Мишку Ильяшкина вчера в трамвае здорово обидели: ехал с работы домой, только-только задремал — и тут кто-то нагло плюнул ему в ухо.
Пока Мишка зенки продирал (уж очень сладко он прикемарил!), пока башкой по сторонам вертел, плевун растворился среди пассажиров. Да и чего растворяться-то: просто отвернулся, и поди его угадай! Может, вот этот, в лыжной шапочке, что за щеку рукой держится. Или этот, с небритой рожей. Хотя нет, алкаш вряд ли. Ему, похоже, самому до себя. Да, встречаются же люди! Не люди — псы! Человек едет с работы, утомился, глаза закрыл, ему, может, приятное чего снится, может, мама родная с кружкой пива или тёща ненаглядная с бутербродом с колбасой — и тут на тебе, получите вам от нас со всей любезностью! Если уж рассуждать философически, этот плевастый не в ухо — в душу ему, Мишке, плюнул. Хотя негодяю что в душу, что в ухо, что на пол, что в окно — всё по барабану, если слюни некуда девать и наглости выше крыши.
Весь вечер Мишка ходил задумчивый, и таким же задумчивым пришёл на следующий день на работу.
— Ты чего? — спросил его бригадир Михеев. — Заболел?
— Не, — ответил Мишка глухо. — Нормально всё.
— Ну, если нормально, то и смотри орлом! — не понял бригадир. — А то ходишь тут как…
Но конкретизировать «как кто» не стал. Это у него привычка такая, присказка любимая — «а то смотрю на тебя, а ты как…» или « чего ты как…», или « хрен ли ты выёживаешься, как…». Не любит договаривать. Может, боится чего, Может, слов не хватает. Может, сам как… Всё может быть.
Вообще-то, чего ему, этому Михееву! Ему-то в ухо никто пока не плюнул (пока!). Он сам кому хочешь плюнет. Хоть самому Павлу Игнатьичу, начальнику цеха, хоть бери выше — самому генеральному! Ему всё нипочём, всё по барабану! Смелый человек! Отчаянной храбрости и такой же непроходимой дурости!
Мишка проработал до обеда. Настроение не улучшилось. Выключил станок, пошёл в столовку.
— Мишаньк, ты чего? — толкнул его в бок старинный друг—приятель Саня Пахомов. — От Михеева, что ли, огрёб? Вот гадюка старая! И на пенсию никак не выгонят!
— Ничего я не огрёб, — буркнул Мишка, ставя на поднос тарелки.
— А чего ж у тебя вид такой?
— Какой?
— Как будто огрёб.
— Настроение плохое, — не стал вдаваться в подробности Мишка.
— А-а-а, — разочарованно протянул Саня — А я уж подумал — понос!
И заржал совершенно легкомысленно. Друг называется... Такой друзей — за мужское интимное место, и в музей. Там таким хохотуньчикам самое дружеское место.
В три часа, уже в курилке, он всё-таки не выдержал, рассказал Сане про вчерашнее происшествие.
— Это кто же? — задал тот вопрос, глупее которого трудно придумать. — И за что?
Мишка пожал плечами.
— Да, дела, — растерялся Саня. — И чего же?
— А чего? — ответил Мишка. — Ничего, чего…
— Всё равно как-то… Ни с того, ни с сего… Прям хоть в трамваях не ездий. А может, просто обознались?
Мишка опять пожал плечами: может, и обознались. Может, кому другому хотели, а тут он, Мишка, друг любезный, подвернулся. Опять всё может быть.
— Ну, конечно, обознались! — непонятно чему обрадовался Саня. — А ты тоже хорош! (Мишка непонимающе посмотрел на него). Я тебе сколько раз говорил: что ты всё время ходишь, как будто пыльным мешком ударенный! Да на тебя иной раз глядеть тошно, на твою унылую фигуру!
— А ты не смотри, — тут же обиделся Мишка.
— А ты не обижайся! Я правду говорю! Действительно: идёшь иной раз как пришибленный, так у любого босяка на тебя руки зачешутся, чтобы пакость какую-нибудь сделать. Я тебе сколько раз говорил: голову прямо, плечи развернуть, взгляд как у голодной собаки! Чтобы все наоборот тебя боялись, от тебя шарахались! Тогда уж точно никто плевать не будет!
— Ага, — язвительно ответил Мишка. — Спасибо, что не предлагаешь на людей кидаться.
— Жизнь такая, Миша! — и Саня похлопал его по плечу. — Или ты кидаешься — или на тебя! Закон джунглей!
