Понимаешь, говорила одна дама, - пенсионная жизнь – это настоящая философия. И мораль с нравственностью.
Главная черта - самоограничение. Во всем. Например, хочется внуку сделать подарок на день рождения. Но нельзя. Потому что самоограничение. Потому что на пенсии не разбежишься с подарками.
Нужно себе запретить делать подарки. И нужно внушить всем близким, что ты никому никогда этого делать не будешь.
И никто обижаться не должен. С пенсионера взять нечего. И все должны понимать.
Этого мало. Есть еще одна черта. Пенсионер не обязан близким помогать. Он должен только выслушать. Пусть дети и внуки рассказывают ему о своих проблемах. Он послушает и совет даст. Не более того.
Никакой помощи: с собакой погулять – сами, пожалуйста. Без меня. Поехали в отпуск, кота некуда девать - тоже ваши проблемы. А брали тогда зачем? Где у вас мозги были?
Я сейчас на пенсии. И мне животных не надо. Даже на полчаса не надо. И без обид, пожалуйста.
Итак, первое требование морали – не предъявлять мне никаких требований. И никаких просьб.
Получается, что эта женщина напоминает какую-то драгоценную хрустальную вазу. К которой даже подойти нельзя.
Я давно замечал, что все пенсионеры как бы делятся на две половины. Первая половина возят внуков в школы и на тренировки. Забирают к себе домой на каникулы и на праздники. Водят их на детские праздники. Учат читать и писать. Приучают к труду и к ответственности.
Вторая половина – это «хрустальные вазы». К нам подходить нельзя. Нас лучше ни о чем не просить. Мы ничего не дадим – никому, и даже не просите. Мы любим внуков, но издалека. По телефону любим.
И еще: родня должна нам звонить, а не наоборот. Семь раз в неделю
Звонить и спрашивать нас о здоровье. А еще есть ли у нас провизия в холодильнике? И в какой помощи мы нуждаемся.
Дети должны появляться раз в неделю и мыть квартиру. Ходить в магазин и выносить мусор.
Такие люди рано начинают изображать старость и дряхлость. Они позиционируют себя заслуженными больными людьми. А цель жизни детей и внуков – носить их на руках.
Дама, о которой я рассказываю, после семидесяти начала представлять себя как хрустальную вазу. В семьдесят пять она отказалась прибираться в квартире. Прошло еще года три – перестала готовить. Говорила, что она состарилась.
Между тем не нуждалась в медицинском участии. И не покупала лекарства.
Сил хватало делать длинные прогулки. И даже посещать знакомых на другом конце города.
Ранняя игра в старость принесла свои последствия. Она рано начала экономить деньги. И отказывать себе во всем. Вскоре перестала даже самостоятельно купаться в ванне.
Превратилась в иждивенку. В хрустальную вазу. К восьмидесяти годам - следующий шаг назад: начала прятать деньги за плинтусы. Откуда-то взялась агрессия. Она перестала улыбаться.
В действительности, она распрощалась с улыбками после семидесяти. Потому что начала играть в старость. В немощность. И мозг начал терять естественные человеческие реакции.
В восемьдесят она из хрустальной вазы превратилась в овощ. Мозг отказал. А сердце и прочие органы – здоровые.
Рядом – через дверь – живет другая дама. Ей под девяносто. Она до сих пор возится в правнуками. На лето уезжает в деревню, где снимает полдома. Рядом с ней правнук и правнучка. Она с ними гуляет, готовит им и кормит. Делает все, что нужно делать для детей.
И никто не слышал, чтобы она с пеной у рта требовала себе уважения. И обижалась на детей и внуков. И улыбаться не разучилась. Напротив, ее юмор стал тоньше и изящнее.
Странная штука жизнь. Непонятная и загадочная.