Григорий негромко выматерился: Сергей сидел прямо на земле, спиной прислонился к комбайну, голова металась по металлической обшивке. Сквозь запах солярки Гришка почувствовал самогонный перегар: кто б сомневался!..
Тряхнул Серёгу, поднял на ноги. Процедил сквозь зубы:
- Чего припёрся к комбайну пьяный… Много наработаешь!
Сергей как-то безразлично убрал Гришкины руки. Григорию показалось: не такой уж и пьяный Степанов. И голос Серёгин неожиданно прозвучал спокойно, почти трезво:
- Двое пацанов у нас, Гришка.
Григорий густо побагровел:
- И – что?
Серёга взглянул ему в глаза. Усмехнулся:
- А вот свои будут, – узнаешь, нужна ли им мать.
Григорий задохнулся. Снова схватил Сергея за рубашку на груди:
- Узнаю. Не твоя забота. А ты… Ты же знал, что моя Катерина…
Сергей не отвёл взгляда:
- Твоя?.. Я у неё первым был.
- Знал, что мы с ней… что ждала она меня из армии. – Гришка несильно оттолкнул от себя Сергея. Уверенной насмешкой, казалось, бил под дых: – Знал, что меня она любит. На что надеялся? Двоих пацанов ей… – одного за другим, – этим, думал, удержишь?
Непослушными пальцами Сергей застегнул рубашку:
- А что вернёшь теперь, Гришка… Ты б про Любку свою подумал. К глазам бы её присмотрелся: утонуть можно в боли её… Не видел?
- Не твоё дело! Я Любашу не обижаю!
Сергей кивнул:
- Ну, и хорошо… Как сложилось, Гришка. Давай… с этим жить. А Катерину не трогай.
Гришка чиркнул зажигалкой, затянулся. Прищурил карие глаза:
- Ты, никак, угрожаешь мне, Серёг?..
Сергея пошатывало: всё ж пьян…
- А надо будет… а ты как думал? У нас пацанов двое.
- Ну, я здесь ни при чём, – Гришка ухмыльнулся. – Думать надо было, Серёг.
А ночами Григорий виновато и благодарно прижимал к себе Любашу, вдыхал такой горьковато-нежный, ромашковый запах её волос… И в каком-то мальчишеском отчаянии помнил, что завтра у Катерины нет последнего урока… и ничего не мог поделать с неудержимым желанием снова властно чувствовать её смелую лёгкость, такую неожиданную для мягких, округлившихся плеч, потяжелевшей груди, – малого она совсем недавно перестала кормить… И знал, что до самого полудня будет нетерпеливо поглядывать на часы…
Как-то, уже в октябре, Гришка шумно умывался под уличным краном. Любаша вышла на крыльцо:
- Ты бы в ванную, Гриш. – Поёжилась: – Холодно… не лето.
Григорий усмехнулся:
- С моей соляркой – в твою чистоту, Любаш, – нехорошо. Я здесь лучше. Полотенце подай.
Любаша смотрела на запутавшийся в густых Гришкиных волосах пожелтевший яблоневый листочек. Вынесла свежее мягкое полотенце, осторожно сняла листочек. А какие ж листочки в поле-то… Григорий вытирался. Сначала даже не понял, о чём это Любаша, – так буднично и равнодушно-устало…
- Беременная я, Гриш.
Гришка замер с полотенцем.
- Люб?..
Любаша всё же не сдержалась: задрожали губы, опустила вдруг потяжелевшие от слёз ресницы…
А Григорий бросил полотенце на бельевую верёвку, поднял Любашу на руки. Она беззвучно плакала, сжимала в ладони яблоневый листочек… Григорий осторожно целовал её глаза. Негромко спросил:
- Когда, Любаш?
Люба горько и счастливо улыбнулась:
- В начале лета.
На следующий день Гришка не к яблоне поехал с поля… Смотался в город. Долго и придирчиво выбирал серьги… Представлял Любашу, – то в этих, с жемчужинками… то – с нежно-розовыми рубинами… Потом замер: Любаше лучше всего вот эти, со светло-голубенькими камешками…
Любаша удивилась подарку:
- Гриш, дарят после родов…
Григорий прижал к себе жену:
- И после родов, – за дочку!
