Где-то впереди ширкала пила.
Странно, дыма нет, и следов на тропинке нет, она давно уже
едет по нетронутому снегу.
У калитки со сбитым замком, криво висевшим на един-
ственной петле, стояли знакомые санки. Тобагган! Но что
здесь делает Иван Мунтяну?
Надя протиснулась в калитку, открытую наполовину из-
за заледеневшего снега, и въехала во двор.
– Вань! Ты где?
Ширканье пилы прекратилось. От наступившей тишины
зазвенело в ушах.
– Вань, это ты? Ты где? Я Надя! Надя Рыбальченко... то
есть, Жемаева, из группы Гордеева.
Надя обошла дом, и глазам предстало жуткое зрелище:
Иван пилил вишнёвые деревья, три деревца лежали на снегу,
белея свежими спилами, а Иван примеривался к четвёртому.
– А, старая знакомая... Молодая, то есть, – Иван улыб-
нулся, показав белые крепкие зубы. – Не переживай. У них
вишен много, целый сад. А на вишнёвой щепе мяско зна-
ешь какое вкусное? Поехали, угощу. Заодно и довезти по-
можешь. Метёт, понимаешь, в глаза лепит, сани тяжёлые...
Сзади подержишь, вдвоём за час довезём. Или ты с дружка-
ми своими? Тогда прощевай, мне сегодня гости не нужны,
работы много. И погода эта чёртова, метель эта... К теплу,
однако. Оттепель будет.
Иван прошёлся топориком по стволу, обрубая ветки. Вы-
тер потный лоб, улыбнулся извинительно. Наде стало стыд-
но: им с Маритой нелегко приходится, за охрану лагеря им
только летом заплатят, да за окно разбитое удержат. Вот они
и выживают, как могут. А у дачников денег куры не клюют,
дом металлочерепицей крыт, окошки с резными ставнями.
Им печку топить не надо, в тепле живут, в московской квар-
тире, а на дачу летом отдыхать приезжают.
– Дай попробовать, – Надя отобрала у Ивана топор, мах-
нула – и топор улетел в снег. Иван шагнул в сугроб, вытащил
топор, протянул Наде:
– Давай, покажу. Топор вот так держи. Крепче. А теперь
руби, размахнись посильнее!
Ветки оказались крепкими, узластыми, и Надя быстро
устала, не продержалась и пяти минут. В глазах темнело, и
было муторно. Иван забрал у неё топор, который замелькал
в его руке как пёрышко.
– Мастер! – восхитилась Надя. И вздохнула. Ей было жал-
ко вишен. Весной хозяева приедут, а вместо сада – пенёчки
торчат. Плакать, наверное, будут. Надя бы точно заплакала.
От Ивана не укрылся её вздох
– Не переживай ты так. Я у них три дерева срубил, три
оставил. И поросль, смотри сколько, весной вырастет. Више-
нье – оно быстро растёт. А деревья эти старые, простояли бы
года два и сами упали. Не переживай, – утешал Иван.
Надо же, утешает... Знает, что я его осуждаю, и утешает,
и извиняется. А на что им с Маритой жить? Ни дома, ни се-
мьи, детдомовские оба. Как ни придёшь – работают, никто
ведь за них не сделает. Растут от людей на отшибе, как два
деревца-самосевки. Никто не пожалеет, не поможет, не под-
скажет...
Надя собрала ветки, связала бечёвкой, брошенной ей Ива-
ном. Вдвоём они оттащили полешки к санкам.
– Я повезу, а ты сзади посматривай.
Ему нравилась эта рыженькая Надя. Налетела на него кор-
шуном за чужие вишни, теперь вот помогает... Загадочная
женская душа. Топор у неё в сугроб улетел, в руках не удер-
жала. И бледная, и дышит тяжело. Помощница из неё ника-
кая, он просто хотел пригласить её в гости, напоить чаем.
Негоже такой ладненькой да приглядненькой одной кататься.
Места здесь глухие, дачи стоят заколоченные. Посидит с Ма-
ритой, чайком побалуется, потом он проводит её до станции.
Он же не зверь какой... А хозяину этой дачи вишни больше
не нужны, и ничего уже не нужно, лежит себе в новом ла-
герном корпусе, в стылой от мороза спальне с заиндевелыми
окнами, и ждёт... вишнёвого дымка. Иван усмехнулся.