Живем-то мы неплохо, кое-где даже хорошо живем. Видео там всякое, компьютеры, на кого ни глянь, из кармана мобильник торчит. Одно слово – прогресс. Одно плохо – от природы оторвались. Солдат служить приходит, так у него дома и пылесос моющий, и машина сама стирающая и полощущая, а здесь ему ведро и швабру в руки, тряпку в зубы, и пошел... Опять же на свиноферму в части некого поставить. Он, новобранец, эту свинью только на баночной этикетке и видел. Румяная там свинья, чистенькая, улыбается, довольна, что в банку попала. А в жизни – грязная, щетинистая и рылом в земле роет. И ее, прежде чем до состояния той самой консервы доведешь, вырастить и выкормить надо, год за ней мыть и выгребать. Получается, что ухаживать за ними некому. А без свиньи в части не жизнь. Ни стол на Новый год накрыть, ни приварок к солдатскому столу, ни, наконец, комиссию никакую ни встретить, ни проводить.
Не будем грешить, есть, конечно, в частях свои любители этого дела, даже селекционеры. К примеру, в злом чеченском Урус-Мартане, решив облагородить породу, во время спецоперации отловили в лесу поросенка. Поросенок был дикий, лесной, темный с полосками. Его доставили в пункт временной дислокации, и со временем он превратился в огромного, заросшего щетиной секача с мелкими злобными глазками, которые краснели, если кабана дразнили. Своим могучим пятаком он перерыл каменную землю в загоне, не раз подрывал столбы по краям. Впрочем, хозяина – прапорщика, приносившего дважды в день бачок вкусных помоев, кабан привечал и, завидев еще издали, начинал радостно, совсем по-домашнему похрюкивать. Такая вот получилась матерая боевая свинья, давшая затем крепкое, неподверженное болезням потомство.
Но, что мы все о свиньях. Есть в частях в местах постоянной дислокации куры, гуси и индоутки. Есть, также, быки и коровы. Что касается рогатого скота – с ним еще легче. Солдата к ним, из тех, кому оружие давать нельзя, приставь – они и ходят вместе. Парнокопытные травку щиплют, солдат-пастух с хворостиной природой любуется. Убирать за ними не надо, питаются животные естественным путем. А лето кончилось, трава завяла – добро пожаловать на солдатский стол. Так в идеале и должно быть. Только вот в этот раз небольшой нюанс получился.
В Чечне наша часть временно стояла, но, поскольку это временно уже который год длилось, начали потихоньку хозяйством обрастать. Облагородили досками землянки, поставили щитовые домики, развесили плакаты и лозунги. Свиней в хозяйстве не было, но появился бычок. Черненький. Бродил по территории, кушал травку, вес нагуливал. К нему даже негодного бойца приставили, чтобы бык не поломал чего и ненароком не забрел на минное поле. Боец был завалящий в грязном бушлате, нестираном хэбэ – в первом своем боевом выходе он то ли струсил, то ли подставил товарищей крепко. Такого на войне не прощают, и когда у него синяки сошли, командиры определили бойца в пастухи. С этого момента имя бойца забыли напрочь. Пастух и пастух. Зато у бычка оно появилось – Малыш!
Так они гуляли, жирок нагуливали. Поначалу были вровень, но солдат оставался таким же тщедушным, а бычок к зиме вырос в огромного зверя с лоснящейся шкурой, крепкими ногами, маленькими кривыми рогами и тяжелым взглядом. Теперь уже никто не осмеливался, как раньше, подразнить его, оседлать, к примеру, или потыкать палкой, изображая тореадора. И прежнее его имя "Малыш" звучало, как шутка.
Теперь бык, то и дело, наставив рога, бросался на проходивших мимо военных, не разбирая, где офицер, а где солдат, заставляя тех прыгать в траншею или скрываться в домике. Бежал тяжело, низко опустив голову и, казалось, земля дрожит под копытами. Однажды Малыш даже сорвал развод, разогнав строй. Народ весело попрятался по траншеям, кое-кто влез на крыши, а один умостился на согнувшейся под его тяжестью антенне. И командир в своем трофейном натовском камуфляже бежал к своему домику, высоко поднимая ноги в трофейных ботинках, так что только грязь в стороны летела. Чудом увернувшись от рогов, он отмерил быку жизни до первого мороза, и то поскольку холодильников в части нет.
