За компромисс приходится платить.

За компромисс приходится платить. Депрессиями, неврозами,
истощением душевных и физических сил. То есть, в итоге, всем
потенциалом собственной личности. Впрочем, те, для кого признание и
есть основная задача, не больно-то переживают. Их ставка выигрывает. Но
остальные — те, кто мечтал сказать человечеству нечто свое,
оригинальное, проигрывают в этой игре все — и в первую очередь себя,
неповторимого. Поэтому, прежде чем рваться к успеху, попробуйте
разобраться: вам нужна народная любовь или свобода самовыражения. И
помните: идеал формируется в ранней юности, а в процессе взросления
система ценностей меняется, и с возрастом мы ставим перед собой уже
совершенно другие задачи.
Очень хорошо помню, как совсем молоденькая рыжая Алиска в
студенческие годы грезила о своем будущем поприще. «Представляешь, я
стану журналистом. Известным. Просто обреченным на успех. Я буду
томная лежать на диване и говорить: «Ах, отстаньте от меня,
отстаньте. Я устала, устала писать». А они, представляешь, просют,
просют, на коленках ползают, полы мне полируют. Ну, еще я могла бы
консультировать историческое кино. Наверное, это так интересно! Вот
это была бы жизнь!» В ее буйной рыжей голове бушевали картины одна
другой красочней, образ журналистки сплетался с образом кинодивы,
заносился в далекие сферы и неведомые высоты. С тех пор прошло без
малого десять лет. Девичьих грез своих Алиса уже не помнит, сейчас перед
ней стоят куда более реальные и приземленные задачи.
Я заезжаю к Алиске в гости. «Ой, привет, раздевайся, заходи, я сейчас
закончу! — и Алиса бросается от меня к дивану, на котором привольно
раскинулся ноутбук. Алиске приходится много писать, и когда она устает
писать за столом, перебирается на диван. «Перемена позы перед
компьютером само по себе есть отдых!» — это из Алискиных трудовых
деклараций. Правда, последний абзац как последнее «прости» она
достучать не успевает. Начинает трезвонить телефон. «Мать, нам
нужно эссе о большом светлом чувстве, коротенечко, полосы на три…
Сделаешь?» — «Угу, — отвечает Алиска и раскрывает пухлый
ежедневник, — Скажем, к 10 апреля, идет? Ну, и что с того, что сейчас
начало февраля. У меня на два месяца вперед все забито, не продохнуть.
Мне книгу через месяц сдавать надо, ну никак не могу. Нету у меня
окошечка. Я и так не знаю, когда все остальное писать буду! Ну, и что,
что на коленях стоишь! Подумаешь, волосы рвешь! Может, ты на
стрижке экономишь. Я? Я экономлю на здоровом образе жизни! Я устала
как собака, как две собаки. Я буквы видеть не могу! Это сейчас у меня
единственное сильное чувство! Слушай, а пить, есть и умываться мне
когда? Короче, или ты берешь десятое апреля сейчас, или его дня через
три возьмет другой, помоложе и покрасивей. Что такое верность? В
Сибирь за мужиком? Делать им нечего, женам декабристов. А я
загружена до ноздрей! Берешь все-таки? Ладно, пишем. Заметано. Пока.
Извини. Я сейчас!» — а это уже мне. Возвращается к работе. «Пойду-ка я
кофе сварю», — предлагаю я взъерошенному Алискиному затылку. —
«Класс. Извини. Мне всего три строчки… Черт!» Звонит телефон.
Повторяется похожий разговор, с торгов уходит двенадцатое апреля.
«Ну, все, я закончила и отключила телефон!» — это взмыленная
Алиска появляется на собственной кухне и с наслаждением дымит
сигаретой. Прям как зек на зоне, которому перепало «дернуть». По
законам сериала я бы должна встретить ее восторженной улыбкой и
сказать: «Вот видишь! Все сбылось, как ты мечтала! Как же ты,
наверное, счастлива!» Интересно, что тогда полетит мне в голову,
джезва с кофейком или кремовый тортик, купленный к моему приходу?