Вернувшись во дворец, Иоанн послал за Басмановым и Висковатым. Он любил, когда именно печатник прочитывал ему всякие документы вслух. С Висковатым было легко. Никакой заминки никогда дьяк не допускал и мог объяснить любое неясное Иоанну место. Иоанн не прикасался к грамотам, пока не явились Басманов и Висковатов.
— Тянет от них кровью и змеиным ядом, — сказал он Малюте. — Противно брать их-,— и он кивнул в сторону стола, — руками.
— Если поймаю, — протянул Малюта, — страшной казнью казню.
— Успел придумать?
— Давно, пресветлый государь.
— Нет такой казни, которой достоин предатель. Это он Радзивиллу помог русскую кровь пролить. Помнишь, Шуйский сказывал, как Радзивилл сам мечом головы стриг?!
— Да как не помнить! По делам и воздастся, пресветлый государь. И ему, и изменнику твоему.
— Еще когда поймаем?! Сколько воды утечет!
— Собака от злости не дохнет, — ткнул себя в грудь пальцем Малюта. — Я его, пресветлый государь, живьем достану и живьем загрызу. Нигде он от меня не спрячется, хоть под юбкой у Жигмонтовой полюбовницы найду.
— Не бахвалься, Григорий. Курбский ловок, и креста на нем нет.
В непродолжительное время пришли Басманов и Висковатов, позже прибежал получивший чин оружничего любимец царя Афанасий Вяземский, но его не дожидаясь, Иоанн велел дьяку развернуть свиток и приступить к чтению. Письмо Курбского, не легкое для современного восприятия, можно было привести в различных переводах, наверняка более точных. Но я предпочел извлечение из «Истории государства Российского» Николая Михайловича Карамзина. Здесь звуковая транскрипция освящена поэтическим ощущением великим писателем словесного средневекового потока и дает достаточно исчерпывающее представление о княжьих претензиях, которые Курбский гневно выразил в первом послании, составленном в граде Вольмаре.
Начальные фразы вызвали непоказное и яростное возмущение присутствующих. Висковатов произнес их тихо и даже с явной опаской:
— «Царю, некогда светлому, от Бога прославленному — ныне же, по грехам нашим, омраченному адскою злобою в сердце, прокаженному в совести, тирану беспримерному между самыми неверными владыками земли. Внимай!»
Басманов вскочил и хотел было что-то выкрикнуть, сделав угрожающий жест, но Иоанн остановил его, промолвив иронически с зловещей улыбкой:
— Велено тебе, Алексей Данилович, — внимай. Послушаем, что далее будет. Продолжай, Иван Михайлович, не останавливайся. Любопытно, до чего бывший друг, осыпанный нашими милостями, договорится. Ему ли я был тираном?!
Никто из собравшихся и представить не мог, что отьежчик, отрезая пути назад, отважится назвать государя тираном. Однако по мере продвижения в глубину текста голос Висковатого креп и странным образом, впрочем невольно, усиливал и без того неробкие выражения Курбского.
— В смятении горести сердечной скажу мало, но истину…
«Давай, давай, — проворчал про себя Малюта. — Здесь-то солжешь, бумага все стерпит, а истину выложишь, когда я тебя в застенок возьму».
Лицо Иоанна казалось спокойным и почти умиротворенным, будто тяжкий груз ожидания упал с души.
— Почто различными муками истерзал ты сильных во Израиле, вождей знаменитых, данных тебе Вседержителем, и святую, победоносную кровь их пролиял во храмах Божиих?
Никто не проронил ни звука. Отрицать два недавних убийства, потрясших Москву, не имело смысла. Несколько месяцев назад, в конце января, на веселом пиру князь Михайла Петрович Репнин-Оболенский за пустяковую шутку стал стыдить царя, отпихивая руками маску, которую пытался на него напялить Грязной. Вокруг все сотрясалось от бешеной пляски. Иоанн, благодушествуя, крикнул князю:
— Радуйся, славный боярин, и играй с нами!