Рассказ
– Откуда такая наблюдательность, столь точные характеры? Ты даешь, Гоша! – Как-то высказал я ему свои восторги.
– Лажа все это, – вдруг грустно ответил мне Казанник. – Ты не звони об этом, но все, что я пишу – это лажа. Эти характеры я уже за десятки лет сотни раз изображал. Люди ведь всегда имеют схожие черты. Ты думаешь, я у этого Алексея грудь волосатую рассматривал? Нужна мне его лохматость. Я уже и на женщин-то давно не смотрю ни на лохматых, ни на гладких. Я со своим героем всего пятнадцать минут разговаривал, взял у него точные факты биографии – и все. А все остальное – горячая степь, жаворонки, удои, коровы, комбайны и намолоты – все это для всех одинаково. Я за день три таких очерка напишу – и все будет в них внешне правильно. Только какой смысл в этом?
– Ну, для нашей газеты твои материалы довольно свежо смотрятся, может, у тебя просто настроения нет? – смутившись, спросил я его.
– Если бы ты мог видеть десятки подшивок тех газет, где мне пришлось работать, ты бы уписался от смеха. Там те же степные или настоянные на хвое ветра и те же лохматые и мужественные передние части героев. С одним, правда, исключением: у нанайцев и чукчей не бывает лохматой груди. И вообще, у этих народностей волосы в основном на голове сосредоточены.
– Гоша, а не скучно вот так халтурить?
– Подрастешь, поймешь. Лет до тридцати я действительно мог что-то выдавать свежее и стоящее. По-настоящему верил, что в моей журналистской работе есть смысл, что я борюсь с недостатками людей и общества, вообще смотрел на людей немного сверху. Дурак был, примерно такой, как ты сейчас...
– А потом что, прозрел, просветление на тебя нашло?
– Устал просто. Из журналистики нужно вовремя уходить. Либо в серьезную литературу, либо в глубокие запои, чтоб память стереть, и чтобы от взгляда на людей тебя не тошнило. Нагадят целую гору, а сверху листочком бумажным прикроют, на котором с нашей помощью напишут, что гора эта наложена исключительно с чистыми намерениями и исключительно во благо людей.
– И что же ты выбрал?
– Разве не заметно по мне? Чего я, кроме водки, мог выбрать... Для серьезной литературы одних мозгов мало. Порой они там мешают. Писатель – это просто или нерв оголенный, или дурак, который хочет изменить что-то в этой жизни. Ты же не будешь считать серьезной литературой «Что делать?».
– Интересный ты, Гоша, мужик. Застрелиться не пробовал? Говорят, помогает...
– Говорит тот, кто пробовал?
– Тот уже не говорит. Соседи его говорят.
– Ладно, парнишка ты неглупый, приходи вечером с пузырем, о жизни поговорим...
Вечером я прихватил поллитровку «Столичной» и отправился в гостиницу к Гоше. В двухэтажном, крашенном ядовито-зеленой краской строении, спрятанном в тени пыльных тополей, располагались номера. Неподалеку от входа, за покрытым газетами столом толстая неопрятная казашка в сдвинутым на одну сторону цветастом платке пила чай из большой пиалы.
– Где у вас здесь Георгий Казанник живет, можно к нему?
– Эта старик который, алкаш? Его начальник из редакции на свой паспорт устроил?
– Пожалуй, – он. В каком он у вас номере?
– В конце коридора, направо. Он там дрыхнет. Понаедут тут алкаши, как будто своих мало, – шумно прихлебывая после каждой фразы из пиалы, проворчала горничная.
В конце коридора несло хлоркой и неистребимым запахом плохо ухоженного туалета. Дверь в номер, где обитал коллега, открылась от попытки в нее постучать. Гоша спал, зарывшись лицом в желтую, смятую наволочку, не сняв своего костюма. Его видавший виды «лапсердак», в котором мы впервые увидели Гошу, серым комом валялся на колченогом стуле. Рядом с кроватью стоял стол с металлическими ножками и синим пластмассовым верхом, какие обычно стоят в придорожных кафе. На столе, на обрывке газеты сиротливо лежал скелет селедки, сухая корочка хлеба дала приют большой зеленой мухе. Натюрморт завершался двумя захватанными стаканами. Занавесок в номере не было, а единственным украшением служила обсиженная мухами большая электрическая лампочка, свисающая на витом проводе с потолка. Все. Больше разглядывать было нечего, и я тихонько кашлянул, чтобы разбудить Гошу. Тот чего-то бормотнул спросонок и повернулся ко мне затылком.
