А вот тот же самый ямб, – но уже у Марины Цветаевой:
Всяк дом мне чужд,
всяк храм мне пуст...
(«Тоска по родине…»)
За счёт деления строки на односложные слова этот ямб воспринимается иначе, происходит невольное скандирование:
Вся́к дóм мнé чýжд,
вся́к хрáм мнé пýст…
И – новая динамика, новое решение, рубленные стихи… Собственно, Цветаева тоже делает это не случайно – она ставит все точки над «i» перед одним из самых сокровенных, самых горчайших признаний, перед тем, как голос сорвётся:
…Но если по дороге куст
Встаёт, особенно – рябина…
Так что тут никак не свалишь все на один размер. Вероятно, есть что-то, подсказывающее поэту именно эту и никакую другую форму – это и чутьё его как художника, и абсолютный (а таким он должен быть!) слух, и сама выбранная тема. И, наверное, что-то ещё, и ещё, и ещё, о чём не скажешь за один раз.
Необыкновенно точно передают художнический замысел ритмические модуляции Цветаевой в её «Поэме Конца». Читаем за цифрой 5:
Движение губ ловлю
И знаю – не скажет первым.
– Не любите? – Нет, люблю.
– Не любите! – Но истерзан,
Но выпит, но изведён.
(Орлом озирая местность):
– Помилуйте, это – дом?
– Дом – в сердце моём. – Словесность!..
Этот чудесный, естественный, абсолютно органичный дольник следует до цифры 6, продолжается:
Колечко на память дать?
– Нет. – Взгляд широко-разверстый,
Отсутствует. (Как печать
На сердце твоё, как перстень
На руку твою… Без сцен!
Съем.) Вкрадчивее и тише:
– Но книгу тебе? – Как всем?
Нет, вовсе их не пишите,
Книг…
И – обрывается. Отчего именно дольник, да ещё такой колючий – три ударных слога на четыре безударных, два ударных – на пять безударных, плюс паузы? Думаю, что, во-первых, таким образом великолепно передаётся поэтом разговорная речь, в жизни лишённая стройности и плавности собственно ямба или анапеста. Во-вторых, дольник усиливает ощущение напряжения, нервозности, почти – паники, усиливает это чувство надвигающейся катастрофы, неминуемой беды… И вдруг – разрядка:
Нет, вовсе их не пишите,
Книг…
Насмешка? Скорее – издёвка, как удар хлыстом – р-раз! Затем – пауза (это ведь надо успеть осмыслить!), и:
Значит, не надо.
Значит, не надо.
Плакать не надо.
В наших бродячих
Братствах рыбачьих
Пляшут – не плачут.
Пьют, а не плачут.
Кровью горячей
Платят – не плачут.
Жемчуг в стакане
Плавят – и миром
Правят – не плачут.
Что означает этот внезапный перескок от дольника – к двустопному дактилю? От семи-восьми слогов – к пяти? Может быть, героиня успокоилась? Вроде – нелогично… Да нет же, не успокоилась она – слёзы сдерживает, расплакаться гордость мешает, а плотину эту сейчас так легко прорвать… Эти четыре короткие трёхстишия – натянутые донельзя струны нервов, глубокое дыхание, пытающееся задавить истерику. И – снова разговор, и – снова масло в огонь, и – снова дольник.
Так я ухожу? – Насквозь
Гляжу. Арлекин, за верность,
Пьеретте своей – как кость
Презреннейшее из первенств
Бросающий: честь конца,
Жесть занавеса. Реченье
Последнее. Дюйм свинца
В грудь: лучше бы, горячей бы
И – чище бы…
Зубы
Втиснула в губы.
Плакать не буду… –
И т. д.
Это внезапное возвращение к дактилю – возвращение к состоянию попытки сдержать слёзы, а они опять так близко подступили. Затем – ещё две строфы дольника, почти выход на истерику, почти срыв:
– Так первая? Первым ход?
Как в шахматы, значит? Впрочем,
Ведь даже на эшафот
Нас первыми просят…
– Срочно
Прошу, не глядите! – Взгляд.
(Вот-вот уже хлынут градом!
Ну как их загнать назад
В глаза?!) – Говорю, не надо
Глядеть!!!
И всё-таки – возврат к дактилю, ещё одна строфа, ещё одна попытка справиться с собой:
Внятно и громко,
Взгляд в вышину:
– Милый, уйдёмте,
Плакать начну!
Глубочайшая полифония чувств, сложнейший психологический ряд достигаются здесь не только за счёт богатейшего словаря поэта, но и благодаря виртуозной игре размерами.