Саня хотя и был трепач трепачом, но сейчас, как говорится, зрил в корень: Мишка был тем ещё… как бы поточнее сказать… тютей. Или нюней. Или люлей. Натура, как пластилин. Лепи из него, что хочешь — никакого сопротивления. Хотя внешне вполне нормальный мужик. И работяга хоть куда. План выполняет, на Доске висит почётной, начальство — без претензий, и бригадские уважают. Но… Но вот стоит ему, Мишке, с чем-нибудь неприятным столкнуться — и всё! Сразу поплыл, сразу растерялся!
Глазами — морг-морг, губишками — шлёп, шлёп. На лбу испарина, во взгляде — то ли тоска, то ли скука, то ли детский ужас. И не хочется ему уже ничего, и не пьётся, и не жрётся, и небо уже не голубое, и пышка не мягкая, и водка не сладкая. В общем, прямо на глазах начинает распадаться человек на атомы с молекулами, на слёзы с соплями. Ходит целыми днями как в воду опущенный — и, главное, из-за чего? Из-за какой-нибудь такой ерундистской ерунды, такой несерьёзнейшей мелочи, на которую нормальный мужик и внимания-то не обратит, только отмахнётся досадливо. Потому что совершенно не из-за чего напрягаться, не из-за чего расстраиваться! Но это другой, а не Мишка. Прямо кисейная барышня какая-то, а не передовик производства. Эх, Миша, Миша! Не клевал ещё тебя жареный петух в это самое! Не знаешь ты ещё настоящих трагедий!
Он ведь по этой причине до сих пор и неженатым ходит. А то по какой же! Именно что по этой! Всё остальное-то у него в полном порядке. Всё живёт и шевелится! Мужики сами в бане видели: о-го-го какой аппарат!
Настоящий убийца! Потому что девку надо натиском брать, решительным и беспощадным, стремительной кавалерийской атакой, не оставляющей ей, девке, никаких шансов для отступления. Чтоб и пошевелиться не могла, — а какой из Мишки кавалерист, лихой рубака? Ему если только где в обозе, да и то в самом конце, на такой же унылой, как и он сам, полудохлой кляче…
После смены он не пошёл с бригадскими, как всегда, в привокзальную пивнушку, а отправился прямиком домой. Пешком, не на трамвае. Пешком было далеко и долго. Уж никак не меньше часа, но он решил идти. Ну и что, что час? Да хоть два. Куда ему торопиться-то?
Мишка вышел на главную, тянущуюся через весь город улицу и пошёл по пешеходной дорожке. Саня бы сказал, что я струсил на трамвае-то, пришла в голову очередная мысль. Ничего я не струсил. Погода хорошая, вот и иду. И вообще ходить — полезно. По телевизору один плешивый профессор прямо так и сказал: каждый день по пять-шесть километров. Мышцы разогреваются, сердце начинает работать как часы, дыхалка прочищается, тонус поднимается. Нет, всё-таки с какой-такой стати тот козёл мне в ухо плюнул? Просто похулиганничать решил, поозоровать? Странное какое-то озорство… С какой целью-то? Да ни с какой, с какой…
Просто так! От дури! Или наоборот, от слишком большого ума. Сам же читал про какого-то изобретателя, который в свободное от своих гениальных изобретений время любил на дерево забираться и там часами сидеть… А при чём тут изобретатель? У изобретателя, может и сил-то из-за напряжённого мыслительного процесса никаких не было, чтобы харкнуть как следует на всю его изобретательскую жизнь!
Выйдя к рынку, он почувствовал, что продрог, немного поколебался и свернул-таки к знакомой пивнушке. С мужиками, значит, не пошёл, а здесь — на тебе, подумал злорадно, открывая тяжёлую стальную дверь. Тихушничать начинаешь, Миша! Нехорошо! А чего нехорошего-то? Почему это надо обязательно вместе со всеми ходить? Пионер, что ли, или в армии? Может, я один хочу! Индивидуально!
В заведении (это раньше была пивнушка, а сейчас — почти культурное заведение с цветами. Даже охранник появился, весёлый мордоворот с дубинкой) было по-интимному сумрачно и пахло модным яблочным ароматизатором. Мишка взял сто грамм, кружку пива, беляш и отошёл к стойке у окна, где примостился сутулый мужик средних лет, с перевязанной, распухшей правой щекой. Мужик неприязненно покосился на него и чуть отодвинулся, освобождая место. Может, вот такой и плюнул, подумал Мишка. А чего? Вон какая морда. В такой морде всегда слюней навалом. Плюйся да плюйся, пока запасу хватит... Он незаметно посмотрел на соседа. Алкаш, наверно. Опустившаяся личность. Таким на всё наплевать, в прямом и переносном смысле. Ничего святого.