И хорошо, что глубокая осень, а потом зима: животик Любашин почти не заметен под новым просторным пальтишком. Гришка, как коршун, оберегал Любашу от посторонних глаз. А в селе разве утаишь… С одобрительным интересом поглядывали бабы в медпункте на Любашин приподнявшийся на животе белый халат…
Зимой Григорий с Сергеем работали в ремонтных мастерских. Разговаривали мало и сдержанно: будто их непримиримость скрылась под снегом, – до весны… когда снова расцветёт на берегу Луганки дикая яблоня…
А у Катерины Михайловны – экскурсия. Сергей вспыхнул, когда ребята с учительницей вошли в мастерские. Катерина строго успокаивала расшумевшихся третьеклассников, а сама, заметил Сергей, искала глазами Григория… Пока Сергей рассказывал мальчишкам и девчонкам про трактора и комбайны, Катерина Михайловна подошла к Григорию. Беззастенчиво и смело улыбнулась:
- Слышно, наследника ждёте, Григорий Александрович?
Григорий едва взглянул на Катерину, от работы не оторвался, – менял изношенные втулки дисков. Катя всё же дождалась, когда встретит его взгляд:
- Значит, не придёшь больше к яблоне нашей…
Григория медленно заливал жар:
- После обеда к школе подъеду.
Катерина счастливо перевела дыхание.
Машину Григорий остановил далеко в степи. Ветер доносил сюда запах угольной пыли, – за перевалом виднелся террикон. А ещё сухая полынь пахла, – каким-то горьким предостережением… Катерина задыхалась от Гришкиных поцелуев, сама расстегнула кофточку, взяла его ладони:
- Грииш! Каждую ночь снится, как ты… Руки твои чувствую… и губы…
А он сжимал её грудь, трогал губами соски, потом не сдерживался, до сладкой боли сосал их, а она вскрикивала от этой сладости, медленно и бесстыдно опускала руки вниз…
Отец как-то зашёл к ним с Любашей. Люба быстро накрыла на стол, радовалась: только-только лапшу сварила, любимую батину. Разлила по тарелкам, раскраснелась от батиных слов:
- Ну, Люба, лучше твоей лапши не доводилось пробовать…
После обеда вышли с Григорием покурить на крыльце. Отец сквозь сигаретный дым взглядывал на Григория. Хмурился.
- Кум Петро говорил на днях… – В батиных глазах туманилась боль: – Рассказывал Петро, что видел, как ты Катерину дожидаешься у школы… – Уронил сигарету, достал новую. Гришка протянул отцу зажигалку. Александр Тимофеевич с ожесточением скомкал и эту. – А Любаша?..Что ж ты, Гришка… Давно не школьник!
Григорий тоже отбросил потухшую сигарету. В тёмно-карих глазах – горькая растерянность и вина... Но ответил отцу твёрдо:
- Любашу я не брошу.
… Ещё неосознанной тревогой дышала майская степь за Луганкой. Затаились в тягостном ожидании ковыльные волны. Казалось, замирал в высоком полёте над степью орёл – в предчувствии неизбежной беды пытался разгадать, в чём же она, неясная тревога… и близкая беда…
А в первые дни лета тишину над Луганском разорвал первый авиаудар ВСУ. Уже горела под ногами степная земля… Вместо привычных здесь в самом начале лета запахов молодых степных трав над сёлами и посёлками зловеще колыхался запах пороха и гари. И всё ещё не верилось, что это – надолго… что это – лишь начало самой настоящей… и – бессмысленной гражданской войны… От миномётных ударов прятались в погребах… В какой-то отчаянной вере на калитках дворов, на стенах и окнах любимых, уютных домов вывешивали плакаты – с предупреждениями… умоляющими просьбами: осторожно!!! Дети!!! И никого не остановило это извечно святое слово – дети… Миномётные обстрелы оглушали жителей сёл не только разрывами… Оглушали сердца и сознание людей жуткой необъяснимостью действий – выполнением чьих-то неправдоподобных приказов. Что-то не увязывалось: в полях за Луганкой колосилась яровая пшеница… Ночью Григорий отвёз Любашу в роддом… А над сёлами и посёлками, над луганской степью – зловещее сверкание фосфорных зажигалок.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 6
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Окончание
Навигация по каналу «Полевые цветы»