Юрий Кузнецов называл цветаевскую поэзию «истеричной». Но нельзя путать реальную истерику с истерикой, переданной в слове. Так точно воспроизводить оттенки человеческих чувств, отточено, твёрдой уверенной рукой – величайшее мастерство. Но такое владение словом, конечно, доступно только мастерам цветаевской величины и размаха.
Впрочем, разве только ритм и размер определяют поэтическое произведение! Это всего лишь небольшая часть всех таинств, составляющих вместе Поэзию. Вспомнить только тютчевские словосочетания, такие, как «голос стрекозы», «влажный дым», «сонный локон», «сумрачный свет» – и «тусклым сияньем», «лёгкой цепью пуховой», «гаснут облака», «невинной страсти»… Какие неповторимые узоры, какие необыкновенные рисунки создают они!
К тому же, оказывается, важно не только как напишешь, но и как запишешь стих! В статье «Как делать стихи?» Маяковский говорит: «Размер и ритм вещи значительнее пунктуации, и они подчиняют себе пунктуацию, когда она берётся по старому шаблону.
Довольно, стыдно мне
Пред гордою полячкой унижаться…
читается как провинциальный разговорчик:
Довольно стыдно мне…
Чтобы читалось так, как думал Пушкин, надо разделить строку так, как делю её я:
Довольно,
стыдно мне...»
В данном случае никак не могу согласиться с могучим певцом революции. Он, несомненно, прав, что такая запись облегчает чтение, мешает возникновению «смысловой и ритмической путаницы». Несомненно, прав Маяковский – но только в отношении своих собственных стихов. Пушкину же, думаю, подобные советы ни к чему. Читатель, берущий в руки пушкинские стихи, должен быть готов к восприятию текстов подобной сложности и запятая для него должна означать то, что означает – остановку, паузу.
То же самое могу сказать и о своём стихотворении «Слышишь?.. – ветер…» Разбей я последнюю строфу, как советует Маяковский, – и разрушится очарование тройной рифмы (почти монорима), а мне необходимо видеть слова «раскачало-одичало-сначала» одно под другим, а не вразброс:
Это ветер... раскачало
Память... воет одичало,
Не даёт начать сначала, –
С белого листа.
Полагаю, что многоточия помогут читателю разобраться со смыслом и не читать строфу как: «Это ветер раскачало, память воет одичало…» – а я рассчитываю на грамотного и умного читателя. Маяковский же, как известно, мысленно обращал свою поэзию к вполне определённому классу…
Важны в поэзии как образы, так и употребления слов. Пушкинское «Я Вас любил…» и в наши дни воспринимается свежо. Но попробуйте сегодня написать «Я люблю тебя» – и это будет стёртым, заезженным штампом так же, как и «ненавижу», «презираю», «обожаю» и пр. Слова эти, произнесённые в лоб в поэтическом контексте, не воспринимаются уже в наше время как откровения – и поэты ищут новые формы выражения чувств, присущих человеку любой эпохи и культуры.
У меня есть небольшой цикл из пяти стихотворений – «Стихи о разлуке». В первом же стихотворении становится ясно, что всё кончено, разлука неизбежна, что даже судьбе не под силу помешать этому:
………………………………………
Ей уже не выкрикнуть: «Довольно!»,
Не подать нам знак…
Но забавно: мне совсем не больно, –
Мне уже никак.
Два слова, взятые мной из разговорной речи, «забавно» и «никак», придают стиху неожиданный оттенок, уводят его от мелодрамы, углубляют драматизм чувства. Уверена, что обычное признание в том, что всё очень плохо, невыносимо больно или тоскливо до ужаса не имело бы такой силы эмоционального воздействия, как одно небрежно брошенное словечко «никак». Примеров таких находок можно привести немало, особенно из современной поэзии, но я взяла близлежащий.
Однако слова в стихах не просто соседствуют друг с другом, они – соприкасаются, живут, взаимодействуют! Читая книгу Л. И. Тимофеева «Очерки теории и истории русского стиха», я остановилась на некоторых рассуждениях, показавшихся мне любопытными. Автор пишет: «...из двух более или менее однородных строчек лучшею окажется та, которая ко всем элементам художественного порядка добавит и большую близость к свойствам языка. …Возьмём простой пример: в четверостишии Блока:
Снежный ветер, твоё дыханье,
Опьянённые губы мои...
Валентина! Звезда! Мечтанье!
