Туниска была лет тридцати, невысокая, с красивым восточным лицом и пухлыми губами. Руки и ноги полностью закрыты одеждой, на голове круглая шапочка, под которую тщательно убраны волосы. Ни одна прядь не спускалась нескромно на ее лоб или шею. Впрочем, шея тоже была скрыта воротничком блузки, а воротничок плотно застегнут на пуговичку. Туниска свободно говорила по-французски и английски.
Мы заняли столик на пятерых: я с Жаном, Франсуа с туниской и Николь.
- Познакомься, это Фара Зайем - представил ее Жан, - университет Манубы. Лингвист, кандидат филологических наук.
- Очень приятно, Юля, - ответила я.
Жан немного расширил мой титул:
- Украинская писательница.
Мы пожали друг другу руки как истинно европейские женщины. Но дальше возникла неловкость. Я не знала, о чем говорить с кандидатом наук, а она, видимо, не знала, о чем говорить со мной. Фара просто улыбнулась, показывая великолепные зубы. Я тоже улыбнулась ей, и невидимо для всех мы договорились не мучить друг друга светскими беседами.
Стали заказывать еду. Жану очень приглянулась «Рыба с русскими блинами» - так прочитал он в меню.
- Может, «Русские блины с рыбой»? - переспросила я. - Такое блюдо у нас готовят.
Мы позвали официанта-кучеряшку и спросили, не ошибка ли в меню. Кучеряшка заверил, что ошибки нет, и рыба действительно подается с русскими блинами. Я так поняла, что это здесь шик. Ладно, попробуем французских русских блинов. Мы с Жаном сделали одинаковый заказ.
Пока мы обсуждали все это на русском, наши сотрапезники несколько раз удивленно взглядывали на нас, прежде чем решились спросить, о чем мы так увлеченно спорим. Жан сказал, что мы спорим о том, блины ли с рыбой подают или, наоборот, рыбу с блинами? И что второй вариант для русских никак не возможен. Я подтвердила, что так и есть. Все еще раз удивленно меня оглядели.
Кучеряшка не обманул! На больших фарфоровых тарелках он принес нам по куску рыбы, к ней стаканчик чего-то типа сметаны с укропом, а на краешке блюда — три жалких микроскопических оладья. «Русские блины» размером чуть больше пятака служили, скорей, украшением, чем едой. Я чувствовала себя посрамленной.
Франсуа разлил вино и сказал тост. Тут было что-то о дружбе между народами, любви к литературе и о прекрасных женщинах. На меня он при этом смотреть избегал – в число прекрасных женщин и причастных к литературе я в его понимании не входила. Мы с Франсуа сидели точно напротив друг друга, но весь вечер он был повернут ко мне ухом, беседуя с Фарой. За это я была ей благодарна.
