Ладно, не волнуйтесь! Заводу нужна листовая сталь. Нужна до зарезу. И даже если самолет опрокинется, - танки на фронт пойдут! И решат исход боя. И спасут много-много жизней советских бойцов.
На поле выложен крест. Плевать. Планирую на малой скорости. Люди на старте, сбившись в кучку, замерли. Мне видны их растерянные лица.
Добираю ручку. Машина садится, как балерина, едва-едва касаясь колесами мокрого снега. Замедляется бег: тише, тише. Каскады тяжелых брызг мокрого снега с грохотом ударяют в подкрылки. Я жду: вот-вот самолет осядет, споткнется и начнет с размаху закидывать хвост.
Все обошлось, нас спасли широкие баллоны. Разворачиваюсь, рулю. К нам бегут люди. Высокий худощавый капитан с длинным обветренным лицом на ходу вскакивает на крыло.
- Ну, вы и отчаянно! - запыхавшись, говорит он и жмет мне руку.- Что это вас так приспичило? Откуда вы?
Узнав о прозаическом грузе, он разочарованно пожимает плечами:
- Стоило рисковать! Завод остановится? Чепуха какая! Ведь не везете же вы здесь броню на два десятка танков! - Капитан смеется, довольный своей шуткой.- Рулите к штабу, я буду стоять на крыле.
Дорулив до бетонной площадки, я выключил мотор, выбрался из кабины и, разминая затекшие ноги, пошел вслед за капитаном в дежурное помещение, чтобы позвонить.
- Так вы говорите - будут рады? Посмотрим.
Недоверчиво хмыкая, капитан завертел ручкой телефона. С трудом связался с заводом, угодив прямо к директору:
- Алло! Товарищ директор? Слушайте, тут вот. к вам самолет прилетел…
- Ну? - равнодушно прохрипело в трубке. - Так что из этого?
Капитан еще раз хмыкнул и многозначительно посмотрел на меня:
- Ну вот - видите - сплошной восторг! Нет-нет, это я не вам. Понимаете, летчик привез листовую сталь для сепараторов…
- Что, что?! Для сепараторов?! Не может быть! Откуда звоните?
Я торжествующе посмотрел на капитана и вышел из прокуренного помещения на воздух.
Лечу в Ленинград
Я лечу в Ленинград. Волнуюсь. Сотни наставлений, тысячи советов. Маршрут полета знаю назубок. Взлечу, обойду Москву с восточной стороны и возьму курс на Тихвин, до которого лететь 525 километров над местностью, где совсем недавно был враг. Линия фронта слева. Близко. Зазеваешься - пиши пропало.
- Срежут сразу! Там истребители только и шастают, - говорят мне ребята, - так что мотай на ус.
Мотаю.
В Тихвине посадка. Заправка бензином. Дальнейший полет под эскортом истребителей. Ладожское озеро пересеку в самой нижней его части. Выходить к Ленинграду буду прямо на маяк. Левее, метрах в трехстах, - немцы.
- Мотай на ус!
Мотаю. Я беспокоюсь, а далеко ли виден маяк?
- Далеко.- говорит одни.
- Так себе, - говорит другой.-Смотря какая погода. Там часто налетают туманы. Так что - мотай на ус.
Мотаю. Туманы? Гм! А вдруг мне «повезет» и будет туман или дымка. Долго ли уклониться? Ведь триста метров!
Ко мне подходит Вася Челышев, отводит в сторону.
- Слушай, когда прилетишь в Тихвин, там наверняка будут стоять десятка два транспортных самолетов. Им тоже в Ленинград. Но прикрытия не дают. Понял? Они будут ждать тебя.
Я готов был обнять этого доброго парня:
- Понял, Вася, понял! Мы вылетим вместе. Вася ухмыляется:
- Только учти: истребителям это не нравится, скорость мала, и им приходится кружиться в вальсе. Мотай на ус.
Мотаю.
Наконец приезжает фельдъегерь. Пожилой, усатый. В тулупе, в валенках, с громадным кожаным портфелем. Я его не знаю. Он критически осматривает меня: «Новенький?» - и цепкими пальцами прижимает к себе портфель.
Взлетаем. Удивительно приятное это чувство-волнение новизны! Я еще не был «там», и мне предстоят открытия. Я не знаком с природой северней Москвы, и, стыдно признаться, я еще не был в Ленинграде вообще. Не пришлось. Не успел. Отсюда волнение.
Красавец город встает в моем воображении, окутанный колючей проволокой, огороженный рвами, противотанковыми надолбами, «ежами», обложенный мешками с песком, заваленный снегом. Хмурый, суровый, непоколебимый.
