Посвящаю курам, которые принадлежат соседке моей, Нюсе Стекляшкиной, достойной женщине, матери пятерых достойных детей, и которые пасутся на нашей уличной помойке. И даже чего-то там клюют. (Чего там можно клевать?). А также посвящаю итальянским революционерам Сакке (два «ка») и Ванцетти (два «тэ»). Которыми в своё время при Советской власти называлась карандашная фабрика, кажется, в Москве. А кем она сейчас называется — не знаю. Может так и продолжает называться этими же самыми саккаами и ванцеттями… А может, и не продолжает. Чего ей продолжать-то? Накой? Кому это надо?
Эпиграф:
У моих знакомых, у Гусевых, немец из Берлина жил. Комнату снимал. Почти два месяца прожил. И не какой-нибудь там чухонец или другое национальное меньшинство, а настоящий германец из Берлина. По-русски — ни в зуб ногой. С хозяевами изъяснялся руками и головой. Одевался, конечно, этот немец ослепительно. Бельё чистое. Штаны ровные. Ничего лишнего. Ну, прямо, гравюра.
(Михаил Зощенко. Рассказы)
Спит гауптическая вахта.
Спит гауптичный часовой.
Спят гауптичны арестанты,
Ноздрями шумными сопя.
Но кто-т не спит. Он долбит что-то.
Зовётся «дятел». Это — птичк.
Сосну он долбит в звёздной нОчи.
В сосне — гнездо. В гнезде — яичк.
Растёт сосна напротив вахты.
Да, гауптической, — а что?
А это кто идёт из бани,
По ух закутавшись в пальто?
А это прапорщик Грибулин.
Он в бане мылся. Там уснул.
Он уморился от помывки
И сон сморил, усев на стул.
И вот теперь он там проснулся.
Средь ночи тёмной. Он — герой!
И щас идёт к себе в квартиру.
Он очень хочется домой…
А вахта спит. И спит примерно.
Да и чего сейчас не спать?
Ночь на дворе. Опять же осень…
Пока не хочется гулять…
Пока подушка с раскладушкой
И нары в камер в два ряда.
И тянутц в ночи гауптичной
От вахты этой провода…
Алексей КУРГАНОВ