Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Сегодня мы завершаем наше и без того затянувшееся шуршание страницами пространнейших меморий Ф.Ф.Вигеля. И завершаем не от того, что нечего более оттуда почерпнуть... напротив, думается, его "Записки" - неисчерпаемая кладовая любопытнейших сведений и зарисовок Былого... Просто всё хорошо в меру, а, имея дело с такой фигурою, какой был Филипп Филиппович, это замечательное правило надо блюсти с особой тщательностью, да! Начнём же наш finale с ещё одного высказывания о Вигеле... господина, которому традиционно приписывают известного рода связь с нашим героем, Ипполита Оже - француза, влюблённого в Россию и проведшего в ней немалую часть жизни. Веры ему - ввиду некоторой возможной объективной пристрастности - не очень много, (да вы и сами это поймёте, прочитав), но занимательно... кажется, это - едва ли не единственное воспоминание о Вигеле со знаком "плюс" (не подумайте чего...)
"С первого взгляда он не поражал благородством осанки и тою изящною образованностью, которою отличаются русские дворяне. Круглое лицо с выдающимися скулами заканчивалось острым прямым подбородком. Рот маленький, с ярко-красными губами, которые имели привычку стягиваться в улыбку и тогда становились похожи на круглую вишенку. Это случалось при всяком выражении удовольствия: он как будто хотел скрыть улыбку. Речь его, обильно пересыпанная удачными выражениями, легкими стишками, анекдотами, и все это вместе с утонченностью выражения и щеголеватостью языка придавало невыразимую прелесть его разговору. Но иногда его заостренные словечки больно кололись: очень остроумным нельзя быть без некоторой доли злости"
Возвращаемся к "Запискам"! В одной из серединных глав Ф.Ф. описывал первую свою встречу с Великим Князем Николаем Павловичем. К концу его воспоминаний последний - уже Император, и, разумеется, мемуарист не смог не засвидетельствовать оному своё своеобразное (по накалу выражаемых чувств) почтение.
В первый раз в жизни почувствовал я в нём необходимость нового обожания, потребность нового кумира. Я не искал его: он сам собою представился. И это был человек, которого не более пяти раз случалось мне издали видеть, которого в этом году ни разу я не встречал, и это был Николай Павлович. Я от всей души любил кротость его брата, как всякий добрый русский гордился его славой и оплакал кончину его. Тут было совсем иное: восторженность, энтузиазм. Да не подумают однако, что счастливые, всем сердцем моим одобряемые его выборы, породили во мне сии чувства: нет! Но ясность в выражении желаний, но прямота его действий, но твердость его воли, но заметное его руссолюбие: вот что пленило меня, ну, право как женщину...
Ой... Хотя - чему ж удивляться? Мы сами каждодневно можем видеть по телевидению нечто подобное! Погодите, это ещё не всё, на что способен наш Вигель, презвойдя в описании нового "предмета" своего верноподданического обожания сонеты Шекспира!
...Отворилась дверь, и вышел человек весьма еще молодой, высокого роста, тоненький, жиденький, бледный, с нагнутыми несколько плечами и со взглядом совсем не суровым, каким ожидал я его. Откуда взялись у него через два года спустя, вместе с стройностью тела, эти богатырские формы, эти широкие грудь и плечи, это высокоподнятое величественное чело? Тогда еще ничего этого не было... После этого представления, опять полюбил я жизнь и ею рад бы был пожертвовать для него.
Право же, после таких строк опера "Жизнь за царя" приобретает несколько иной смысл!
По-видимому, "Записки" остались незавершёнными их автором, потому что, начав описывать петербургский театр образца 1829 года, Вигель неожиданно на полуслове прерывает сам себя, успев сообщить только, что "охолодел к французскому театру" и возлюбил театр итальянский...
***************************************
Итак, наши "вигелевские чтения" подошли к концу. Было бы вопиющей несправедливостью не помянуть тот факт, что Ф.Ф. всю жизнь был страстным собирателем гравюр и литографированных портретов, и эту коллекцию, включавшую чуть менее четырёх тысяч единиц, за три года до своей смерти Вигель поднёс в дар Московскому университету.
Какие чувства навевает совсем уже скорое расставание со своим героем? Знаете... вот отчего-то жаль мне Филиппа Филипповича! Думаю, большинство из нас, включая даже людей цинического склада (как, например, ваш покорнейший слуга), - всё же люди сострадательные. Вот посмотрите - у всех, оставивших о Вигеле воспоминания, современников не нашлось для него ни единого доброго слова (исключая, разве что, по вполне понятным причинам) Ипполита Оже. Да, он был порою несносен, желчен, нелеп, даже смешон, обожал, когда обожали его, злоязык... Наверняка, интриговал и подсиживал кого-то... Но разве же это такие ужасные преступления? Мне кажется, что эта "недолюбленность" и есть одна из главных определяющих его черт. Он - как "гений чистой красоты" Анна Петровна Керн - всего лишь хотел "любить и быть любимым", что - в силу дурного характера - получалось не всегда, вернее же всего, - почти никогда. Как бы, вероятно, хотелось бы ему следовать "Песне песней Соломона": "Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви"! Прекрасные слова, но, увы, это не про Вигеля. Избрав однажды свой... путь, Филипп Филиппович следовал ему до конца, навсегда оставшись в Истории тем, кем и был всегда: злым, наблюдательным, остроумным, недурно владеющим пером проходным персонажем - хотя, при всех своих способностях и удачных совпадениях, позволивших ему быть сопричастным к чему-то много большему, он мог бы и сам стать чем-то бОльшим...
В любом случае, "наследие" Вигеля не так уж и мало, если вдуматься. Полагаю, немало кандидатских дисертаций в СССР было защищено на основе его "Записок", а уж подаренная им Университету замечательная коллекция и вовсе не имеет цены. Вы только вдумайтесь - 4 000 единиц! Где бы они были сейчас - каждая порознь, спустя полтора столетия? В каких пожарах каких исторических катаклизмов сгорели бы драгоценные литографии, в чьих руках и в какой части света оказались бы старинные гравюры, любовно собранные педантичным Вигелем? Бог весть... За одно только это имя Филиппа Филиповича Вигеля должно быть навечно внесено в золотые списки российского культурного меценатства! Но отчего-то памятен он остался лишь скабрезными стишками Соболевского и иных острословов, включая даже и известную последнюю строчку послания Александра Сергеевича, да мемуарами, которые мало кто осилил целиком.
Завершая, хотел бы выразить искреннюю благодарность всем, осилившим цикл, и робкую надежду, что, быть может, по его прочтении вечный enfant terrible Вигель кому-то стал понятнее и... ближе! К сожалению, не будучи москвичом, не смог отыскать фотографию последнего места его упокоения в Ново-Алексеевском монастыре... Возможно, оно не сохранилось? Был бы признателен, ежели кто-то такую раздобудет - здесь ей было бы самое место!
С признательностью за прочтение, не вздумайте болеть и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
************* PRELUDE
************* ГЛАВА I
************* ГЛАВА II
************* ГЛАВА III
************* ГЛАВА IV
************* ГЛАВА V
************* ГЛАВА VI