Закрыть
Москва, как и всегда, окутана мглой. Держусь ее восточной стороны. Леса, леса. Видимость только вниз. Строго выдерживаю курс. Но - что это? Мимо мелькнул человек, повисший на стропах! Еще чуть-чуть, и мы столкнулись бы. Удивленно пялю глаза во мглу. Вот - еще один! Пригасил парашют, стремительно валится вниз. Опытный, ч-черт…
И вдруг меня осеняет догадка: «Шпионы! Диверсанты! Лазутчики! Надо предупредить своих!»
- Ваня! Ваня! Быстро свяжись со штабом, доложи: «В восточной стороне Москвы, в районе Пушкино, сброшены парашютисты!…»
Круто разворачиваюсь, пикирую к земле. Ищу. Бесполезно. Видимость скверная, а под нами лес, лес и малонаселенная местность. Становлюсь на курс и долго не могу прийти в себя от наглости фашистов. Подумать только, средь бела дня сбрасывать шпионов, чуть ли не на самую столицу.
Воздух проясняется. Виден горизонт, видно все вокруг. Неприглядная картина! Расщепленные снарядами сосны, вывернутые с корнем березки. Все покрыто снегом, но даже толстый слой его не в силах скрыть изборожденное воронками лицо земли.
Тихвин. Среди длинной и узкой лесной прогалины - аэродром. Левая часть вся уставлена самолетами «ЛИ-2», правая-почти пуста. Лишь возле одинокой землянки стоит с десяток истребителей американской конструкции с крикливым названием «томогаук».
Садимся, заруливаем к транспортникам. К нам тотчас же подъезжает бензозаправщик. Фельдъегерь сидит в кабине, топорщит усы, держится за портфель. Он не намерен вылезать. Ну, ладно, Фома Кузьмич, сиди, а я погуляю.
Пока Ваня Архангельский возится с самолетом, я вылезаю и медленно иду вдоль границы летного поля. С любопытством осматриваюсь. Мне все интересно здесь и немного жутко.
Молча, плотной стеной стоят сосны - хранительницы тайн. За ними - нетронутый девственный снег, усыпанный сосновыми иголками. Ни одного человеческого следа! Оно и понятно: чуть ли не на каждом шагу - предупредительные надписи на фанерках: «Не ходить - мины!»
Вглядываюсь в снежную целину и нахожу то, о чем мне говорили ребята: «подснежники!». Вон, странным образом прислонившись к подножию сосны, застыл округлый ком рыхлого снега. Под комом - щель, в темноте которой из-под угловатого козырька немецкой каски выглядывает жуткий оскал мертвеца. Пришел, увидел и… не победил. Откуда ты? Из какой земли гитлеровской Германии? И кто оплакивает тебя сейчас горючими слезами?
А вол, левее - торчит из-под снега рука с черными скрюченными пальцами. Не далась ей Россия!… А вон нога в подкованном солдатском ботинке. «Подснежники». «Хайль Гитлер!» Вот тебе и «хайль».
Возвращаюсь к самолету. Заправщик отъехал в сторону. Можно запускать мотор. Но я не тороплюсь. Оглядываю длинную вереницу стоящих вдоль леса «ЛИ-2». Кое-где еще не закончены работы. Бортмеханики торопятся, летчики нервничают. Ко мне запыхавшись подбегает один из них: молодой, веснушчатый, голубоглазый. Наверное, второй пилот. Шапка сбита на затылок, комбинезон расстегнут. Видно, бежал с дальнего конца. Жарко.
- Слушайте, пять минут еще можете подождать, а?
- Можно.-Неожиданно спрашиваю: -Жантиева знал?
Летчик кивает головой:
- Ибрагим Увжикоевич? Знал. Его сбили над Ладогой. Вот так же отстал… Нырнул, и все тут.
«Нырнул». Как просто! А ведь жил человек добрейшей души. Высокий, красивый. Осетин. Работал. Имел жену, детей. Был счастлив. Но пришли эти вот… «подснежники» и убили. За что?
Летчик не уходит, видимо, что-то хочет спросить. Я поощряю его кивком головы:
- И еще, пожалуйста, ребята просят - держите скорость поменьше. Прошлый раз какой-то из ваших как дунул… И мы остались без прикрытия. Еле ноги унесли. У них ведь пушки, а у нас… шкасики.
- Ладно, учту. Все?
- Все.
- Ну, беги! Ваши пять минут уже прошли, тебе вон машут.
Еще раз окинул взглядом воздушную армаду. Все работы закончены, все готовы. Кое-кто уже запускает моторы. Правильно! Им надо взлететь раньше меня, сгруппироваться, а я их догоню.