В самом начале единственной деревенской улицы, на площади, перед крыльцом почтового отделения, одновременно бывшего и магазином, выстроился отряд. Впереди, самая первая, стояла Нателла. Она самая старшая – ей пятнадцать, она уже в седьмом училась, и поэтому стояла первая. За ней, в двух шагах, строго в затылок – Колька. Кольке двенадцать, но он из всех самый умный, и это он всё придумал. Третьеклассник Тёмка, или Артемий, как его прабабка, бывшая местная учительница, звала, то и дело переступал с ноги на ногу последним, громко чавкая своими резиновыми сапогами «на вырост» по мокрому после вчерашнего дождя песку, за что Колька его молча, но оттого не менее люто, ненавидел. Репетировали же!
Колька, Тёмка и Нателла уже несколько лет каждую весну, как только сходил снег, на все выходные приезжали в деревню. А точнее, не сами приезжали, и не всегда по своей воле, а их свозили сюда матери, все – одиночки, с чем-то похожими друг на друга судьбами, благо, от города сюда всего час езды, если дорога сухая.
Нателлу всегда привозила мать, броская, яркая женщина, наверное, даже симпатичная, если бы не бросалось в глаза её неуёмное желание во что бы то ни стало в свои сорок выглядеть, как в двадцать. Машина у них была собственная – иноземная микролитражка ярко-красного цвета, всегда доверху нагруженная какими-то коробками, пакетами, свёртками, которыми мать Нателлы торжественно одаривала, именно одаривала, желательно так, чтобы соседи видели или хотя бы слышали, свою восьмидесятитрёхлетнюю бабушку, Надежду Васильевну, проживающую в начале улицы. Последнее обстоятельство немного огорчало Нателлину маму, так как не все деревенские обитатели могли её заметить, поэтому разворачиваться, чтобы ехать в обратную сторону, она проезжала на другой конец улицы, где аккуратно, хоть и очень рискованно, объезжала заброшенный колодец с провалившимся внутрь срубом, и медленно и торжественно покидала деревню, снисходительно кивая соседям, выглядывавшим-таки из-за своих покосившихся заборов и калиток.
Артемия прабабушка каждый раз затребовала из города сама, справедливо, наверное, полагая, что многочисленные женихи её старшей внучки, которых та обновляла чуть ли не ежеквартально, ничему хорошему парня не научат. Причём, напоминание о том, что прабабушка ждёт любимого и единственного правнука через неделю следовало сразу на следующий день после того, как Артёма увозили в город. Старая учительница в этот понедельник или постпраздничный день после обеда шла на почту, набирала по межгороду сотовый номер внучки, и таким способом объясняла необходимость присутствия правнука на природе. Своим мобильным телефоном, положенным каждому пенсионеру в здешней глубинке, бабушка для этих целей не пользовалась, так как «не разбирала в этой мыльнице человеческих слов». То ли дело – увесистая чёрная эбонитовая трубка, оставшаяся на почте ещё от советского переговорного пункта: все слова в ней звучали чётко, громко, почти зримо, как в телевизоре. Внучка, зная о том, что к этому моменту в магазин подтягиваются ещё 5-6 бабушкиных ровесниц, у коих именно сегодня и именно сейчас закончились соль, спички или мука, соглашалась на все условия, а также моментально каялась во всех своих грехах, вольных или невольных, при первых бабушкиных попытках о них упомянуть, чтобы аргументировать свои требования, обещала практически немедленно исправиться, лишь бы сеанс связи быстрее закончился. Привозили Тёмку с утра мать и её очередной друг, иногда – на крутой иномарке, иногда – на мотоцикле с коляской, тоже, как правило, крутом. Забирали через день они же, но чаще – один и тот же парень на старенькой шестёрке, в одних и тех же джинсах, в идиотских квадратных очках с толстенными стёклами – постоянный и безответный воздыхатель Тёмкиной матери. Прабабушка, почему-то, возможно – по старой учительской привычке, называла этого дядю Витю «чёртовым ботаником».
