В книге Валентины и Роберта Уоссонов «Грибы, Россия и история» поднимается необычный вопрос - об отличии в восприятии, отношении и вообще присутствии в разных культурах темы грибов, на примере, прежде всего, культуры российской и английской (англоязычной).
Оказывается, место грибов в них очень различно. Нам, россиянам, кажется естественным, что грибы достаточно широко включены в обиход. Даже стопроцентно городские жители не только едят грибные блюда в ресторанах или покупают грибы в супермаркетах, но и сами едут за город собирать в лесу грибы, готовят их, маринуют, солят, сушат, не говоря уже о том, что практически каждый знает множество разновидностей грибов и отличает съедобные от несъедобных.
Но то, что кажется естественным нам, совсем не присуще англичанам, у которых нет традиции походов по грибы, их заготовки, разговоров о них и так далее. Для среднего англичанина все грибы на одно лицо, и лицо это - отрицательное, подозрительное, больное.
Эти столь несхожие стили находят отражение и в жизни, и в литературе, чему в книге дается немало выразительных примеров. Разница особенно заметна, когда человек одной культуры попадает в другую, чем, видимо, и вызвано написание сочинения русско-американской четы Уоссонов.
Из главы 1 «Грибы и русские»
Не упомню, когда мама начала посылать нас в поля и леса собирать грибы для семейного стола. Летом 1909 года, когда мне было почти восемь, а моей сестре около семи, мы проводили лето в деревне Майоренгоф, неподалёку от Риги, на Балтийском море. Нас окружали сосновые боры, землю устилала хвоя и кусты черники и голубики. Нам с Таней в радость было блуждать по чистым, напитанным запахами лесам, заполняя наши корзинки этими аристократами грибного царства, благородными белыми грибами.
Мы тогда были уже опытными грибниками, обучение наше началось задолго до этого. Наша мама, Ксения Димитриевна, пеклась о своём потомстве даже больше других матерей, и всё же ей не приходило в голову стращать нас вредными «поганками». Все русские знают грибы, не из-за того, что учились на микологов, а потому что это часть нашего древнего наследия, впитанного с молоком матери.
Во Франции и Италии крестьяне знают много грибов и обладают богатым словарём для их обозначения. Германцы менее сведущи, чем французы, и есть причины думать, что их знания - позднейшие заимствования. Но когда путешественник достигает земель северных славян и литовцев, народная премудрость по части грибов расширяется и углубляется, пока не достигает потрясающих масштабов. Для русских естественно знать грибы и избегать смертоносных их разновидностей, так же, как для большинства американцев - отличать ядовитый плющ от других вьющихся растений. Взять, к примеру, нашу семью. Мы - москвичи. Мои родители принадлежали к русской интеллигенции, выросли в городе. Мы провели большую часть детства в огромных городах Москве и Санкт-Петербурге, в деревне бывали только на каникулах. Тем не менее, никому не казалось странным, что оказавшись там, мы с Таней и нашими маленькими друзьями, стараясь быть полезными, соревнуясь друг с другом, собирали разные грибы и, ликуя, несли их домой, на кухню. Когда мы вели себя дурно, мама, в наказание, запрещала нам ходить по грибы.
В Катскиллских горах в августе полно грибов. (Мы, русские, везде найдём грибы, даже там, где, по словам наших американских друзей, их нет.) В 1927 году я только что вышла за моего мужа-американца, и мы отдыхали в домике одного друга, Адама Дингуолла, неподалеку от поселка Биг Индиан. С каким изумлением он наблюдал, как я, на первой же нашей прогулке, вне себя от восторга, метнулась к этим грибам и, рухнув на колени, принялась, как ему казалось, молиться им! С каким ужасом он безуспешно пытался помешать мне принести домой и съесть кучу ароматных лисичек! Он вёл себя, словно курица, которая высидела утят и видит, как они уплывают от неё.
