Нигде и никогда — два слова, кратко описывающих пространство до несуществующего. Идея об отдельном мире существует мыслями в глупо выбранном направлении к физическому. Она одушевлена, неоспорима законами реальности и кочует из одной истории в другую.
— На часах… — поворачивается вокруг своей оси и заливисто смеётся.
— …две одинаковые стрелки, — обречённо роняет голову на руки. — Тебе что, скучно было? Только про полдень с полночью и можно быть уверенными.
— Это про нас с тобой, — кивает с умным видом и потирает подбородок для эффектности.
— Стрелки или двенадцать? — брови летят вверх, а в ответ лишь пожимание плеч.
Мир, отдельный от людей и полный сверхъестественных существ, — не более чем сказка, живая до мурашек и необъяснимой тоски по неслучившемуся. Солнце останется звездой, луна по-прежнему продолжит сопровождать зелёную планету, у которой поменяются и цвет и название, но действительно это только при условии, что новая реальность будет лишь кривым отражением оригинала. Не совсем параллельная реальность, но сборник мыслей и снов со своими законами и предрассудками, собственными историями и иными легендами.
— Никогда до тебя не дотронуться и жить с этим знанием мне вечно… — констатирует смиренно.
— Никто никогда ничего не касается, — с расстановкой поясняет и взмахивает руками. — Наука! Атомы отталкиваются друг от друга. Всегда. Так у всего, у всех.
Были бы у людей отражения живые да спасающие… И смешно становится, в самом деле, родственных душ же не бывает! Откуда бы взяться понимающему избранному? То, что кажется сложным, обращается незаменимым очарованием.
— Почувствуй и скажи, что не понимаешь ничего, — просит и смотрит убито.
— Зачем? — взгляд теряется и застревает на неподвижном невидимом ореоле фигуры напротив.
— Не могу самостоятельно сердце себе разбить, — вздыхает и переходит на зевок. — Мыслями всё к тебе уходит.
Стремление к одиночеству облеклось в дождевик из металлических прутьев. Своеобразный протест вниманию блёкло отражался на лице, пока смотрящие притворялись полуслепыми. Душа жаждала исповедаться понимающему, близкому и никому не известному в одном лице.
— Ты понимаешь? — спрашивает, заранее зная ответ.
— Слова — да, тебя — нет, — врёт наоборот.
Две отражённые части одной души неприкасаемых миров, налегающих друг на друга. Смотреть на себя со стороны можно во сне, даже если никогда не гляделся в зеркало.
— У тебя сердце вообще есть? — раздражённо шипит и трясётся боязливо.
— Да, стучать продолжает под рёбрами, — усмехается, поправляя причёску. — Иногда даже больно, когда много любви выпадает.
Может, то и не было привязанностью. В конце концов, у них была более прочная связь, как та, что скрепляет душу и тело воедино, — целая жизнь. Им не обязательно было встречаться, но выпавшая, выбранная другими судьба отрывала куски сознания и сшивала осколки в бренную тушу чувств. Пока разваливался верх, ноги ступали наощупь. Когда голова не могла приказывать низу, руки выбирали направление наугад.
— Когда кончается игра? — шепчет себе под нос, сидя на последнем ряду.
— Когда уходит последний зритель, — расслабленно отвечает артист со сцены пустому залу.
В бесконечной тьме несуществующего пространства между вымышленным и настоящим бродил одинокий ребёнок с мудростью старика вместо дыры в сердце. Если всё одно и не отделяется, то что же значит время между наложением водной краски поверх наброска карандаша? Разве можно описать то, что никто никогда не чувствовал, и убедить весь человеческий род в существовании неизвестной эмоции?
Быть связанными нитями свободы, чтоб не рассыпаться миллионами уродливых частиц. Когда не можешь быть в двух местах одновременно, оказываешься между ними. Разве не существовать вовсе — и есть компромисс?
— Связаны вместе, — фыркает недовольно и прижимается лбом к холодному окну.
— Навсегда — это очень долго и неправдоподобно, — движется отражение.
Родной мир тянет обратно и рвёт руки, тянущиеся друг к другу. Единство затерялось, осталось и продолжает познавать. Сердце двух разлучённых разрывается не для того, чтобы быть у обоих. Человек оставил своё дыхание в старой коробке. Отражение раздувало искры веры в душах сородичей. Солнечный Мир сжигает, Лунный Мир обращает в лёд.
— Спасибо всем, кто пришёл, — слова долетают до единственного слушателя.
— Ничего нового, — тушит свет.
Эфемерная подделка настоящего подобна беготне по бесконечному круглому коридору, где единственный свет исходит лишь от живых существ. Навечно запертый в пустоте клубок мыслей растит кости и мышцы заново. Ему не испустить последний вздох. Точно не здесь.
— Расскажи, — подпрыгивает и жалостливо морщится.
— Ты уже знаешь, — отскакивая на шаг, прячется в тени.
Его история быстро разнеслась по миру магии и была растоптана реальностью мира людей. Так волшебные существа стали стекаться к краю континента, по пути оседая в разных местах. Их всех объединила вера в чудеса, благодаря которой мир снов укрепился и стал таким же осязаемым, как и реальность. Нельзя было определить, где кончается сон и начинается реальность. Все продолжали жить, как и раньше. Они стремились к мечтам и искали счастье. Жизнь продолжалась.
— Магия есть, — подчёркивает двумя цветами.
— В реальности не существует, — добавляет пометку карандашом.
Люди не утратили веру полностью. Ищущие находили частички волшебных снов на пыльных книжных полках и в старых коробках с хламом. Говорят, моль объедает нужное, а после себя оставляет крошки, пылинки и кусочки снов. Но что толку рассказывать про мир на мёртвом языке?
— Что с нами не так? — лицо прячется в коленях.
— Нам ничего не надо, — руки сцепляются на затылке.
Междумирье — лишь один из путей вне привычного пространства. Магическим существам иногда нравится уходить туда, чтобы рассказать оставленному ребёнку мыслей свою историю и уснуть навечно. Дитя стало счастливым, когда к нему начали приходить исповедаться или просто поговорить. Печально, что они после этого засыпают навсегда. Но их истории так же навсегда хранятся в памяти его. Отпускать в последний путь, терять прошлое в чужих глазах и забывать самого себя не назовёшь смыслом жизни. В конце концов, никому нет дела до чужих историй по-настоящему.
— Тебя нет и меня нет, — перечисляет и читает линии на ладонях. — Нас нет.
— А мысли всё равно останутся, — подрисовывает красками кривые к трём основным.