Семь легендарных настенных росписей Марка Шагала, созданных в 1920 году для Государственного Еврейского Камерного театра в Москве, были его первым обращением к монументальной живописи и последним, что удалось сделать художнику в России.
В середине 1920 года Шагал возвратился в Москву из Витебска, сдав полномочия комиссара по делам искусств (после 2-х лет работы). В то же время приближалось к финалу образование Еврейского Камерного театра в Москве. Программа национального театра предполагала наличие еврейского репертуара. Характер сценических форм и постановочного стиля определялся новаторскими исканиями, что было свойственно всем послеоктябрьским театрам. Все это диктовало выбор художника: нужен был самый национальный, самый современный, самый необычный из художников! Один из организаторов Еврейского театра, человек необыкновенной эрудиции, искусствовед и переводчик Абрам Эфрос назвал главному режиссеру театра Алексею Грановскому имя Шагала.
Ему предложили сделать декорации и костюмы к первому спектаклю по миниатюрам Шолома-Алейхема. Эфрос привел Шагала на место работы в дом № 12 по Большому Чернышевскому переулку (позже ул. Станкевича, 12), который стал первым зданием театра. Это был небольшой трехэтажный особняк, построенный в конце XIX века, принадлежащий до революции московскому купцу 1-й гильдии Лейбе Гурвичу. С переездом труппы на первом и третьем этажах были устроены жилые комнаты актеров, а на втором — расположился собственно театр. Часть комнат второго этажа, прилегавших к переулку, была перестроена под зрительный зал. В зале помещалось всего 90 стульев.
Шагал принялся за работу. Художнику, по свидетельству Эфроса, сразу стало тесно на нескольких аршинах сцены. Он заявил, что будет одновременно с декорациями писать «еврейское панно» на большой стене зрительного зала. Почти сразу замысел Шагала приобрел грандиозный масштаб и программный характер. Установив холсты и подготовив их к работе красками, художник запер все двери и обрек себя на добровольное заточение. Это было не увлечение работой, а просто одержимостью. Из маленького зрительного зала Шагал вообще не выходил, а входить разрешал только Эфросу и Грановскому, да еще театральному швейцару, приносившему ему хлеб и молоко.
Сначала было написано панно на главной стене зрительного зала. Это было «Введение в еврейский театр», или, как называл его автор, «Введение в новый национальный театр».
На панно «Введение в еврейский театр» изображены деятели современного еврейского театра. Эфрос держит в руках Шагала и представляет его Грановскому. Грановский изображен танцующим в балетном трико и сюртуке. Маленького роста человек со стаканом в руке — это Эфроим, театральный швейцар. В центре панно четыре изображения актера Соломона Михоэлса в разных ролях, а также акробаты и музыканты.
Затем художник переходит на малую стену, противоположную сцене. Здесь расположилось панно «Любовь на сцене», изображающее парящую в танце молодую пару. Далее Шагал заполнил живописью оставшиеся простенки. Четыре панели «Музыка», «Драма», «Танец» и «Литература» представляли «предков» современного актера — бродячего музыканта, свадебного забавника, красивую танцующую женщину и переписчика Торы.
Строго над панелями в простенках располагался фриз, на котором красовались накрытые скатертями свадебные столы, уставленные яствами, блюдами с пирогами и фруктами. Последним в зале расписывался потолок (роспись плафона не сохранилась). Всё завершал занавес с изображением двух козлиных голов, развернутых друг от друга (тоже не сохранился). Панно крепились под потолком и как ковровая роспись покрывали стены, не доходя до пола около полуметра.
В связи с этим Эфрос описал комичный эпизод. Когда в зал поставили ряды кресел, Шагал заплакал «настоящими, горючими, какими-то детскими слезами» оттого, что зрители будут заслонять его живопись, тереться о неё своими спинами и таким образом испортят её.
По образному свидетельству очевидцев, весь зал был «ошагален». Это фейерверк традиционных сюжетов и персонажей народных и семейных праздников, древней полузабытой символики, орнаментов, изображений животных — был радостным и нарядным по цвету.
