А теперь надо подхватить Тишину – прикоснуться к человеческому теплу, почувствовать ритмичное биение жизни, спасенной жизни – собственное сердце подпрыгивает, делает сальто, - и вести к тем, которые не стреляют, медленно, шажочками-шажочками, как куклу, как манекен. Проще, конечно, снова пробудить память, память знает, как ходить, - и не проще, потому что память снова сорвется с цепи.
Здесь надо подумать – получилось – и некогда думать, - получилось – надо держать в узде вот это перепуганное, животрепещущее, ни в коем случае не упустить одинокий страх...
.
- ...вы... вы что делаете... – бормочет Индиг.
И снова приходится закрывать собой Тишину (Молчание, Безмолвие), и снова приходится объяснять – в который раз, - что не надо, не надо так, не надо в кандалы, не надо руки за голову, и убивать не надо, и бить не надо, я понимаю, что она вам сделала что-то плохое, только той, которая сделала плохое, уже нет, это оболочка от неё, оболочка, вы понимаете, она ни в чем не виновата, оболочка, не надо её так...
Индиг даже не возмущается, уже привык, что оболочку все хотят растерзать, растоптать, разорвать на клочки – и снова и снова приходится защищать то, что было человеком. Индиг осторожно прислушивается к оболочке, вздрагивает от той высохшей выжженной раскаленной пустыни, которая там, внутри, и еще что-то, так бывает, когда болезнь, нет, не болезнь, тут другое что-то, что же, что же... Из обесточенной памяти с грохотом и звоном вываливается воспоминание, разбивается о каменный пол, Индиг успевает увидеть в осколках часы – где-то нигде, на бегу, мельком, красивое время, 03:30, стоп, как три тридцать, это же ночь, ночью спать надо... А вот оно что... ничего себе...
- Воды... воды ей дайте, - Индиг хочет попросить, просьба получается какая-то грубая, звучит как приказ, потому что в просьбу Индига пробивается чужое сознание, которое буквально кричит, воды, воды, воды, воды-воды-водыводыводыВОДЫВОДЫ, колотит кулаками изнутри черепной коробки.
Человек в серой форме подходит к пустоте в середине зала, прикладывает к пустоте пальцы, пустота откликается, наполняется сияющими образами причудливых напитков. Индиг догадывается, что можно подвести Безмолвие (Тишину, Молчание) поближе, прислушаться к её памяти, узнать, что вот это оранжевое в причудливом бокале – ух, гадость, а вот это вот зеленоватое, это здорово, это можно пить бесконечно, дайте-дайте-дайте, больше-больше-больше, океан, нет, два океана, нет, все океаны этого зеленоватого...
Индиг приотпускает чужую память – ровно настолько, чтобы дать Молчанию (Тишине, Безмолвию) взять в руки бокал, пить, пить, пить, до бесконечности. Индиг даже не удивляется, что бокал не пустеет – потому что не удивляется чужая память, так надо, эти бокалы не пустеют, там с четвертым измерением что-то, чужая память не знает, что.
.
А Тишина (Молчание, Безмолвие) ляжет в комнате для гостей, а Индиг будет сидеть в зале с камином, у Индига есть зал с камином, и дом большой, от родителей достался. Туда же приходят люди в серой форме, Индиг им свежих крылопаток подает и ломтики луны, и молоко с Млечного Пути, оно темное, светится звездами. Ловит обрывки мыслей – люди побаиваются Индига, мало ли что он, Индиг, устроит, он же вон как с этой, чтоб ей провалиться, он же так кому угодно может сделать пустые глаза, и повести, как безвольную куклу...
Ну что вы, что вы, сердится Индиг, так волнуется, что даже говорит не словами, а мыслями – вот у вас оружие есть, это же не значит, что вы меня вот так просто застрелите, вот-вот, не имеете права, вот я тоже не могу ничего плохого вам сделать... а ведь не верят, и не поверят, Индиг уже знает, что не поверят.
- Что она? – спрашивает следователь.
- Спит... вы понимаете... она же сутки не спала...
Чужие умы вспыхивают презрительными усмешками, бедненькая, сутки не спала, хоть знаете, сколько народу из-за неё полегло, вам и не снилось...
- Можете узнать у неё кое-что?
Индиг может, только для этого надо разбудить Тишину, а будить нельзя, потому что нельзя, потому что сутки не спала, потому что Индиг видел, какие это муки, когда сутки не спишь, поэтому Индиг скажет, что не может, пока не может.
- Она что-то знает, - продолжает следователь, - технологии какие-то... много где побывала, много что видела...
- Какие технологии?
- Да то-то и оно, что это она знает, а не мы... Она, считайте, по всей вселенной моталась, Венеца, Меккурий, Сант-Турн, Марсель, Барселуна, Лунтон, Ассириус, Ригель...
Индиг молчит, Индигу все это ни о чем не говорит, где-то что-то краем уха слышал про Ригель, но совсем маленьким краешком.
- Ну вот... поговорите с ней, где была, что видела... то есть, не поговорите, а как вы там делаете...
Индиг сам толком не понимает, как он там делает, но делает...
.
...не получается.
А вроде все должно быть просто, так просто, выловить то, за что памяти стыдно, очень стыдно, невыносимо стыдно. То есть нет, тут даже не стыд, стыд – это перевернутые чашки, залитые вареньем белоснежные скатерти, что-то разбитое, звенящее, хрустальное, - вот это стыдно, а тут надо искать другое стыдно, такое стыдно, какое бывает, когда человек переступает какую-то черту, которую переступать нельзя...
Индиг ищет, вонзается в чужую память лезвиями своих мыслей, рассекает, режет, до боли, до невидимой мысленной крови вонзается в чужое прошлое. И опять все то же – терминалы, переходы, лабиринты космоспортов, бесконечные магистрали, квадратики, к которым нужно прикладывать пальцы, призрачные картинки, вот это вкусно, а это фу, гадость, какого хрена они рейс отменили, срочно искать другой, это же получается крюк делать в половину галактики, а куда деваться, придется делать крюк, чтобы успеть едва ли не минута в минуту. Си (Силенция) успевает, минута в минуту, вечер добрый, уф, чуть не опоздала, входит в огромные залы, потолок которых исчезает где-то в вышине.
Индиг теряется, Индиг не знает, что делать, когда не стыдно, когда не за что зацепиться в памяти. А нет, вот, есть, какие-то порталы, какие-то переходы, какие-то измерения, десять часов пути из ниоткуда в никуда, а дальше нужно войти в огромный зал, дыша духами и туманами, а как войти, если на платье здоровенная кляксища от кофе, чер-р-рт, и надо куда-то спрятаться, скорей-скорей, выискать нужный экран, перебирать призрачные картинки, выискивать хоть что-то подходящее для званого вечера, да вообще хоть что-нибудь, и снова прятаться, запереть дверь, переодеваться где-то нигде на полутора квадратных сантиметрах, в панике вспоминать, не видел ли кто, а то если видели, то стыдно-стыдно-стыдно...
Чужая память рычит, рвется с цепи, хочет укусить.
Не то...
.