Все мы по уши в игре. Режиссер Иосиф Райхельгауз подробно и убедительно рассуждает — или объясняет, — почему так. Ведь не ради наживы стремимся мы к рулетке, не только азарт управляет нами. Мы носим на плечах шинель Башмачкина или прячем за пазухой топор Раскольникова, чтобы быть самими собой. Или все-таки хотим стать кем-то иным, чужим? Надо дочитать режиссерские наблюдения до конца, чтобы понять. Или просто задуматься.
«Что наша жизнь? Игра», — спел Герман, герой оперы Чайковского «Пиковая дама», и застрелился.
Тема игры в русской литературе, да что там литературе — в русской ментальности! — огромна. Она присутствует всегда — как тема веры. И ровно так же, как не важен факт конфессиональной принадлежности художника для его размышлений о Боге, не существенно, был ли сам писатель азартным игроком или смотрел на нее со стороны. Ни в том ни в другом случае он не оставался равнодушным наблюдателем. Тема жгла.
Сведение «игры» лишь к Достоевскому сужает предмет обсуждения. Бывал в том самом казино в Висбадене, где Федор Михайлович проиграл свое состояние. Не раз перечитывал его «Игрока»… Готовясь к этому эссе, решил пойти в казино в Одессе. Постоял, но так и не вошел. И стал думать: в чем дело? Почему? Боюсь проиграть? Ну да, конечно, я деньги зарабатываю своим, хочется думать, честным трудом. И совсем не стремлюсь их потерять. Впрочем, сколько раз терял, отдавал кому-то, покупал что-то ненужное… И как-то не переживал. Значит, не в этом дело. А в чем?
И я задумался над тем, что отличает человека азартного от неазартного.
На самом деле человек всегда в игре. С момента рождения. От банальных погремушек, без которых не сможет развиваться ни один младенец (даже в беднейших семьях, где нечего есть, и то всегда находились пусть убогие, самодельные, примитивные, но все же какие-то бирюльки для ребенка), до игрушек для взрослых. В том числе и «ТОЛЬКО для взрослых». А ролевые игры? Их придумали не психиатры. Вспомните детство — от девчоночьих «дочки-матери» до мальчишечьей «в войну» — играли самозабвенно, выступая в неких ролях, изображая кого-то: маму, доктора, героя, врага…
Пришел в школу. И стал изображать «хорошего мальчика». Потому что иначе возникнут проблемы. Кто не изображает — ругается, плюется, не учит уроки, — тот социопат, и его из школы исключат. Стоп. А почему «изображать»? А если я и в самом деле «хороший мальчик»? И нет для меня никаких трудностей, чтобы уроки учить и вставать из-за парты, когда входит учитель. И вот он, вопрос, с которым сталкивались мы все лет в 12–13: кто я?
Какой я? Я хороший или только притворяюсь? Почему с друзьями во дворе матерюсь и ржу дурным голосом, а с соседкой-библиотекаршей, которая меня любит и дает книжки читать, интеллигентный еврейский мальчик? Где я настоящий? Где не играю?
А дальше начинается взрослая жизнь. И мы перестаем задавать себе этот вопрос, либо привыкнув к тому, что можно быть разным, либо найдя для себя устойчивый образ, в котором комфортно всегда — и с друзьями, и с врагами.
Это как в бородатом анекдоте про Штирлица: Швейцария, Берн. Штирлиц и пастор Шлаг в ресторане. Пастор, заметив, что Штирлиц ест руками, делает замечание: «Господин Штирлиц, колбасу надо брать вилкой». Голос Копеляна за кадром: «Штирлиц, конечно, знал, что колбасу надо брать вилкой, но ему так хотелось хоть мгновение побыть самим собой».
Наступает момент, когда при всем желании засунуть колбасу в рот руками понимаешь: нет, только вилкой. Личность срастается с созданным образом, и вот ты уже штурмбанфюрер СС и русский язык тебе чужой.
С этим надо родиться — со способностью сотворить из себя персонажа.
В 1938 году вышла книжка Йохана Хейзинги «Homo ludens» — «Человек играющий». Нидерландский ученый, один из основателей культурологии, утверждает, что «игра существует до всякой культуры, витает над ней», что любая культура существует как игра, «разыгрывается».
Феномен игры в том, что она ничем не обусловлена — во всяком случае, никому не удалось до сих пор понять ее происхождение. Ни биология, ни этика, ни логика не раскрывают ее природу. Разве что религия, в которой огромное место занимает ритуал — та же игра, только с определенной целью, игра, направленная на результат. Вы совершаете свадебный обряд, построенный как строго регламентированный спектакль, и получаете семью. Вы исполняете ритуальный танец — и охота завершается добычей мамонта. Вы устраиваете дебаты, встречи с избирателями, концерт в поддержку кандидата, перечисляете по 10 000 на карту многодетным матерям — и выигрываете выборы в Государственную Думу.
Таковы правила игры, очень важно их соблюдать — иначе не сработает.
В ГИТИСе на нашем курсе был такой Саша Литкенс. Он всегда опаздывал. Но никакое опоздание не могло заставить его пройти мимо зеркала в вестибюле института, не задержав на себе взгляд, который мы с Толей Васильевым называли «режиссерский глаз». А сам Васильев, постепенно закрепившийся в образе бородатого пустынника в стильном, как бы бесформенном «зипуне», который стали копировать его почитатели, последователи и ученики? И уже никуда не денешься ни от бороды, ни от зипуна. Потому что они — носители гештальта.