Русские, заводя разговор, не обсуждают погоду, и не особенно интересуются результатами профессиональных или любительских соревнований по гольфу и другим видам спорта. То ли дело грибы. Они не только кулинарное сырьё, но и предмет бесконечных дискуссий. Они не идут из головы, даже когда мы не говорим о них. Они настолько вездесущи, что русские авторы редко удосуживаются описывать их систематически. Но отсылки к ним разбросаны по всей русской литературе. В «Анне Карениной» Лев Толстой трижды вводит их в повествование. В первом случае детские слёзы сменяются радостным возбуждением при известии о предстоящем походе по грибы. Второй эпизод ещё поразительнее. Помещик готовится сделать предложение любимой девушке, и с этими намерениями идёт в лес, где она собирает грибы. Но до объяснения дело так и не доходит, начинается разговор о грибах и, хотя оба хотели бы говорить о любви, как только речь зашла о грибах, они, словно заезженная пластинка, уже не могут соскочить с этой темы! В третьем эпизоде, возможно, самом трогательном, помещик Лёвин отправляется в поля, где его крестьяне косят траву, и присоединяется к ним. Лёвин замечает, как старик-крестьянин, уступающий прочим в удали и выносливости, не упускает случая наклониться и подобрать скошенный им гриб. «Ещё старухе гостинцу», - приговаривает он. Ни один гриб от него не скроется.
Есть отличные строки о грибах в стихах русских поэтов Льва Александровича Мея и Виктора Владимировича Хлебникова. Мне особенно нравится обращение Хлебникова к лесным грибам:
Веет любовью. В лес по грибы:
Здесь сыроежка и рыжий рыжик
С малиновой кровью,
Желтый груздь, мохнатый и круглый,
И ты, печерица,
Как снег скромно-белая,
И белый, крепыш с толстой головкой.
«Белый крепыш» здесь, конечно, крепкий белый гриб. Особенно примечательно хлебниковское описание «малиновой крови» рыжика. Согласно всем справочникам, рыжик настоящий (лат. lactarius deliciosus) выделяет млечный сок оранжевого цвета. Очевидно, хлебниковский рыжик - другая разновидность, истекающая малиновой кровью.
Пристрастию к грибной охоте и политика с идеологией не помеха. Взять Ленина, чей фанатизм принёс много горя России и миру. Его жена, Надежда Крупская, писала в 1916 году в одном из писем, что он делает вид, будто дикие грибы ему неинтересны и он ничего о них не знает, но на самом деле одержим настоящей страстью к собиранию грибов. (Он входит в раж, как она выразилась.) Однажды летом того года они шли горной тропой близ Цюриха, спеша на поезд. Моросящий дождь вскоре превратился в ливень. Вдруг среди деревьев Ленин заметил боровики. Он тут же метнулся к ним, не обращая внимания на слякоть. «Мы промокли до самого мозга костей и, конечно, опоздали на поезд». Его раж схлынул не ранее, чем он наполнил свой мешок доверху.
По русской шкале ценностей, все чудесные площадки для гольфа на просторах Америки интересны не столько игрой, сколько грибами, растущими на них и в близлежащих лесах. Вы всегда опознаете русскую, заприметив её в лесистой местности: она медленно идёт, сгорбившись, озираясь направо и налево, взгляд её блуждает понизу, как-будто она что-то потеряла. Она вооружена корзиной с крышкой и палкой, которой она тыкает туда-сюда; и вдруг она бросается вперёд и, встав на колени, хватает добычу.
Когда русский ребёнок учит алфавит, на картинке с буквой «г» он видит гриб. В букваре он читает о грибах. В школе у него, скорее всего, найдётся товарищ, в фамилии которого есть что-то грибное, - Грибов, например, или Грибунин, или Боровиков, или Груздев, или Рыжиков, или Опёнкин, или Сыроежковский, или Лисичкин. Маслёниковы - не редкость, но эта фамилия может быть связана не с грибами, а с маслом. Мне говорили, что в России есть даже Мухоморовы, но лично я с носителями этой подозрительной фамилии не сталкивалась. Во времена Екатерины Великой жил известный художник Боровиковский, несколько позже - драматург Грибоедов, «мистер Машрумитерсон». Существовала ли такая фамилия в английском, или Микофагенес - в древней Греции? Единственная параллель в английском, которая приходит мне на ум, - фамилия норманнского происхождения: Мушамп (Muschampe), связанная с полем (champe), на котором растут луговые опята (mousserons). В Санкт-Петербургском университете работал профессор права Грибовский, который подписывал статьи псевдонимом «Мукетов», на греческий манер выворачивая русскую фамилию.