Мы оба усиленно ворошили костер. Прошло какое-то время. — Итак. Как долго ты пробыла здесь, внизу? — Четыре года. — Боже, срок-то немалый. — Да нет. Ни капельки, как подумаешь, сколько мне здесь еще торчать. — Ты, должно быть, страшно по ним скучаешь. — По семье? Ну да, я вообще по всему скучаю — по друзьям, по всякому барахлу, по прохладным барам, в которых каждого знаешь… У меня были занятия, музыка, одежда — между прочим, очень-очень классные вещицы — и, о господи, всякая всячина для ухода за волосами. Были любимые напитки и блюда, любимый телесериал. Вся эта ерунда, обычная человеческая ерунда, понимаешь? Папочка, который заставлял меня слушать вместе с ним стареющие рок-группы, и косметика, и сестренка, Бледная Молния, которая доводила меня до белого каления… Всего этого не стало, — Она на миг задумалась. — Только нет, все это как раз есть, как прежде, а не стало меня самой. Все остальное продолжается наверху как ни в чем не бывало, но без меня. Я обернулся, чтобы проверить, как там Иэн. Он спал на моем рюкзаке, уткнувшись мордой в лапы. — Я словно бы выпала из мира, — сказала Скаут. — У тебя когда\\u0002нибудь бывало такое чувство? Я помотал головой: — У меня скорее такое чувство, что выпали все остальные, оставив нас с Иэном заботиться друг о друге. Скаут тихонько кивнула, глядя в огонь, и ничего не сказала в ответ. Я представил себе шесть миллиардов человек, медленно, как на цевочном колесе, перемещающихся в пространстве, и все эти крохотные звездочки в кильватере почти пустой планеты. Тающий след привидений. 21 Урм… Лежа на спине, я смотрел вверх. В ночном небе над окнами в крыше, походившими на перфорацию кинопленки, проплывали облака. Костер обратился в ярко-оранжевую кучу золы, и я натянул молнию спальника до самого своего носа. Согласно предсказанию Скаут, завтра для меня станет последним спокойным днем. А послезавтра пройдет уже достаточно времени, чтобы людовициан сумел оправиться после удара буквенной бомбы, смешавшего и спутавшего все течения. Тогда мне снова придется укрываться за личностью Марка Ричардсона, опять устанавливать диктофоны. Сегодня Эрик Сандерсон высунулся наружу, разбив головой тонкий лед черного озера, словно крыши домиков и шпиль церкви давным-давно ушедшей под воду деревушки, но послезавтра ничто не должно тревожить водную гладь. Мне не хотелось снова делаться пустынным горизонтом. Я подумал о словах Никто — «Сдавайтесь, идите себе ко дну вместе с крабами». Не это ли я делал? Не шел ли я ко дну, даже не осознавая этого? Завтра, сказала Скаут, мы найдем доктора Фидоруса. Глядя на облака, я надеялся, что встреча с ним сможет что-нибудь принести, дать какой-нибудь способ добиться перемен к лучшему. — Эй! — Да? — сказал я. Скаут со скатанным спальником под мышкой обогнула останки костра. Она расчистила место, чтобы лечь рядом со мной. — Как самочувствие? — Мне холодно, — сказала она. — Ты не против? — Конечно, нет. Мне и самому холодно. Лежа на боку, она обхватила меня рукой, натягивая свой расстегнутый спальник поверх нас обоих, словно стеганое одеяло. Она еще немного поерзала, устраиваясь головой у меня на груди. — Это стандартная внепространственная процедура. — Ясно. Теперь, когда она прижималась ухом к моей грудной клетке, я был уверен, что стук моего сердца звучит для нее так же громко, как для меня самого. — Так и есть. — Я же не спорю. — Выпростав руку из своего спальника, я обнял ее за плечи. — Вот. Кажется, так я лучше понимаю эту самую процедуру. Я почувствовал, как сквозь ее тело пробежала легкая дрожь смеха. — Похоже, да. Через несколько секунд касаний кончиками пальцев и оглушительного сердцебиения она тихо произнесла: — Можно, я кое-что тебе скажу? — Да, конечно. — Вообще-то это совет. Я смущаюсь, поэтому шепну тебе на ухо, — Скаут вытянулась и заерзала, пододвигаясь к моему уху и таща за собой край спальника."