Как поют твои соловьи…
– нам ничего не стоит заменить имя «Валентина» именем «Александра». При этой замене мы полностью сохраняем строфу в смысловом, синтаксическом, интонационном отношении… <>...однако непосредственное восприятие стиха нам подсказывает, что строфа стала звучать хуже. Это значит, что словосочетание, найденное Блоком, в звуковом отношении уловило общеязыковую норму в большей мере, чем данное нами». И далее автор пытается объяснить свою догадку тем, во-первых, что женщину, которой посвящено Блоком это стихотворение, действительно звали Валентиной, а во-вторых, высказывает предположение, что «Блок включил это имя в стихотворение потому, что оно отвечало всему его звуковому строю, и если бы адресат стихотворения именовался иначе, другое имя не вошло бы в строку».
Я рассматриваю эту проблему с точки зрения поэта, а не литературоведа. Моё первейшее дело – практика, а не теория. (Кстати, именно Блоку принадлежат горькие слова: «Когда Андрей Белый стал теоретиком, он перестал быть поэтом».). Потому могу предположить, как он происходил на самом деле – процесс, объяснение которого вызвало затруднение даже у такого крупного учёного, как Тимофеев. Дело в том, что в действительности не имя Блок включил в строку, а всю строфу писал под имеющееся уже имя! Как раз потому, что женщину в самом деле звали Валентина, – звукоряд этого имени и подсказал поэту все остальные слова. Будь она Александрой – в голове поэта изначально закладывались бы совершенно иные созвучия, и происходило бы это вовсе не специально, нет, – почти исключительно на уровне подсознания. Именно так пишутся лучшие стихи. Никакая умелая версификация не заменит живой интуиции художника, слуха его и вкуса, уровня мастерства его и степени чувства меры. Не заменит – если в неё забудут вдохнуть душу. Поделка останется поделкой, искусство обернётся фальшивкой, ребёнок окажется мертворождённым. Только тончайшее языковое чутьё делает стихотворца – поэтом. И пример с «Валентиной» – далеко не единственный у Блока. Вот ещё, другие строки:
Офелия в цветах, в уборе
Из майских роз и нимф речных…
Случайно ли здесь Офелия окружена этими «ф» – «фцветах», «нимф»? Нет, конечно. Безупречный слух подсказывает Блоку, что для большей певучести нужно сделать присутствие редкого звука «ф» естественным в этой строфе, чтобы слово «Офелия» не выбивалось из общего звукоряда. То же читаем в другом стихотворении – «После грозы»:
Под величавые раскаты
Далёких, медленных громов
Встаёт трава, грозой принята…
Случайно ли это троекратное «тр… гр… пр…» в стихотворении о грозе? Конечно, нет. Так и видишь эти тяжёлые грозовые капли, вколачивающие травяной покров в землю… Не случайны и многократные «л» – «н» – «л» в последней строфе блоковского стихотворения «Ночь на новый год»:
Лежат холодные туманы,
Бледнея, крадется луна.
Душа задумчивой Светланы
Мечтой чудесной смущена…
Не случайны, потому что составляют основу пластилинового «Све-тла-на».
Бывают, безусловно, и различные поэтические казусы, обычно вызванные неряшливостью и отсутствием профессионализма, которым чаще подвержены начинающие – либо бездарные авторы. Так, у ростовского поэта М. Иткина можно прочесть:
…Закрылась навигация любви,
Но разрешенье мук не наступает;
Где равновесье чувств? Зови, зови, –
Уже суда туда не уплывают...
Казалось бы, пропустить это «суда – туда» невозможно, – однако, не всякий, имеющий уши, да услышит…
Но бывает, ошибаются и большие мастера. В одном из любимейших мной произведений русской поэзии – цветаевской «Поэме Конца» – я вдруг наткнулась на нечто и вовсе неприличное. Не буду интриговать, сразу цитирую. Цифра 4:
Тумана белокурого
Волна – воланом газовым.
Надышано, накурено,
А главное – насказано!
Чем пахнет? Спешкой крайнею,
Потачкой и грешком:
Коммерческими тайнами
И бальным порошком.
И так ещё четыре великолепных, мастерских строфы, которые, к сожалению, непоправимо портит этот режущий слух «ибальный порошок»... Не спасают положения даже чудесные аллитерации: «Волна – воланом газовым» и «Тройными подбородками тряся, тельцы – телятину жуют…»
Конечно, в такой сравнительно небольшой работе всего, что хотелось бы, не скажешь. О многих проблемах я упомянула вскользь, некоторых не коснулась вовсе. Например, её величество Рифма. Сколько здесь непознанного, загадочного, любопытного! Но о рифме нужен отдельный, большой, серьёзный разговор, и это уже – в другой раз.
Воркута – Москва – Ростов-на-Дону
1994–2012 гг.
ПРЕДЫДУЩАЯ ЧАСТЬ
Приоткрыть завесу. Часть первая
Автор: Валерия САЛТАНОВА
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!