– Из скольких? – спросил он и робко ударил. Я легко уклонилась. – Ты даже не пытаешься, – заметила я, чувствуя, как уголки рта сами ползут вверх. – Немножко пытаюсь. – Он вскочил на ноги. – Попытайся хорошенько. Он ударил сильнее, но я так же с легкостью увернулась. По крайней мере, этот удар был уже получше. – Так из скольких? – повторил он вопрос. – Их было двадцать или двадцать пять. Примерно. Мы начали обмениваться более сильными ударами; мой кулак врезался ему в подбородок. Я перехватила его руку и дернула так, что он приземлился на пятую точку. Он тотчас попробовал подсечь меня, как я и учила. Я улыбнулась. – Умора, да? – спросил Каллум, бросив свою затею, когда я отскочила. – Нет, вполне сносно, – ответила я и пригнула голову, чтобы он не увидел, как мое лицо еще больше расплывается в улыбке. Он вдруг поймал меня за кисть. Я споткнулась и ударила его коленями в живот, грохнувшись сверху. Каллум издал стон, слившийся со смехом. – Я победил! – прохрипел он. – Это называется победой? Я начала сползать с него, но он схватил меня за руку, приподнялся на локтях, и мы оказались лицом к лицу. – Да. Я смотрела не в его темные счастливые глаза, а на наши сплетенные кисти, пытаясь перебороть тепло, волной растекавшееся по всему телу. Да еще щеки пунцовые стали. Ну и дела. – Прости меня за те слова, – проговорил он тихо. – Я не хотел. Высвободив руку, я соскользнула с него на прохладный пол. Пусть сокрушается – очень даже хотел. – Ладно, проехали. – Нет, – твердо сказал он, садясь рядом и наклонившись ближе, чтобы никто не подслушал. – Мне не следовало говорить, что тебе нравится охотиться на людей лишь потому, что у тебя это здорово получается… – Мне нравится, – перебила его я. – Отчасти. Особенно погоня. Но… – Я не знала, как выразиться, чтобы он понял – еще не дозрел. – Но – что? – Но у меня и выбора нет, – произнесла я негромко. – Я почти не помню, как жила человеком, а если что-то и всплывает в памяти, то лишь кошмары. Это все, что я знаю. Все, что умею. Поэтому – да, иногда мне это нравится. – Это можно понять. – Похоже, он на самом деле так думал. – А еще я ничего не чувствую. То есть не так, как надо. Я – Сто семьдесят восемь. У меня не может быть никаких эмоций. – Вранье, – возразил он весело. – Нет, не вранье. Каллум придвинулся еще ближе, и я уловила свежий запах его кожи. Это был запах чистоты, запах жизни, запах номера Двадцать два, и мне захотелось завернуться во что-нибудь, чтобы скрыть исходивший от меня смертный смрад. – А я говорю, что это ложь. Ты отмутузила меня будь здоров. Это была злость. А когда говорила о своей человеческой жизни, в глазах появилась печаль. – Он склонил ко мне голову, и до меня донеслось тепло его дыхания. Я удивленно втянула воздух, и Каллум улыбнулся. – Ты многое чувствуешь. – Сто семьдесят восемь!"