Самого Кольку мама доставляла на рейсовом «льготно-выходном» автобусе, который приезжал в деревню строго по расписанию: один раз – утром в субботу, один раз – вечером в воскресенье. Если праздничные дни выпадали на середину недели, маме приходилось просить знакомых, заранее оговорив поездку. В этом случае стоимость бензина, который выходил дороже, чем цена билетов в оба конца, компенсировала Колькина прабабушка. Других знакомых у мамы не было по определению: она работала медсестрой-лаборантом в районной больнице, там же подрабатывала постовой медсестрой, что никак не способствовало расширению круга знакомств, и уж тем более – «нужных». Да и сама она была нелюдима и болезненна; особенно сдалась перед своей неизученной, очевидно, наследственной проблемой лет восемь назад, после того, как бывший гражданский муж её, Колькин отец, сгинул вроде бы от туберкулёза то ли в местах не столь отдалённых, то ли где-то на Северах. Пока он был жив, пусть и где-то там, в непонятном далеке, помощь его как-то не особенно выпукло, но постоянно присутствовала. Во всяком случае, Колька с мамой ни в чём особо не нуждались, потому и повода серьёзно задуматься об этом не было. Теперь же, чтобы просто прокормить и хоть как-то одеть самих себя, маме приходилось всё время работать и подрабатывать, ходить по людям с уколами; пришлось научиться шить и перешивать, забивать гвозди и делать заготовки, не надеясь ни на какие пособия. Благо, с квартирой повезло: 13 лет назад, после выпуска, заведующая детским домом, за отличную учёбу и как будущей всероссийской звезде спортивной гимнастики, выхлопотала ей шикарную однокомнатную квартиру в новостройке, где уже через месяц, чего там греха таить, и началась Колькина жизнь, а вовсе не её блестящая спортивная карьера. Прабабушка, она же – бабушка Колькиного отца, о внуке с правнуком не разговаривала, отцовских фотографий, кроме младенческих, в доме не было. О своих детях, Колькиных бабушке и дедушке, Кира Александровна, так звали прабабушку, говорила редко и мало, с тёплой грустью, но очень скупо. Выходило, что она просто о собственных детях почти ничего и не знала. Поженились ещё в институте, родили ребёнка и вместе с ним поехали строить экономику одной из латиноамериканских стран, затем другой, третьей. Кира Александровна узнавала о предыдущей стране только, когда они уже были в следующей. Открытками с фантастическими видами из этих стран был забит целый комодный ящик, специально для этого выделенный. Фотографии бабушки и дедушки были редкими, всегда – по отдельности и никогда – с сыном. Однажды прабабушке пришла последняя весть о них – извещение о том, что «Находясь в заграничной командировке… выполняя контракт министерства тяжёлой промышленности… попали в непредвиденные обстоятельства (форс-мажор)… и в результате несчастного случая… Их сын доставлен на Родину и передан на воспитание в семью родителей матери, как полную и способную воспитать ребёнка. На него же назначена положенная по закону пенсия по потере кормильца. При желании мать отца ребёнка решение может оспорить и отсудить часть пенсии в свою пользу». Внук только однажды приезжал к своей второй бабушке, единственной оставшейся на свете родственнице, когда ему было почти тридцать, уже после того, как сваты, один за другим, умерли чуть ни в одночасье: сватья – от рака, сват – от инфаркта. Зато приехал на целый год, который, в основном, прожил в городе, где, якобы, искал себе подходящее занятие. Занятия по себе он, судя по всему, так и не нашёл, а вот когда уезжал для дальнейших его поисков, или, скорее, для поисков себя самого, предупредил бабушку: «Кира Александровна! – так он к бабушке почему-то обращался с самого начала. – Вы уж меня извините: родственник из меня никакой, как-то один привык; поеду-ка я дальше». Увидев слёзы в бабушкиных глазах, поспешил успокоить: «Зато вы теперь не одна. К вам скоро, наверное, девушка придёт, тоже – не одна. Вы её не гоните и не сомневайтесь – ребёнок на сто процентов мой: ваш правнук или правнучка. Я буду им помогать, пока замуж не выйдет. Сирота она; вот её адрес». Пять лет Кира Александровна ждала незнакомую девушку, но дождалась очередного официального извещения о том, что «Ваш внук… скончался в инфекционной больнице города Якутск и захоронен на городском кладбище на участке №… в могиле №…». Понимая, что такое же извещение никто не станет рассылать «простым» знакомым умершего, Кира Александровна поискала и нашла адрес девушки, и поехала в город, на встречу с единственным оставшимся на свете родственником – родным правнуком. С тех пор Колька каждые выходные и праздники проводил в деревне «на оздоровлении»; кроме того, это обстоятельство в последние годы почти на треть снимало нагрузку с той части семейного бюджета, который тратился на пропитание.
Из всей этой «сантабарбары» Колька выбрал только самое нужное и составил для себя семейную биографию трёх поколений, в которой нашлось место и благородному дворянскому происхождению мужа прабабушки Киры Александровны (документально подтверждённый факт!), и смелым подвигам советских разведчиков-нелегалов, коими были дедушка с бабушкой (а кем же ещё можно было работать в таких странах?), и их предательству со стороны бывших друзей, провалу, погоням и героической гибели на границе. Отсюда становилось понятно, что отец, а ему тогда было столько же, сколько Кольке сейчас, обладал важнейшей информацией, которую бабушка с дедушкой каким-то образом вложили в сына, прежде чем отправить на Родину. И теперь за отцом охотились спецслужбы нескольких государств, чтобы эту информацию добыть, и тот, будучи вынужден от них скрываться, не может жить открыто с семьёй, чтобы не подставлять её под удар коварного врага, как это, собственно, всегда бывает с разведчиками. Вот только восемь лет назад что-то пошло не так, и отцу пришлось имитировать свою смерть, оборвав и так едва заметные связи с близкими. Колька уже много книжек прочитал, больше всего про войну, про разведчиков (своего компьютера пока нет, поэтому время уходит, в основном, на книжки), и сейчас ему хотелось, чтобы отец узнал, что из Кольки тоже растёт настоящий патриот своей Родины, и когда надо будет, он готов не только сражаться, но и погибнуть за неё! Но как это сделать? Не через спутник же на связь выходить!
