Под больничными окнами раскинулся припорошенный снегом парк с черным срубом православной часовни в центре. Михаил с завистью смотрел на берёзки, смиренно вытянувшиеся в созерцании одинокого золоченого креста на голубой маковке. Осень их оборвала, зима застудила, а они смотрят на крест, расправив голые тонкие ветки. Ему не хватало их веры и терпения. Жизнь снова летела под откос. Да не то, чтобы она летела. Суровая реальность в очередной раз напомнила, что ничего человек на самом деле не выбирает и уж точно не является хозяином своей судьбы. Слишком много влияния извне.
Он не решался повернуться к жене. Она сообщила новость настолько будничным тоном, что ему даже не хотелось знать, ждёт ли она ещё чего-нибудь от него. Может, она в отместку так с ним? За то, что он бросил ее дома одну? Да, конечно, зря он так поступил. Ведь понятно было, что ей плохо. Она могла потерять ребенка. А если бы это случилось? Тогда бы их больше ничего не разделяло. Мужчина тяжело вздохнул. Никаких сомнений: его жена беременна от этой бестолковой сволочи. Было бы смешно, если бы сложилось иначе.
-Николаева! Буду ставить уколы, - по-министерски сообщила медсестра с пышной шишкой на затылке.
Она окинула Михаила недовольным взглядом.
-Я заеду...на недельке, - он ненадолго остановился возле постели Алёны в ожидании. Так хотелось получить от нее хоть намек на обещание, что ничего не изменится.
Женщина лишь благодарно кивнула. Она выглядела спокойной и умиротворенной, хоть и ослабевшей. Ее серые глаза отливали зеленым.
Он долго бродил по парку. В голове была каша. Морозный воздух не прояснял мысли. Все было бы не так трагично, если бы ребенок не имел отношения к Генераленко. Что делать? Он не хотел оставлять Алёну. Да и мог ли? Ребенка он по-настоящему никогда не примет, будет вечно ревновать жену. И злиться на нее, на себя, на жизнь. Его уже съедало чувство ревности, обиды. Да и где гарантия, что она сама не бросит его ради бывшего мужа. Во всяком случае, ее вечная вахта у окна, букет и ныняшняя радость - складывались воедино. Она рада. Тогда зачем клялась так трогательно в любви ему?
Михаил дёрнул хлипкую деревянную дверь. Не поддалась. Часовню открывали только на молебны. Он расстегнул куртку и запустил пальцы в карман пиджака. Шесть розовых жемчужин перекатывались по ладони. Он так и не вернул их жене. В последнее время, они были чем-то вроде талисмана, и кочевали из кармана в карман. Мужчина тяжело вздохнул и опустил руку. Бусины бойко застучали по деревянным ступеням.
*****
Отец Сергий как-то сказал: “Хочешь спать спокойно - прими Божью волю”. Когда ребенок впервые толкнул ее, она последовала его совету, смирилась с ситуацией. Это было очень осторожное движение. Словно малыш потягивался, и случайно упёрся ручкой или ножкой в мамин живот. И вместе с тем движение отчетливое, хорошо различимое, совсем не похожее на крылышки бабочек. Случилось это в больнице, после болей, одиночества и липкого страха потерять ребенка. Он шевелился, значит, жил. Какая разница, чей он. Не так уж это важно. Прежде всего ее. И дороже этого крошечного существа на свете не было.
-Почему ты меня не любишь? - спросила Алена, когда мать пришла ее навестить.
Лариса Николаевна сидела на стуле без спинки возле постели больной и чистила апельсин. Она прервала на полуслове свой монолог об успехах младшей дочери.
-Что за глупости! - вспыхнула женщина. - Не делай из меня чудовище.
Алена молчала, вперив взгляд в облупившуюся жёлтую стену.
-Разве я тебе в чем-нибудь когда-нибудь отказывала?! У тебя было все, о чем может мечтать ребенок: и одежда, и игрушки. Мы с отцом создавали для дочерей отличные условия. Отдельная комната, каждое лето море. Институт. Тебе повезло больше, чем сестре. Даже мужа нашли. В чем же ты меня упрекаешь?
-Всего лишь в недостатке внимания.
Лариса Николаевна всплеснула руками, распространяя цитрусовый аромат.
-Добрее надо быть! Ты просто завидуешь Ладе. Да, с ней отношения сложились. Но не нужно упрекать меня в том, что я была плохой матерью. Упрекать меня не в чем. Каждый имеет право на любимчика. Но это не значит, что я пылаю ненавистью к тебе.
-Можно мне к вам вернуться? Не спрашивай, почему. Я все равно не скажу, - дрогнувшим голосом попросила Алена.
Голубые выцветшие глаза матери пытливо уставились на дочь. Она молча кивнула.