Первый мороз не заставил себя ждать. И тут встала проблема с забоем. Как это делается теоретически, знал каждый второй, теоретиков у нас всегда много, а вот с практиками, готовыми взять нож в руки – напряженка.
К тому же один из теоретиков, походя, бросил, что при забое главное – вовремя быку мужское достоинство отрезать, а то мочевина или желчь в мясо попадут, и есть его тогда будет невозможно.
Задача усложнялась. Но военным и не такие приходилось решать. А когда военный не знает, что и как делать, он пишет план и утверждает его у начальства, чтобы, в случае неудачи, моментально перевести стрелки на другого. Зам по тылу быстренько разработал такой план и понес его к командиру.
Тот прочитал, хмыкнул и подписывать отказался, хотя копию себе оставил.
– Вы что там?! – неопределенно сказал командир, – идите и работайте, а то ходите тут со всякой фигней!
То есть, план он хоть и не утвердил, но ознакомился с ним и как бы устно одобрил.
План был сложным и предусматривал несколько этапов.
Конечно, можно было быка застрелить. Благо списать на войне патроны – проблемы нет. Но и командир, и его зам по тылу были тертые вояки. Стрелять в расположении части – последнее дело. Пуля, убив или ранив быка, обязательно дальше полетит по кривой непредсказуемой траектории и залетит в какую-нибудь палатку, где обязательно кто-нибудь будет дрыхнуть на койке.
Вывести быка за пределы части тоже непросто. Это не бобик и не коза на веревочке, понесет того на минное поле, так потом не то что без мяса останешься, а вообще костей не соберешь.
Все мысли насчет того, чтобы быка заколоть, как на корриде, улетучивались, стоило лишь на него вблизи, метров за пятнадцать, посмотреть. Малыш сопел, выбирая траву посочнее, и косил на подходивших на "примерку" кандидатов в тореадоры красным глазом. Подпускал он только своего пастуха, но тот колоть друга отказался наотрез.
– Не буду! – упрямо бормотал он, вытирая нос грязным рукавом бушлата, – что хотите делайте, не буду!
– Сроднился с ним, что ли? – презрительно пробормотал зам по тылу, – может еще домой его на дембель заберешь? Аника – воин! Толку от тебя. Пастух! Тьфу!..
Так что разработанный в итоге план был выверен до деталей. Быка заманивают в сарайчик, успокаивают, после чего боец поздоровее бьет его кувалдой в лоб и тут же, пока тот не успел завалиться, кто-нибудь шустрый отчикивает ножиком мужское бычье достоинство, дабы не испортить мясо.
Вот и все. Просто и изящно, после чего к делу приступает разделочная команда.
Начали отбор кандидатов в забойщики. Нет, солдат есть солдат, и война есть война – места для сантиментов на ней нет. Что прикажут, то и сделают. Если бы одних быков на ней валили... Но добровольцев не нашлось. Участникам пообещали лишнюю пайку, по огромному дымящемуся бифштексу из парной говядины, и народ дрогнул.
Один жилистый прапор согласился отоварить быка кувалдой, еще один, маленький и улыбчивый сержант из разведки, был готов пустить в дело свой длинный и узкий, больше напоминавший саблю, нож.
Пастуху – единственному, кого Малыш подпускал – приказали заманить быка в сарай.
– Заманишь свою годзилу, и все, – убеждали его, – а вечером мяса поешь от пуза, небось самому надоело на перловке сидеть.
Пастух безобразно, совсем не по-солдатски шмыгал носом, но ослушаться приказа не смел. А может, испугался, когда изголодавшийся по мясу народ пообещал его самого, если что, завалить до быка, как учебный экземпляр.
Наконец, все было готово. Сарай освободили от хлама, принесли с ремроты здоровую кувалду, и прапор упражнялся, крутя ее вокруг себя, как спортсмены молот. Разведчик шлифовал бруском нож, доводя его до остроты бритвы.
У сарая расстелили брезент, неподалеку маялась команда разделочников. Хоть и были они в хэбэ, но с ножами почему-то напоминали пиратов перед абордажем. Повара разводили огонь, чтобы готовить торжественный ужин. Остальных отогнали подальше. Лишь пастух все не мог распрощаться с Малышом. Он шептал ему что-то в ухо, гладил по лоснящейся черной шерсти.
Всем было как-то неловко и смотреть, и прерывать эти телячьи нежности, пока наконец, зампотыл не швырнул окурок, зло впечатав его каблуком в землю:
– Кончай сопли жевать, едреныть, гони его в сарай.