Он выпил соточку, присосался к пиву.
— Ты не на механическом работаешь? — услышал вдруг голос мужика.
— Там, — ответил Мишка. — А чего?
— Ничего. Вот я и думаю: физиономия вроде знакомая.
— А ты тоже у нас, что ли?
— Не, — замотал головой мужик и почему-то обрадовался. — Я сейчас на кондитерке. А тебя видел пару раз у машиностроительного, у проходных, — пояснил он, болезненно поморщился и осторожно дотронулся до скулы, чуть пониже правой щеки.
— Чего с мордой-то? — вежливо поинтересовался Мишка.
— Паротит, — сказал мужик незнакомое слово и тут же пояснил. — Свинка, если по—простому.
— Свинка? — удивился Мишка. — Она же вроде только у детишек бывает!
— Я тоже так думал. А оказывается, и у взрослых тоже. Болит, зараза! — и мужик опять поморщился.
— Думал, ерунда какая, — продолжил он. — А пятого вечером температура под сорок. Пошёл к участковому, тот к ЛОРу отправил, ЛОР посмотрел — воспаление слюнной железы.
Мишка, услышав про слюнную железу, поперхнулся, долго откашливался. Лыжная шапочка! Уж не он ли? Похож!
— Не в ту горлу попала, — со знанием дела расценил его попёрхивание мужик. — Бывает. Ты не торопись. Успеешь ещё.
— А с чего ж воспаление-то? — спросил Мишка, непроизвольно напрягаясь. («Он — не он? Морда-то и прям бандитская. Какая ещё бандитская? Ты на свою посмотри! Нет, не он… Это так у самого крыша поедет — всех подозревать»).
— А чёрт его…Может, в трамвае продуло? — предположил мужик вроде бы совершенно спокойным голосом.
Мишка снова напрягся. (« В трамвае? Значит, в трамваях ездит? Ну-ка, ну-ка…»).
— А в каком ездишь-то? — спросил вроде бы совершенно безразлично.
— В смысле? — не понял мужик.
— Ну, в каком номере?
— А-а-а! На пятёрке!
(«Он! Точняк он! Морда бандитская! Вот ты мне и попался!»).
— А чего? — мужик вдруг ощутил лёгкое беспокойство. Дескать, а за каким тебе, хлопец, надо знать, на каком номере? По какой причине такой интерес к номерам?
— Ты чего? — заполошился он. — Чего ты?
— А ничего, — процедил сквозь зубы Мишка. — Всё расчудесненько. А меня ты в том трамвае случайно не видел? В пятом маршруте?
— Ты чего, малый? — заклинило у сутулого. — Перепил, что ли?
— Вчера вечером ехал? — не обращая внимания на его панику, спросил Мишка напрямик, чтобы, в случае чего, не отвертелся.
— Да какой вчера! — взвизгнул мужик. — Я уже третий день на больничном! Я из дома-то никуда не выхожу, только сюда вот, освежиться, рядом живу. Чего ты?
Мишка продолжал всматриваться в него, но во взгляде уже скользило сомнение. Чёрт его знает: он — не он… Там сколько всегда народу, в трамвае-то… А этого я бы по повязке разглядел…
— Точно не ездил?
— Да чего мне теперь, креститься, что ли? — опять взвизгнул мужик. — Чего ты приканителился со своим трамваем? Нажрутся, понимаешь, а потом к людям пристают! Товарищ охранник, тут гражданин цепляется!
Мордоворот оторвался от стойки, где любезничал с буфетчицей, повернул голову на звук.
— Вы чего там, ханурики? — прогудел лениво. — Успокоить, что ли? — и демонстративно поддёрнул на поясе дубинку.
Обознался, понял Мишка. Бывает. Не надо было мне пить. И действительно, чего завёлся! На пустом же месте! Прицепился к его перевязанной морде… Морда как морда… Сними повязку, может, даже слегка и симпатичная…
Он поставил на стойку недопитую кружку и вышел на улицу. Было свежо и по-прежнему сумрачно. До дома оставалась половина пути. Мишка зябко поёжился и пошёл к трамвайной остановке…