Короткие рассказы для детей от молдавского прозаика Михаила Поторака.
Стрелы огненные
Вляпался я совершенно случайно. Сам по себе я б никогда не влюбился, поскольку дело это глупое и постыдное. А влюбился я за компанию.
Олег и Ярошка были не младше меня, но в школу пошли на год позже, и в ту осень они умели писать ещё только печатными буквами, а я уже прописными, потому что был во втором. Лариса была в четвёртом, и писать ей записки печатными буквами было неприлично. Поэтому парни и позвали меня.
— Только ты красиво пиши!
— А чё писать?
— Пиши: «Лариса, ты очень хорошая девочка!»
— Олега, стой! А если она его по почерку узнает?
— Ой, бли-ин!!!!
Не думаю, чтоб Лариса могла где-либо видеть мой почерк. Это был совсем новый, только что появившийся почерк — очень, очень корявый. Очень. Должен признаться, что с возрастом он красивее не стал. Ну да неважно. Важно, что в принципе по почерку можно узнать автора. А в любви чрезвычайно важна конспирация. Интимность, иносказание, анонимность, тайна…
— Бери другой лист. Пиши печатными.
До сих пор не понимаю логики своего тогдашнего поступка. Ведь печатными они и сами могли! Но никому из нас это в голову не пришло — яд любовного безумия уж проник в наши сознания. Да, проник!
«Лариса, ты очень хорошая. Ты умная, красивая, хорошо учишься. Ты нам нравишься».
Подписи под тайными любовными посланьями — это отдельное искусство. Они должны быть изысканны и замысловаты. Любой намёк на личность подписателя должен быть исключён категорически! Так что мы скопировали автограф Марии Антоновны из моего дневника. В трёх экземплярах. Но каждый подрисовал к своему экземпляру индивидуальные завитушки. Я, кстати, изначально подписываться не собирался. В Ларису я влюблён не был, скорее немножко наоборот потому что как-то подрался с её младшим братом…
Но обидно же было отдать за просто так плоды трудов своих другим! Я писал, помогал сочинить, образец подписи — из моего дневника. Так что нефиг пацанам одним подписываться, делиться надо. Вот из этих соображений подписался и я. Ну и за компанию, конечно.
И всё… Назад пути не было. Моё участие в этом позорище было закреплено документально. И оставалось лишь пуститься во все тяжкие. Например, стоять на шухере у раздевалки, пока Ярошка подкладывает письмо в Ларисин капюшон. Никто из нас не был уверен, что это именно её куртка… Но это неважно, неважно — это детали… Далее ухаживанья обретали всё более нехороший характер, как то: стучанье ногою в дверь четвёртого класса во время урока и последующее убеганье; даренье этому козлу, Ларисиному брату, пластмассовых солдатиков; написание слова «Лариса» красною пастою на подоконнике.
Эх… «Ибо сильна, как смерть, любовь, и стрелы её — стрелы огненные…»
Кульминацией стало целованье Ларисиной фотографии на доске почёта…
Это воспоминание терзает меня всю мою жизнь.
Доска висела высоко, с пола губами не дотянешься, поэтому один становился на четвереньки, а двое других по очереди залезали к нему на спину и целовали вожделенный образ.
Мне выпало целовать последнему, а стоять — на Ярошке. Фотография была липкая и пахла пирожком с повидлом. Это был запах греха и отчаянья, запах сумасшедшей надежды и осознания тщеты…
— И-и-иросла-ав!!!! Ты чего там творишь опять???
Сердце моё оборвалось и упало куда-то в живот, чвякнув, как маринованный помидор.
Это была Ярошкина бабушка. Ежедневно она приходила забирать внука из школы и конвоировала домой. И правильно делала вообще-то. Ярошка и сам это признавал: «А иначе меня домой не загонишь до вечера!»
Но как же не вовремя явилась она сейчас! О, как не вовремя! Хотя, это с какой стороны посмотреть. Со своей стороны бабка видела внука, стоящего на полу на карачках. Морда у внука была красна от натуги. А спину его попирал — в буквальном смысле — ногами какой-то жлоб. То есть я. Грязными кедами топча почти совсем новый пиджак.
— А ну слезай, сволочь!!!!
Я не думал, что могу так быстро передвигаться на практически ватных ногах. Это был даже не совсем бег — больше похоже на телепортацию.
Олежка убежал, конечно, сразу и сныкался на нашем месте — за котельной, на куче шлака. Я сел рядом и какое-то время просто дышал, потом прислушивался к удаляющимся воплям Ярошкиного семейства. Потом Олег тихонько запел, а я стал ему подпевать. Если чему и дано исцелить незримые страданья духа — так это только музыке.
Мы пели нашу любимую:
Сидели мы у речки, у Вонючки,
Сидели мы в двенадцатом часу
Ты улыбнулась мне
Своей корявой рожей
И чем-то ковырялася в носу…
Мышь от дождя
День выдался скучный. С утра зарядил невыразительный серый дождик, и гулять никого не пустили. Коты сидели на крылечке под навесом, глядели на мокрый двор и с печальным вдохновением думали слово «колбаса». Над котами дрыхли на лету несколько комариков.
Вдруг крыльцо пошевелилось, и из-под второй ступеньки явилась мышь. Отряхнулась от пыли, пригладила уши и звонко чихнула. Чих разбудил комаров, они взвыли в ужасе и улетели прочь, и больше их никто не видел.
А коты сначала даже не поняли. Решили, что спят. А потом, конечно, кинулись, полные надежд. Напрасных, как оказалось. Мышь легко уклонилась от объятий, коты пролетели мимо, и им как следует накапало с навеса на уши, носы и хвосты.
Дождь, исполнив, наконец, задуманное, моментально перестал. Отовсюду полез тёплый золотистый свет, засверкал, зазвенел в рассыпанных по траве каплях.
— Вау! — сказали коты. — Мурси, мурси!
— Не за что, — ответила мышь, глубокомысленно потягиваясь на солнышке. — Обращайтесь.
И коты стали обращаться. Сначала обернулись ковриками, потом сразу же бегемотами, папоротниками и хвощами, популярными песнями, дикими осликами и так далее. А в конце концов обернулись снова котами. Только уже другими котами. Совершенно другими. Гораздо лучше прежних. Умнее и красивее.
Тайные истории для самых юных: детская проза. Часть первая
Читать полностью в журнале "Формаслов"