Можно стать жертвой своего персонажа, вовремя не заметив «сдвига», несоответствия. Так иногда случается с красивыми, моложавыми женщинами, которые незаметно для себя из реально моложавых превращаются в молодящихся. Их девичья игривость в сочетании с молодежной прической и одеждой, еще недавно прелестные, становятся признаком легкого помешательства. И надо бы сменить образ, но прирос — не оторвешь.
Один из самых развитых типов игры, конечно же, политика. Она срастается с чем угодно — с культурой, образованием, но более всего — со спортом. Наблюдать за этим смешно и грустно: некоторые люди играют всерьез и, конечно, разочаровываются. Но жизнь их не учит, и они снова, как мотыльки на смертельный свет, несутся на наперсточников, которые заманивают либо в финансовые пирамиды, либо в фальсифицированную демократию.
Все это — человеческое: игры, в которые люди играют между собой.
Есть и совсем другие. В них человеком управляет уникальное состояние, называемое «азарт».
Между ними, как говорил Скалозуб, «дистанция огромного размера».
Итак, вернусь к вопросу, посетившему меня на пороге одесского казино: в чем же разница между homo ludens и homo alea? Человеком играющим и человеком азартным?
Разница не в самом человеке, а в том, с кем он играет.
В первом случае он играет сам с собой. И даже когда есть партнеры — а они есть всегда, — он (возможно, ошибочно) строит собственную стратегию и тактику. Во втором случае человек играет с судьбой — удачей, фортуной, фатумом, роком, Богом, чертом, дамой пик, небесами, преисподней... Это игра не на жизнь, а на смерть. И не потому, что можно все проиграть, — дело тут не в деньгах. А в этом сводящем с ума поединке с чем-то неведомым, непостижимым, то ли существующим, то ли придуманным, то ли слепым, то ли доступным для молитв. Ощущение даже от мелкого выигрыша категорически нельзя сравнить с приходом на кредитку самого солидного гонорара. Эмоционально оно в разы выше, сильнее, ярче. Почему? Потому что хоть рубль в советской лотерее, хоть сорванный джек-пот — это прямой контакт с внечеловеческими силами, неконтролируемыми и непредсказуемыми. Выигрыш — свалившееся с небес счастье. Удача. Знак благоволения судьбы. Ощущение от проигрыша — не банальная потеря денег. Это Проигрыш с большой буквы. Удача отвернулась от тебя. Рок тебя не увидел. Судьба обошла. Бог плюнул с облака. Черт подписал договор с другим. ОНИ тебя предали. Поэтому, конечно, впору застрелиться, как это сделал Герман у Чайковского, или сойти с ума, как Германн у Пушкина.
В литературе встречается выражение «поймать талию». На игрецком жаргоне — словить удачу, интуитивно почувствовать, что ты попал в некую струю и будешь выигрывать. Мистика? Пожалуй…
Вот поэтому я и не хожу в казино. Не играю в рулетку и в карты. Мне не интересно играть с НИМИ. Для меня ОНИ не существуют. Убежден: это выдумка, мистификация, ошибка. Играю только в земном мире по правилам, которые сам придумал. И потому моя игра — театр. Одна из самых эстетичных и совершенных игровых территорий, созданных человечеством. И я в этом театре режиссер — не только по профессии, но и по исполняемой роли. Ведь режиссер — это демиург, материализующий созданную в воображении реальность, в которую он вовлекает партнеров: свой «сонм ангелов» — артистов, художников, драматургов — и свою «паству» — зрителей. Встречаются, кстати, режиссеры, вполне серьезно мнящие себя творцами. Мне, к счастью, хватает самоиронии, чтобы говорить об этом с иронией.
Люди познают правила жизненной игры через театр. Постигают их здесь и сейчас, от таких же людей, как они сами, а не в спиритическом сеансе от неких духов. Здесь расскажут, почему они не получают выигрыш, на который рассчитывали. Поделятся опытом печали и счастья. Другое дело, что, разговаривая с нашими зрителями языком театральной игры, мы тоже получаем сертификат свыше. В доказательство приведу стихотворение Валентина Гафта, с которым посчастливилось работать, дружить, играть:
Театр! Чем он так прельщает,
В нем умереть иной готов,
Как милосердно Бог прощает
Артистов, клоунов, шутов.
Зачем в святое мы играем,
На душу принимая грех,
Зачем мы сердце разрываем
За деньги, радость, за успех?
Зачем кричим, зачем мы плачем,
Устраивая карнавал,
Кому‑то говорим — удача,
Кому‑то говорим — провал.
Что за профессия такая?
Уйдя со сцены, бывший маг,
Домой едва приковыляя,
Живет совсем, совсем не так.
Не стыдно ль жизнь, судьбу чужую
Нам представлять в своем лице!
Я мертв, но видно, что дышу я,
Убит и кланяюсь в конце.
Но вымысел нас погружает
Туда, где прячутся мечты,
Иллюзия опережает
Всё то, во что не веришь ты.
Жизнь коротка, как пьесы читка,
Но если веришь, будешь жить,
Театр — сладкая попытка
Вернуться, что‑то изменить.
Остановить на миг мгновенье,
Потом увянуть, как цветок,
И возродиться вдохновеньем.
Играем! Разрешает Бог!
Колонка Иосифа Райхельгауза опубликована в журнале "Русский пионер" №104. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".