Малыш послушно затопал за пастухом. Следом скользнул разведчик, и поволок свою кувалду прапорщик. Быку под нос поставили шайку с хлебом. Пастух еще хотел что-то сказать другу на прощанье, но прапор железной рукой развернул его к двери и выпихнул из сарая.
Малыш посопел и, пустив слюни, опустил голову в шайку. Прапор, поигрывая кувалдой, встал в позицию, кивнул разведчику, который был наготове.
Бык шумно жевал буханку, прямо перед прапором торчали кривые рога. Бык как-то расширялся от этих рогов и, казалось, заполнил собой весь сарай.
Прапорщик не то, чтобы испугался, а просто забоялся. Руки на толстой деревянной рукоятке кувалды показались влажными, и он аккуратно вытер их об штаны.
И разведчик притих. Туша быка нависала, напротив угрожающе болталось бычье достоинство, которое надлежало отхватить с одного взмаха.
Снаружи повисла напряженная тишина. Все смотрели на сарай и ждали.
Прапор, поплевав на руки, завел кувалду за спину и с натугой взмахнул руками.
- И - и - р-раз!
На слове "раз" кувалда сорвалась с рукоятки и полетела куда-то вдаль, пробив в стене дырку. Оставшаяся в руках палка как-то неубедительно стукнула быка между рогов. Малыш удивленно поднял голову, и прапору показалось, что в его глазах зажглись красные огоньки.
Сделав раз – делай и два. Услышавший удар разведчик зажмурился и полоснул ножом.
Бык в своей жизни мычал редко, чаще сопел, но в этот раз он заорал и понесся, по пути, как муху, смахнув рогами в сторону прапора. Он не стал разворачиваться и попросту вынес стену.
Многочисленные столпившиеся вокруг сарая зрители были вознаграждены. Сначала, пробив стену, из сарая вылетела кувалда без рукоятки. Следом раздался жуткий крик, и отлетела в сторону стена. Бык, не переставая орать, вылетел наружу и, разбрызгивая кровь из раны, понесся, не замечая зрителей. А те, бросились врассыпную. Первыми – забойная команда. Один юркнул под брезент. Остальные кто куда, в основном по старым местам: траншеи, крыши домиков, опять кто-то повис на согнувшейся, словно удочка, антенне.
Из быка хлестала кровь, он не переставал орать и носился по плацу по какой-то неведомой спирали, нарезая круги все шире и шире.
Первым опомнился караул и начал стрелять. Вскоре палили все, кто смог добраться до оружия. Палили так азартно, что удивительно, как не перестреляли друг друга.
А Малыш, безропотно принимая пули, наконец, свернул в проход между домиками и помчался прямо на колючку. Дальше было минное поле. И тут, наперерез ему, бросился Пастух. Он бы, наверно, успел, преградить Малышу дорогу, но кто-то вовремя высунулся из траншеи и успел схватить бойца за ногу.
Бык промчался сквозь колючку и выскочил на минное поле, а пастух растянулся на земле и бессильно молотил по ней кулаком.
Малыш еще успел пробежать метров двадцать, потом раздался взрыв, земля дрогнула, и все занесло черным дымом, который быстро рассеялся. На поле не было быка, там не было вообще ничего. Виднелась вдали лишь воронка с вывернутой сырой землей, возле которой вышедшие на поле саперы нашли разметанные копыта, один рог и клочья шкуры.
Пастух лежал и плакал.
– Ладно тебе, Пастух, – сказал кто-то.
– Я не пастух, – повернул голову он, – я – Сергей.
Сергей так Сергей. Пора было ужинать. Говядины нам в тот раз как-то не хотелось, и мы привычно порубали перловки со свиной тушенкой.
А имя пастушку так и не пригодилось. Боец, который до сих пор был негодным, потому что когда-то где-то то ли струсил, то кого-то подвел, сам попросился в строй, и на всех спецоперациях не было у нас бойца более ярого. Он даже позывной получил – "Лютый", и чеченцы назначили какую-то награду за его голову, а наши дали ему медаль.
Потом Лютый уволился в запас. Еще месяца два мы жили без всякой живности, не считая собак и кошек, пока зампотылу не привез из Урус-Мартана двух веселых шустрых поросят, потомков того самого секача. Одного назвали Джохар, другого Хаттаб. Зарезать их должны были уже к майским, но к тому времени уволился и я. Так и не узнав, как они выросли, кто за ними ухаживал, да и не так уж это и важно.
Андрей Макаров