17 сентября 1806 года, в небольшом уездном городе Сарапуле произошло странное событие, которое надолго встревожило жителей, послужило темой всевозможных слухов, сплетен и даже легенд: пропала дочь городничего Андрея Васильевича Дурова 23-летняя Надежда. Вскоре на берегу Камы обнаружили ее платье.
17 сентября, в день своих именин, молодая женщина отреклась от постылой ей семейной жизни. Она была нелюбимой дочерью своей матери, нелюбимой женой, и лишь отец понимал ее свободолюбивый нрав, но помочь Наде реализовать фантастические по тем временам планы и стать военным не мог даже он, бывший ротмистр, занимающий в ту пору должность городничего. Девочка, родившаяся на Украине в походе, выросшая среди военных, на природе, под звуки сигнальной трубы, топот копыт и ржание лошадей, не только впитала боевой дух армейской жизни, но и усвоила азы походного быта, умение обращаться с оружием, седлать коня и ездить верхом, не уступая в мастерстве опытным кавалеристам.
О конкретных причинах, побудивших Надежду Дурову, впоследствии участницу войн с Наполеоном, офицера, Георгиевского кавалера, ординарца фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова, известную как кавалерист-девица, покинуть отчий дом, можно только догадываться; об этом написано немало научных статей, эссе, но истина навсегда останется для нас тайной. Мне же в данной статье хотелось представить ту обстановку, тот мир, из которого, лихо вскочив на своего любимца – коня Алкида, умчалась эта бесстрашная женщина навстречу героическим приключениям и славе.
* * *
…В Сарапул семья Дуровых переехала в 1789 году, когда Наде исполнилось шесть лет. Кроме нее в семье появилось еще двое детей, и Дуров, чтобы иметь доход, вынужден был выйти в отставку и «поступить в должность». Дом городничего находился недалеко от Вознесенского собора (усадьба до наших дней не сохранилась, собор снесен).
Сарапул как деревянная крепость известен с конца XVI века, периода освоения Приуралья. Под 1596 годом упоминается местность Сарапул, в 1621-м – село Вознесенское на Сарапуле: русское село, расположенное на высоком правом берегу Камы. В 1738 году Сарапул, давно потерявший военное значение и все еще остававшийся селом, был приписан к Осинской провинции Уфимской губернии. В это время он находился на Арском тракте, одной из важнейших дорог на пути из европейской части России в Сибирь, и тем самым приобрел большое торговое значение. В 1780 году при екатерининской административной реформе Сарапул получил статус уездного города новообразованного Вятского наместничества. При этом до 1805 года большинство его жителей имели статус дворцовых крестьян, то есть фактически крепостных государства. В 1805 году вышел указ о переводе дворцовых крестьян в статус государственных крестьян с правом перехода в купечество или мещанство. К середине XIX века Сарапул – богатый купеческий город. В нем насчитывалось 7 церквей, 977 домов, 163 лавки, 7 тысяч населения.
Необходимо уточнить, что понятие «богатство» в те годы, когда Дурова была ребенком, являлось весьма относительным. У городничего имелся большой сад, двухэтажный просторный дом, садовый домик, тоже в два этажа, конюшни, каретник, хозяйственные постройки; при этом прислуга составляла 15–20 человек, включая нянек, горничных, конюха, садовника и кухонных рабочих. В своих «Записках» Надежда Андреевна вспоминала, что девочки, даже из семей с достатком, ходили в простеньких ситцевых платьицах, и только по большим церковным праздникам разрешалось им надевать шелковые.
«“Вот и еще рассвет семнадцатого сентября!.. и все еще он алеет за Камою!.. все еще я дома!.. Все еще в белом платье девическом!..” Так думала я на заре того дня, в который исполнилось мне четырнадцать лет", – писала Дурова.
Живописная природа и поныне сохранила всю прелесть ярких красок лесов, полей, закамских далей. В конце XVIII – начале XIX века близ Сарапула обитало много зверей, птиц, река Кама славилась рыбой (кстати, название «Сарапул» переводится с чувашского как «стерлядь»). Любимым времяпровождением жителей Сарапула были охота, рыбалка, собирание грибов, ягод, прогулки в лесу, пикники на природе. Вот и именины 14-летней Нади, естественно после службы в церкви, прошли на свежем воздухе, среди тронутой осенним золотом и багрянцем зелени, под щебетанье птиц и журчанье лесного ручейка. «День прошел в играх с моими подругами; и как этого года у нас была дивная осень, ничем не хуже весны, то нам позволено было идти гулять на Старцову гору. Казалось, я хотела наверстать принуждение целого года, потому что бегала во весь дух; скакала, как дикая коза; разбегалась с горы и перескакивала кусты вереса, по нескольку, один за другим! Подруги мои не могли и подумать поравняться со мною в этом удальстве… Наконец, устав прыгать и бегать, уселись все мы на траву есть пироги и лакомства, которых матушка дала нам в изобилии».