– Подъем! Гости пришли, – командным голосом крикнул я.
Гоша поднял голову с подушки, недоуменно таращился на меня какое-то время, а потом, вздохнув с облегчением, сел, спустив ноги с кровати.
– Принес?
– Принес, конечно. – Я неспешно раскатал свернутую в трубу газету и движением фокусника явил поллитровку «Столичной». – Давай, стаканы сполосну, а то они уже к рукам, наверное, прилипают.
– Иди, себе сполосни, а мне и из такого пойдет, – отмахнулся Гоша. Когда я вернулся с чистым стаканом, Гоша уже сидел за столом и сосредоточенно рассматривал этикетку на бутылке.
– Чего ж ты закуси-то не прихватил? – недовольно проворчал он. – У меня только вот, – ткнул Гоша в зачерствелую корку, из-под которой, недовольно жужжа, вылетела муха.
– Е-мое! Кто здесь гость-то! Может вашей светлости еще и харьку вареньем намазать?
– Да это я так, – для политесу, – ухмыльнулся беззубым ртом Гоша. – Корочкой занюхаем. Стряхнув со стула крошки, я присел к столу, сдернув с горлышка бутылки «тюбетейку», налил в стаканы водку.
– Будем!
– Поехали!
Теплая водка с трудом пролезала в горло, растеклась по подбородку.
– На, занюхай, – Гоша щедро протянул мне темную корочку хлеба.
– Теплая, зараза! – выдохнул я, с трудом переводя дух.
– Меньше наливай, на один глоток. Любая без проблем пойдет, – посоветовал Гоша.
Я налил еще в его стакан, свой отодвинул в сторону.
– Чего, пас? – равнодушно спросил мой собутыльник.
– Не хочу пока. Пусть выпитая уляжется.
– Ну, как хочешь. Будь здоров!
Гоша еще пару раз почти без перерыва плескал в свой стакан, спокойно пил и смачно занюхивал коркой. Потом он с минуту посидел молча, равнодушно глядя мимо меня в стену. Затем закинул ноги на койку и вытянулся поверх верблюжьего одеяла.
Глаза его закрылись.
– Гош, поговорим немного, – попытался я включить его в действительность.
– О чем с тобой говорить?
– О жизни…
– Жизнь – говно, – вяло махнул рукой мой собеседник и повернулся лицом к стенке. Я еще некоторое время посидел. Муха вновь вернулась на временно отнятую у нее пищу.
Я встал и направился к выходу. Горничная равнодушно проводила меня взглядом, помешивая ложечкой в своей большой пиале. На улице солнце пекло не по-вечернему.
Тополя повесили свои подвядшие, пыльные листья в ожидании ночной прохлады. Я запил водку, стоящую в желудке колом, прямо из водопроводной колонки. Домой в такую жару тащиться не хотелось. Купив в ларьке «шмурдяка», отправился навестить Саню. Уж с ним-то можно было поговорить о жизни. Или просто посидеть молча, но глубокомысленно. Хорошо, что есть на свете родственные души. В противном случае в оценке жизни был бы прав Гоша. Под ногами мялся зыбкий, вонючий асфальт опаленного солнцем целинного города. Боже, какая длинная эта улица!
Дня через два Гоша исчез. Также неожиданно, как появился когда-то. Жизнь в редакции встала на свои места. Но вскоре ее спокойствие нарушили визиты пожилых людей. Они приходили и несмело спрашивали Георгия Казанника. Оказывается, Гоша приходил к ним и расспрашивал их о жизни, говорил, что пишет о них материал. Между делом он скромно просил их одолжить рублей 30 – 50, ввиду стесненности в средствах, на очень короткое время. Растроганные вниманием пенсионеры, конечно же, не жалели денег для столь внимательного и солидного журналиста. Редактор, проклиная все на свете, отдавал старикам из своего кармана названные суммы. С подобным случаем ему пришлось встретиться в жизни впервые.
ПРЕДЫДУЩАЯ ЧАСТЬ
Великолепный Гоша. Часть первая
Автор: Николай КОЛЕДИН
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!