Ничего. Разве что настроение поднять? Лишний раз сказать, что Варвара прекрасна, что все у нее будет замечательно! Она верит. Смотрит, улыбается. И верит. А как иначе? Я ведь лгать не умею. Особенно после спектакля, когда гаснут рампы, и актеры снимают грим. Только кому интересна эта правда?
Знаю, примадонна наша меня ненавидит. Однажды утром запустила расческой. Но я-то причем? Поругалась краля с мужем-худруком, тот решился, наконец, в главные героини любовной пьесы взять молодую актрису, а жене, игравшей в театре на протяжении тридцати лет юных красавиц, предложил роль почтенной матери семейства. Прима обозвала мужа безмозглым индюком и потребовала вернуть прежние регалии. Он заартачился, да еще и крикнул в ярости: «Ты на себя-то посмотри! Над нами давно уже люди смеются! Знаешь, как тебя в городе прозвали? Девственная пенсионерка! А последнюю рецензию в газете читала? Как там: «Никого уже не удивляет, что Дездемона не только в два раза толще Отелло, но и старше его раза в три. Потому что роль главной героини неизменно достается жене художественного руководителя театра – это незыблемая и, увы, самая печальная традиция нашего театра. Интересно, что бы сказал Шекспир, если бы его познакомили с пенсионеркой Дездемоной?» Дорогая, надо с достоинством встречать старость!»
О, как разъярилась примадонна! Ударила мужа по лицу и бросила в меня расческой. Казалось – все, мой конец пришел. Но обошлось; так, легкий испуг, не более.
После спектакля «почтенная мать» долго плакала, размазывая грим – омерзительное, скажу вам, зрелище. Пялилась густо накрашенными глазищами, словно просила утешения. Но я не умею лгать.
Заявление «по собственному» жена худрука написала прямо за гримерным столиком. Швырнула ручку и ушла, забыв погасить свет.
Глупая женщина. Если бы ты знала, сколько «примадонн» радовались успехам и переживали провалы здесь, в тесной гримерке, не скрывая от меня ни боли, ни душевных терзаний. Плакали из-за предательства любимых. Или от зависти к более удачливым подругам. А такие как ты рыдали из-за прихода старости. Для них это неизбежное зло становится самым страшным, самым чудовищным из всех. И тогда в меня летит первое, что попадет под руку: расческа, тюбик губной помады, пудреница…
Наверное, когда-нибудь взрыв эмоций очередной разочаровавшейся актрисы приблизит мой конец. Конец старого зеркала в гримерке маленького провинциального театра.