Именно природа, здоровый климат и активная жизненная позиция юной Наденьки послужили тому, что девочка росла крепкой, самостоятельной, инициативной. С двенадцати лет, тайно ото всех, она ездила верхом: сначала по двору, а затем стала совершать более дальние прогулки к реке, в лес. Родители ничего не могли поделать с упрямым характером своей старшей дочери. Впрочем, отец гордился наследницей, которая, по его словам, чем-то была похожа на него в юные годы. Так смелая амазонка получила молчаливое благословение доброго папеньки, но никогда не находила понимания матушки. Отношения матери и дочери оказались настолько сложными, что было ясно, и это может подтвердить любой психолог: разрыв между, казалось бы, самыми близкими людьми становился неизбежным. «Хотя я чрезвычайно боялась моей матери, но непомерная резвость одолевала меня и увлекала вопреки страха наказания; мне кажется, я вымышляла разные глупости невольно, фатально, по воле рока».
Однажды мама взяла Надю с собою на прогулку в густой бор за Каму. Поехали большой компанией, с дамами, прислугой, с провизией и самоварами. Едва оказавшись в лесу, девочка забыла все на свете, она упивалась свободой, запахом хвои, пением птиц, простором полей… Уставшая сидеть над вязанием под присмотром суровой маменьки, Надя едва не задохнулась от пьянящей воли, от красот родной природы. Она бросилась в этот таинственный, манящий ее лес и бежала так долго, пока голоса людей не сделались неслышны. «Тогда-то радость моя была полная и совершенная: я бегала, прыгала, рвала цветы, взлезала на тоненькие березки и, схватясь за верхушку руками, соскакивала вниз, и молодое деревце легонько ставило меня на землю! Два часа пролетели как две минуты! Между тем меня искали, звали в несколько голосов; я хотя и слышала их, но как расстаться с пленительною свободою! Наконец, уставши чрезвычайно, я возвратилась к обществу… Маменька, угадав по моему довольному лицу, что я не заплуталась, но ушла добровольно, пришла в сильный гнев. Она толкнула меня в спину и назвала проклятою девчонкою, заклявшеюся сердить ее всегда и везде! Мы приехали домой; матушка от самой залы до своей спальни вела и драла меня за ухо; приведши к подушке с кружевом, приказала мне работать, не разгибаясь и не поворачивая никуда головы. “Вот я тебя, негодную, привяжу на веревку и буду кормить одним хлебом!” С этого дня надзор и строгость матери моей хотя и сделались еще неусыпнее, но не могли уже ни устрашить, ни удержать меня».
Трудно объяснить столь грубое отношение матери к родной дочери. Подчас, перечитывая воспоминания Дуровой об ее детских годах, складывается такое впечатление, что женщина вымещала на ребенке злость и досаду от несбывшихся мечтаний и надежд. Ведь ее побег из отчего дома с будущим отцом Нади не только был совершен против воли родителей, но и стал причиной раздора между родственниками, а отец свою непокорную дочь проклял. Правда, через несколько лет он все-таки беглянку простил, и казалось, отношения налаживаются… Однако судьба готовила женщине новый жестокий удар: муж стал изменять ей. И без того вспыльчивый характер матери Дуровой испортился вконец, она стала раздражительной, мелочной, искала повод для ссор и наконец нашла в лице Нади врага, на ком можно было выместить сердечную боль за свое несостоявшееся семейное счастье.
Дополнительным раздражающим фактором в отношении к дочери стал мальчишеский характер Нади, ее воинственные наклонности, которые никак не соответствовали тогдашнему понятию о воспитании барышни. Более того, девочка унаследовала от матушки и строптивый нрав, и романтичность, и… решительность в своих поступках; то есть это был классический случай, про который говорят «нашла коса на камень». Но если бы взаимоотношения матери и дочери касались только каких-то внешних моментов (прическа, одежда, манеры, занятия рукоделием), то вряд ли отчуждение этих двух людей стало бы таким болезненно прогрессирующим.
Надя, будучи еще совсем ребенком, не раз задумывалась о причинах скандалов в семье, слез матери, о той сложной психологической обстановке, при которой любой пустяк мог послужить возникновению серьезного конфликта. «На эти вопросы самой себе могло отвечать одно только время или опыт, а я, наскуча доискиваться бесполезно – что? как? отчего? и почему?.. отдавалась опять никогда не утихающему желанию идти куда-нибудь, ехать, скакать на лошади, прыгать через рвы, кусты, плавать, нырять, взбираться на недоступные крутизны, спускаться в пропасти; одним словом, быстрая кровь моя не позволяла мне оставаться минуты в бездействии, и горесть матери моей, ее выговоры, укоризны в бесчувствии исчезали, как сон, из памяти моей!.. Впрочем, не удивительно было бы, если б сердце мое и ожесточилось, потому что сколько я могу помнить, то она мне никогда ничего не позволяла любить!.. Всякая привязанность моя, к чему бы то ни было, находила препятствие!.. Довольно было увидеть, что я ласкала какое-нибудь животное, чтоб тотчас его отнять у меня!..»