Два санитара под руки завели в палату женщину. Пациентка пыталась разлепить отяжелевшие веки и стонала от боли. Ее уложили на кровать и накрыли шерстяным одеялом.
Лариса Николаевна побледнела. Это грустное зрелище напомнило, как она сама лежала в таком же состоянии после аборта. Был мальчик. Муж так хотел мальчика! Но они не могли его оставить. Хотя изначально планировали. Годовалая Ленка сильно болела, прогнозы врачей были неутешительными. Думали, не выживет. И вдруг пошла на поправку, а Лариса Николаевна на аборт. Жили они очень бедно, два ребенка на тот момент были непозволительной роскошью. Это горькое послевкусие, казалось, отравит всю жизнь. Дела наладились, и спустя всего 2 года появилась Лада. Серые будни вдруг заиграли красками. Только вот иногда при виде старшей дочери Лариса Николаевна испытывала болезненный укол совести. Память прокручивала перед глазами как страшный фильм события давно минувших дней.
Несчастная соседка Алёны совершенно выбила из колеи Ларису Николаевну. Прижав ладонь ко лбу, женщина поспешила на выход, даже не попрощавшись.
*****
Артур Коган плавно перенимал должность худрука. Михаил сидел, как правило, рядом и равнодушно соглашался с его предложениями. Усталость и апатия явно читались по лицу мужчины. Подобного раньше за худруком не водилось. Актеры невольно затихали, если он оказывался неподалеку. Даже Диккир не смел отпускать шутки в его присутствии.
Дмитрий потирал руки. Кто бы мог подумать, что это будет настолько просто! Заготовка приказа об увольнении Волкова уже лежала в столе. Осталось присвоить номер, поставить дату и пару подписей.
Он немало удивился, когда подобный документ только об уходе бывшей жены попал в папку с исходящей документацией. Она себе верна: оставила девичью фамилию. Уволить по собственному желанию. Генераленко замялся на пару секунд, а затем скрупулезно расписался. Как всегда, идеально ровно с завитушками.
Алена себя берегла и старалась лишний раз не нервничать. Однако легче сказать, чем сделать… Хмурое лицо мужа пугало до дрожи в ногах. Его двухкомнатная квартира после возвращения из больницы вдруг стала невероятно большой. Они, как две горошины, перекатывались в пустой коробке, и старались друг другу на глаза не попадаться. Только спать по-прежнему ложились вместе. Она вжималась щекой в подушку, что есть силы, и тихо плакала, пока его похрапывание нарушало ночную тишину.
Появляться в театре не было ни малейшего желания. Но спектакли с участием мужа не пропускала. С двойственным чувством Алена возвращалась домой. Он играл даже лучше, чем раньше. В голову все крепче утверждалась одна мысль: апатия наваливается на супруга только в ее присутствии. Пусть так…
Их разговоры сводились к теме погоды и обеденного меню. О чем-то другом заговорить никто не решался.
-Он ждёт, что я уйду. И, наверное, мне придется это сделать. Я больше не могу. Мне очень больно, - Алена замолчала, вперив взгляд в серебряный оклад Евангелия на аналое.
Мерцали свечи и таинственный свет проявившихся звезд струился сквозь решетчатое окно в исповедальню. Из храма доносилось пение женского хора.
-Ждете благословения? - тихонько пробасил отец Сергий. - Не дождетесь. Наберитесь смелости и положитесь во всем на Божью волю. А мужа не бросайте. Хоть и не венчаны, а перед Богом за него отвечаете.
Алена тихо заплакала, поцеловала крест и понуро поплелась домой.
-Мне нужно отвезти Лизу к матери, - сообщил супруг, когда она вошла в квартиру.
-Тебя долго не будет? - она пыталась поймать его взгляд.
Он упорно отводил глаза.
-Как пойдет.
Алена равнодушно наблюдала, как он аккуратно укладывает вещи. В голове она уже прикидывала, как соберет свои и уйдет от него завтра же. Навсегда. Утешала мысль, что она поговорила с матерью и теперь есть, куда идти. В конце концов, она действительно была несправедлива к Ларисе Николаевне. Грех жаловаться, она не обижала дочь и все необходимое в свое время для нее сделала. Впрочем, как и после. Пора разрубить этот узел и отпустить свои глупые обиды.
В их последнюю ночь Алёне долго не спалось. Она проваливалась взглядом в едва различимый потолок. Все внутри оборвалось, онемело, окаменело. Когда глаза начали слипаться от усталости, она повернулась на бок к мужу и осторожно обвила его рукой. Этого оказалось слишком мало. Тогда она прижалась лбом к его спине. Стало тепло и спокойно. Во сне она увидела бабушку. Скрипучим голосом старушку отчитывала ее, что она плохо шьёт. А Алена смеялась и в шутку клялась, что больше никогда не возьмётся за иголку.