На панно «Литература» изображён летописец, пишущий на свитке историю театра комедиантов. На панно «Танец» — сваха. Надпись у левой ноги означает «глас невесты», ниже — «глас жениха». А на панно «Драма» изображено главное действующее лицо еврейской свадьбы, именуемое «батхэн».
Свойственное Шагалу произвольное расположение фигур и предметов, порой несоизмеримых между собой, которые летают, ходят вниз головой — создавали особый мир, находящийся как бы в ином измерении.
Шагал представил свою работу на суд труппы. Художник вспоминал: «Как я молча молил режиссёра, актёров, когда они проходили мимо. Согласитесь со мной. Вместе возродим всю эту старину. Сделаем чудо!» Первый из актёров, оценивший содержание и художественные образы панно, был Соломон Михоэлс. По его словам, он полностью изменил свою роль под воздействием панно. Со временем и другие актёры стали проникаться смыслом «еврейских фресок» и находить в них ключ к трактовке роли.
Шагал собственноручно расписывал костюмы и делал грим, «он не искал ни образов, ни типов, он просто сводил их со своих картин». По образному выражению Эфроса, «густое, неодолимое, шагаловское еврейство овладело сценой». Панно задавали тон всему действу и явились, в соответствии с замыслом художника — действительным введением в национальный театр.
Официальное открытие театра и первый спектакль «Вечер Шолом-Алейхема» состоялись 1 января 1921 года. На первых порах Эфросу часто приходилось выступать со сцены перед спектаклем и давать зрителям объяснения, говоря больше о живописи Шагала, чем о спектакле.
Панно как образцы монументальной живописи стали явлением в культурной жизни Москвы. Сам Шагал придавал им большое значение. В феврале 1921 года он обратился в правление театра с просьбой сделать панно доступными для обзора всем желающим, а не только зрителям, приходящим на спектакль. Просьба была удовлетворена. В июне 1921 года была открыта выставка в помещении театра. Весной 1922 года панно были показаны на групповой выставке Натана Альтмана, Марка Шагала и Давида Штеренберга.
К концу 1922 года театр переехал в новое здание по адресу Малая Бронная, 2. В новом зрительном зале, значительно превосходившим старый размерами, со сложным профилем стен, установить панно Шагала было невозможно. Их разместили в фойе. Конечно, на новом месте они утратили свое назначение, соответствующее авторскому замыслу — создавать атмосферу спектакля. В ярко освещенном фойе панно стали элементами декоративного оформления.
В 1922 году Шагал покинул Россию. В середине 30-х годов развернулась дискуссия о формализме в искусстве. В 1937 году «театральная» жизнь панно была окончена. Их просто убрали с глаз долой. В документах Третьяковской галереи зафиксировано, что 28 июля 1950 года семь панно Шагала были переданы в музей на постоянное хранение.
Спустя полвека, в июне 1973 года Марк Шагал приехал в Москву и посетил Третьяковскую галерею. Перед ним раскатали валы. Художник, по рассказам реставраторов, был крайне изумлен, увидев свои росписи: техника живописи была настолько хрупкой, что невозможно было предположить, что они сохранились.
Тогда же Шагал поставил подписи и даты на панно, дал толкование сюжетов, надписей и символов, комментарии некоторых названий. После визита художника панно были снова убраны на валах в запасник. С 1988 года начинается период большой реставрации. Сначала были сделаны панно «Музыка» и «Танец» и показаны в Третьяковской галерее на выставке «Искусство 1920-х» и на персональной выставке в Японии в 1989-1990 гг. К началу 1991 года была завершена реставрация остальных пяти панно.
За границей Шагал писал стихи и поведал о работе над панно в поэтическом откровении: «Я расписал плафон и стены — танцоры, скрипачи на сцене, зелёный вол, шальной петух... Я подарил Творенья дух вам, мои братья бессловесные».
Ставьте ♡ делитесь мнением и подписывайтесь на канал!
С уважением, автор канала Наталья