Дедушка Григорьич в деревне был самым молодым из трёх оставшихся коренных представителей сильного пола, а значит – и самым из них мобильным. Ему недавно исполнилось восемьдесят два, но память и сознание его не подводили, даже в его привычном состоянии среднего подпития. И вот теперь он стоял на площади, смотрел на фотографию собственного отца и никак не мог вспомнить, кому он её в последнее время давал хотя бы посмотреть. Фотография была ценностью сама по себе, и не потому что папа дедушки Григорьича, вернувшись с финской, вскоре умер от запущенного воспаления лёгких, а потому что из всех ушедших и не вернувшихся с войны (никто из ушедших из деревни на войну не вернулся обратно), он единственный, кто прислал домой военную фотографию, снятую честь по чести – в красноармейской форме, при оружии и в героической позе. У других фотографий совсем не было. Тогда в деревне и на сто вёрст вокруг вообще не было никаких фотографий, ни у кого. А с войны прислать не успели. Городской музей когда-то давно просил передать фотографию ему, но, тогда ещё не дедушка, но уже Григорьич, не отдал и хранил раритет районного масштаба дома, рядом с образами, в закрытом от прямых солнечных лучей углу. Теперь дедушка Григорьич напрягал мозги, выводя их из состояния среднего подпития в состояние хотя бы лёгкого похмелья, чтобы сообразить, какие меры принять к нарушителю запретов, и кто посмел, а, самое главное, кто позволил? Время было к открытию магазина. Позади Григорьича стал собираться местный народ и редкие, приехавшие к родственникам на выходные, гости. Местные про фотографию знали и напряжённо ждали развязки. Гости не вмешивались и тихонько переговаривались между собою.
Маленький отряд, состоящий из Нателлы, Кольки и Артемия, стоял на деревенской площади перед дедушкой Григорьичем, и Колька напряжённо перебирал варианты развития событий. Одним из вариантов было – делать ноги, Но Колька надеялся, что до этого не дойдёт: подумаешь, преступление – без спроса взять фотографию, чтобы просто переснять, а потом через неделю вернуть! Зато всё остальное добыто честным путём: знамя Колька купил на свои деньги, плакат Нателла написала сама, хоть и с ошибкой (ну говорил же! Не послушала, дура!). Да ладно, чего бояться? Они же все, и Нателла, и Тёмка, и Колька знают, что всё хорошо сделали, так надо и так правильно. Да, главное, что они ЗНАЮТ.
Дедушка Григорьич, наконец, что-то сообразил. Он выпрямился, повернулся к народу и пошёл на него с раскинутыми руками, вытесняя людей к самому краю площади. Затем коряво, по-стариковски, повернулся лицом к отряду, выпрямился, стал по стойке «смирно», приложил руку к своей видавшей виды полосатой кепке и так замер, не говоря ни слова.
Маленький отряд остался в центре теперь уже, казалось, огромной площади. Впереди стояла самая старшая – Нателла, в руках она держала укрепленный на ручке от швабры самодельный плакат размером в целый ватманский лист, на котором было написано в три ряда: «Безсмертный полк». Следом стоял Колька и держал в обеих руках купленную на сэкономленные от завтраков деньги шёлковую копию Знамени Победы, на настоящем древке, со звездой наверху. Последним стоял Артемий и держал на шесте отцифрованную и увеличенную фотографию папы дедушки Григорьича.
На площади установилась тишина, и она продолжалась так долго, что все уже стали переминаться с ноги на ногу.
С крыльца магазина спустилась одна из городских старушек, гостивших у подруги, подошла к дедушке Григорьичу, встала рядом с ним, слегка откашлялась и незвонко спела три слова: «Вставай, страна огромная!…».
Дедушка Григорьич посмотрел на старушку сквозь скакнувшие из глаз слёзы, снова повернулся к Знамени и хрипло продолжил: «Вставай на смертный бой!».
Это 9 мая было, в 10 часов утра. В Москве ещё все спали и ни о чём не ведали, а в далёкой, очень далёкой сибирской деревне Крюково уже прошёл своим маршем безсмертный полк. Потому что – без смерти. И ОНИ уже об этом знали.
Соотечественники, если вы дочитали вышенаписанное, дайте мне, пожалуйста, знать об этом любым, доступным на этом канале, способом!
Дважды здорово будет, если вы возразите мне по сути (попробую вас для этого раззадорить), если суть мне удалось донести. Для этого нужно будет хотя бы двумя словами прокомментировать.
В три раза удобнее будет подискутировать индивидуально, если Вы подпишетесь на канал.
Можно и похвалить, но я понимаю, что для этого мне ещё работать и работать! Зато крылья за спиной моего Пегаса начнут потихоньку перьями обрастать.
Ваш В.М.
#рассказ#владимирмукосий