Единственным спасением и утешением стал для Нади подаренный отцом конь черкесской породы Алкид. Батюшка приказал сшить для своей любимой амазонки казачий чекмень, и, как вспоминает Дурова, «с этого времени я стала всегдашним товарищем отца моего в его прогулках за город; он находил удовольствие учить меня красиво сидеть, крепко держаться в седле и ловко управлять лошадью. Я была понятливая ученица; батюшка любовался моею легкостию, ловкостью и бесстрашием; он говорил, что я была бы его подпорою старости и честию имени его, если бы родилась мальчиком! Голова моя вскружилась!.. Воинственный жар с неимоверною силою запылал в душе моей; мечты зароились в уме, и я деятельно зачала изыскивать способы произвесть в действие прежнее намерение свое – сделаться воином, быть сыном для отца своего и навсегда отделаться от пола, которого участь и вечная зависимость начали страшить меня».
И все же прежде чем осуществить задуманное и облачиться в военную форму, Надежда Андреевна надела… подвенечное платье и фату. В октябре 1801 года в Сарапуле, в Вознесенском соборе, состоялось венчание дочери городничего – девицы Надежды Дуровой – и чиновника 14-го класса Василия Чернова. А в январе 1803 года в этом же соборе крестили их сына Ивана. Супружеская жизнь Черновых продолжалась недолго и закончилась тем, что молодая мать с сыном вернулась к своим родителям. О причинах развода ничего достоверно не известно, но, зная характер Надежды, можно предположить, что подчиняться она не любила, и известное выражение «да убоится жена мужа своего» к физически крепкой женщине, обученной владеть огнестрельным и холодным оружием, явно не подходило.
Когда Надежда Андреевна поняла, что их отношения с матерью после расставания с Черновым не только не улучшились, но и обострились, мысли об уходе в армию приобрели более конкретную форму – и дату.
15 сентября 1806 года город Сарапул покинул казачий полк; в пятидесяти верстах от города должна быть у него дневка. Дурова, надеясь на быстроту и выносливость Алкида, планировала нагнать казаков и присоединиться к ним. «Семнадцатого был день моих именин, и день, в который судьбою ли, стечением ли обстоятельств, или непреодолимою наклонностию, но только определено было мне оставить дом отцовский и начать совсем новый род жизни».
Приближалась полночь. Дурова подошла к зеркалу, обрезала свои локоны, положила их в стол, сняла черный атласный капот и начала одеваться в казачью униформу. «Стянув стан свой черным шелковым кушаком и надев высокую шапку с пунцовым верхом, с четверть часа я рассматривала преобразившийся вид свой; остриженные волосы дали мне совсем другую физиономию… Я сняла саблю со стены, вынула ее из ножен и, смотря на нее, погрузилась в мысли; сабля эта была игрушкою моею, когда я была еще в пеленах, утехою и упражнением в отроческие лета, и почему ж теперь не была бы она защитою и славою моею на военном поприще? “Я буду носить тебя с честию”, – сказала я, поцеловав клинок и вкладывая ее в ножны».
Приказав конюху Ефиму идти с Алкидом прямою дорогой на Старцову гору и у леса дожидаться ее, Надежда поспешно сбежала на берег Камы, бросила на песок свой капот со всеми принадлежностями женского одеяния, надеясь на то, что сей факт поможет отцу без замешательства отвечать на затруднительные вопросы знакомых. Прежде чем сесть в седло, Дурова бросила окрест прощальный взгляд. «Город, у подошвы утесистой горы, дремал в полуночной тишине; лучи месяца играли и отражались на позолоченных главах собора и светили на кровлю дома, где я выросла!» Через несколько минут юного всадника уже окружал темный сосновый лес, простирающийся на тридцать верст.
«Я продолжала ехать шагом и, окруженная мертвою тишиною леса и мраком осенней ночи, погрузилась в размышления: итак, я на воле! свободна! независима! я взяла мне принадлежащее, мою свободу: свободу! драгоценный дар неба, неотъемлемо принадлежащий каждому человеку! Я умела взять ее, охранить от всех притязаний на будущее время, и отныне до могилы она будет и уделом моим и наградою!»
Автор: Галина ФАДЕЕВА
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!