Трудно не рассматривать эти культурные движения в качестведоказательства распространяющейся превращенной тревоги

Трудно не рассматривать эти культурные движения в качестве
доказательства распространяющейся превращенной тревоги из-за
постмодерна. Речь Портилло, судя по всему, основательно заострена
против определенных политических, психоаналитических и лингвистических оснований теории постмодерна, например, культурного конструирования национальной идентичности, понимания
субъективности как «маскарада», призванного только представлять
более ценным изначально бессмысленное бытие, и дискурсивного
высказывания как имеющего значение только в рамках системы семиотического и семантического различения. Современный цинизм
тем временем декларирует разрыв между означающим и означаемым в поиске аутентичной социальной взаимосвязи, идет ли речь об
интуитивной религии, свободной от опосредования, знаковой фигуре приходского священника или об отвержении конвенциональных
означающих буржуазной семейственности и выборе в пользу жизни на дороге путешествующего ньюэйджевца.
Критический дискурс вокруг постмодернизма в последние годы
разделился на две противоположные позиции. С одной стороны
такие комментаторы, как Кристофер Норрис и Алан Синфилд,
стремящиеся защитить «легитимную» и «скрупулезную» работу
постструктуралистских мыслителей вроде Деррида и Фуко, как
минимум отчаявшихся отделить себя от группы риторических
практик, ассоциирующихся с постмодернизмом. В суматохе интеллектуальной активности за пару лет Норрис опубликовал три книги, выраженно заостренные против постмодернизма. Его полемика
представляется основанной на здравых прочтениях определенных
постмодернистских теоретических текстов, в особенности двух знаковых эссе Бодрийяра на тему войны в Персидском заливе. Озабоченность Бодрийяра «гиперреальностью» вкупе с мутным различием между реальностью и нереальностью, вызванным разрастанием
образов вследствие усиливающейся власти средств техники, заставляет его дать своему второму эссе провокативное название «Война
в Персидском заливе не имела места»9.
Для Кристофера Норриса это утверждение есть ложь, часть
исторического ревизионизма, который олицетворяет собой «современное постмодернистское движение против просвещения и всех
его завоеваний»10. Теория Бодрийяра о процессе «соблазнения»,
посредством которого власть символически репрезентирует свое
отсутствие, обойдена в пламенном разборе текста Норрисом. Как
и радикальное означивание, которое может потребоваться для бодрийяровского критического дознания реальности войны как таковой, стратегия, которую он откровенно описывает как отказ от
«глупости» занятия позиции за или против войны. Бодрийяр и циничная когорта, среди которой Жан-Франсуа Лиотар и Ричард
Рорти, говорит Норрис, - «поставщики поверхностного, наиболее ослабляющего течения в современном теоретическом культурном
мусоре» - просто вспыхнувший раскол между фактом и фикцией,
правдой и явлением в атмосфере эстетизации реальности, которая
возвышает своеволие индивидуума над реалистической социально-политической критикой.
Даже Алан Синфилд, который осознал, что постмодернизм -
это неуловимое понятие, что это объект столкнувшихся культурного и политического дискурсов и поэтому термин, имеющий совершенно разные политические и теоретические значения, вступает
в спор; и тут же теряет свою трезвую перспективу, когда заговаривает о Бодрийяре, который, по его мнению, излагает постмодернизм как обрушение культурных ценностей в «Экстазе коммуникации». (На самом деле термин «постмодерн» появился не в этом
эссе и вообще не в какой-либо работе Бодрийяра.) Синфилд ссылается на «ряд исследований, показывающих, что люди смотрят
телевизор избирательно», стремясь противопоставить концепции,
взятой Бодрийяром у Маклюэна, согласно которой телевидение -
холодный проводник «непрерывного электронного мерцания»,
которое полностью вытесняет остальные формы культурной продукции
. Бодрийяр же гиперболический писатель; он использует
телевидение как метафорическую иллюстрацию не аннигиляции
культурной иерархии, но прогрессивной «гиперреализации» культуры, растворения публичного и приватного пространства в «непристойности» коммуникации, замены символического значения
и насыщенности коммуникационных сетей прозрачностью информации12. Гипербола - это основная стратегия в корпусе работы, которая стремится вытеснить полученные знания об истине и фальши в период, когда реальность опосредована более чем когда-либо.
Вырезать ее из-за высказывания этой (в настоящее время) «неправды» - это, по крайней мере в данном случае, провал всего дела критики; не просто гипербола, а карикатура, причем карикатура в общем, небрежная.
Справедливости ради скажу, что Кристофер Норрис не делает
небрежную карикатуру на Бодрийяра; сквозь его некритическую
теорию Норрис усиливает свою близость идеям, благодаря которым
Бодрийяр оправдывает его экстравагантные требования. Как бы там
ни было, абсолютно точно, что Норрису мешали его же инструментальные хвосты в написании книги. Как в описании Портилло современного британского общества как циничного и декадентского,
атака Норрисом Бодрийяра не относится к бесстрастной диалектической аргументации, цель которой - найти некую теоретическую
или материальную истину. Несмотря на его тоскливую настойчивость в удержании правды и компетентности, он вовлекается с Бодрийяром в войну сознаний; его аргумент не в том, что теории Бодрийяра актуально неверны, а в том, что они опасны, если говорить
о них преувеличенно серьезно, а не литературно.